Эннис пробует эмоции на вкус

Гомункулы – искусственные люди. Бессмертные, самовосстанавливающиеся, привязанные к своему создателю неразрушимыми цепями. Равнодушные к тому, что называется «жизнью». Просто тем, кого вырастили в колбе с питательным раствором, исключительно ради исполнения желаний растящего, ни к чему человеческий эмоциональный багаж. Таковы законы алхимии. Все их знают. И Эннис знала прекрасно. Она – такая как есть, уже ничего не изменишь. Эннис встала рано утром, когда Чес ещё спал. Прокравшись на кухню, она прикрыла дверь и начала возиться с плитой. Плита была новая, газовая и капризная, никогда не разжигалась с первого раза, особенно утром. Фиро обычно сам занимался ею перед уходом в казино, с плитой надо было маяться и долго уговаривать разжечься, а потом ещё и проветривать кухню от лишнего газа. Это было единственное слабое место отличной квартиры, в которую он когда-то привел Эннис и Чеслава. – Это квартира за пять баксов, – бессердечно заявил Чес, впервые её увидев. – Нашёл, чем хвастать. – Это в твоем Чикаго она стоит пять, – ответил уязвленный Фиро. – А в Нью-Йорке – все семь. Хотя мне сделали скидку. В ней даже ванна есть! Чеслав ехидно фыркнул, Фиро нахмурился, а Эннис, которая, пока они препирались, успела всё осмотреть, сказала: – Думаю, она нам подходит. И квартира им подошла. Эннис поставила джезву на огонь, всыпала кофе и открыла форточку. Ветер с океана внёс в кухню свежий утренний воздух, ещё не отравленный дневным дымом. Эннис прижалась носом к холодному стеклу. Это утро было неправильным. Она вернулась к плите, бросила масло на сковороду и принялась резать бекон для яичницы. Фиро любил простой завтрак. Чем он будет завтракать сегодня? Кашей? Спагетти? Им хоть мясо дают? Эннис стучала ножом по доске, не в силах перестать думать о том, куда забрали Фиро. Глупо забрали, под дурацким предлогом, воспользовавшись данными о той заварушке в Мист Уолле… Эннис нахмурилась, вспоминая подробности. Ну да, они оба тогда повели себя не слишком разумно и оказались втянутыми в историю с разными группировками, несколькими гомункулами и бессмертными. Но это было год назад, все считали, что следствие заглохло, и вдруг – на тебе! Они хватают Фиро на улице и увозят на допрос, а потом даже не дают ей с ним увидеться. И никто не желал объяснить ей, что произошло, пока инспектор Ноа не появился и не рявкнул: – Что стоишь? Твоего милого уже давно увезли на западное побережье. Проваливай! Эннис тогда оторопела. Западное побережье – это же Калифорния, это Сан-Франциско и остров Аль-Катрас, но Фиро не совершал ничего такого, за что его можно было бы упрятать в чёртову крепость. И она никогда не думала о Фиро, как о своём милом. Она никогда не думала о том, кем на самом деле был для неё Фиро, кроме как хозяином. И разве сейчас это было важно? Важно то, что его надо вытаскивать из тюрьмы, а все – даже Ронни и Майза – только разводят руками и твердят о том, что это вне рычагов, доступных Семье Мартилло. Что там, где задействовано новое федеральное бюро расследований, у Каморры нет способов повлиять на события. Это всё Талбот, думала Эннис. Это всё чёртов тупица Виктор Талбот. Эннис боялась его, как боялась любого из бессмертных и алхимиков, но она помнила, что о нём говорил Сцилард. Сцилард хотел его поглотить, но не успел. Только бы эта дурная ищейка теперь не вздумала поглотить Фиро ради знаний старика… Если бы Эннис была похрабрее, если бы обладала полной свободой воли, она бы непременно пошла к Талботу. Может, подстерегла бы в каком-то из переулков, пока он шёл к своей машине. Она бы оглушила его и связала, оттащила в удобное место и пытала бы до тех пор, пока не выбила из него подпись кровью о том, что он вернёт Фиро. Она бы резала кожу, сдирала по полоске и накручивала на спицы, как живые женщины накручивают волосы на бигуди. Она бы не давала клеткам прирастать обратно, пусть бы он корчился и орал, а по свежесодранному она бы кончиком ножа писала письмо, натуральное прошение, как на госакте. Он же любит, чтоб всё было по закону? Она бы это устроила, она бы купалась в его крови, слушала крики и писала: верните Фиро. У вас нет доказательств, вычерчивала бы она ножом по холсту из мяса и жира. Он совершенно ни при чём, верните его в Нью-Йорк. Верни его, Талбот: он нужен здесь, без него дела идут хуже, и все постоянно вспоминают, что его нет. Верни: Чеслав опять плохо спит, его мучают кошмары, а когда Фиро – рядом, он всегда чувствует себя спокойнее. Она бы вгоняла нож опять и опять, процарапывала, пока не забелеют кости: верни мне моего бессмертного. Верни мне того, чьи клетки дают мне силы существовать. Того, кто беспокоится о глупостях, обо мне, но зато не беспокоится о себе. Верни мне того, кто так дорог, того, кого не хватает, того, кого можно ждать и можно защищать, и того, кто защищает меня, свою слугу, которую никак не признает слугой. Вместо точек она бы ставила троеточия, буравя плоть. Она бы писала и писала, размазывая прыскающие из сосудов капли крови: верни мне того, кто считает меня человеком. – …Эннис? – Чес стоял на пороге и смотрел на неё удивлённо. От его оклика Эннис очнулась, выныривая из мечтаний. Кофе уже залил конфорку и жарился на плите, на сковороде горело масло, а бекон расползся по доске, измельчённый в мелкую кашицу. – Эннис, ну ты чего, всё будет в порядке, – говорил Чес, выключая газ и выгоняя дым полотенцем. – Мы его обязательно вытащим, вот увидишь же! Всё у нас получится. Эннис повернула к нему голову, чтоб согласно кивнуть и начать уже приводить кухню в порядок. От резкого движения из-под век сорвались капли слёз, покатились по щекам, попали в уголок рта, и она машинально их слизнула. На вкус они были совсем как раствор, в котором её растили.