Бродячие мейстерзингеры

Ганс стоял на развилке дороги, переводя взгляд с одного пути на другой: на юг тянулся широкий тракт, по которому можно было дойти до самого Мюнхена, на запад – тракт поменьше, идущий в сторону Штутгарта. Ошибиться было слишком легко: обе дороги были хоженые, с множеством следов прошедших путников и проехавших телег и карет. Ошибиться сейчас - значило совершить одну из самых ужасных ошибок за всю его жизнь. Одна из таких была допущена накануне, и теперь Гансу Заксу предстояло ее исправить. Вечером после праздника, завершившего состязание мастеров пения и помолвку Евы и Вальтера, он направился к Бекмессеру, намереваясь хоть в чем-то исправить допущенную несправедливость. Но было уже поздно. Дом Сикстуса был пуст, дверь – не заперта, открытые шкафы хранили следы поспешных сборов, а на столе лежала наспех нацарапанная записка: «Место городского писаря считать свободным. С.Б». - Что ж, этого стоило ожидать, - сказал сам себе Ганс, - но если место писаря вакантно, то место сапожника есть кому занять. Конечно, Давид не сразу поверил свалившемуся на него счастью: дом с мастерской, и он отныне – не ученик, а мастер! И даже поверив, не удержался от вопросов. - Но почему вы уходите? Куда пойдете? Неужели не вернетесь? - Мой тебе совет, - помолчав, ответил ученику Ганс, - никогда не пытайся слагать стихи. У этого занятия часто бывают очень странные последствия. Он ушел из города по возможности тихо, поставив в известность лишь Давида, Еву с Вальтером – дав им последнее напутствие - и Фрица Котнера – чтоб его больше не объявляли на перекличках мейстерзингеров. Стражник на воротах на вопрос о том, в какую сторону ушел городской писарь Сикстус Бекмессер, махнул рукой в сторону южного тракта, и Ганс, поблагодарив его за помощь, зашагал на юг, насвистывая новую, еще не до конца придуманную песенку. Веселье кончилось, когда Закс вышел к развилке дорог и потерял много драгоценных минут, пытаясь понять, куда бы скорее пошел Сикстус: на юг или на запад. По дороге к Мюнхену городов и деревень было больше – легче затеряться. Но если высмеянный толпой Бекмессер жаждал уединения – мог отправиться и на запад. Но потом Закса осенило: он склонился над дорожной пылью и присмотрелся к следам. И скоро нашел среди них свежие отпечатки знакомых подметок – какой из мастеров не узнает творение своих рук? Следы одного из башмаков отпечатались сильнее: оставивший их человек прихрамывал на левую ногу. И вели эти следы на южный тракт. Ганс снова повеселел и возобновил путь. Вскоре дорога нырнула в лес, скрываясь под тенью деревьев, воздух вокруг посвежел и наполнился птичьими голосами. Но пройдя по лесу совсем немного, Закс вдруг остановился и, побледнев, свернул с дороги: среди деревьев почудился ему знакомый плащ. Спустя буквально несколько шагов Ганс убедился, что ему не показалось: под одной из сосен лежал Бекмессер, скорчившись на груде опавших игл и прижимая к себе лютню. - Кто же знал, что его нервная и чувствительная натура приведет к такой трагедии! – бормотал Ганс, проверяя, дышит ли еще неудачливый писарь. - Да он весь горит! В этот момент Бекмессер открыл глаза. - О нет, опять! – простонал он. - Опять вы мне чудитесь, Закс, немедленно прекратите! - Прекращу, немедленно прекращу, - успокаивающе произнес Ганс. - Найти бы поблизости ручей... и хвороста насобирать – ночь может быть очень свежей. - Ручей есть там, - Бекмессер слабо махнул рукой в сторону каких-то кустов, - я к нему и свернул с дороги. Он снова прикрыл глаза и притянул лютню с перемотанным грифом еще ближе к себе. Закс, покачав головой, пошел в указанном направлении и действительно обнаружил за кустами ручей. Присмотрев рядом с ручьем место для незапланированной ночевки в лесу, Ганс расстелил на земле свой плащ, намочил тряпицу водой из ручья и вернулся к Бекмессеру. Прикосновение холодной мокрой ткани к лицу заставило писаря распахнуть глаза и уже более осмысленно посмотреть на Ганса. - Закс? Так вы правда здесь? - А где мне быть, - спокойно отозвался башмачник, оставив тряпку на горячем лбу Сикстуса, и потянул его за плечо. – Вставайте, Бекмессер, я нашел место получше этих иголок. То ли холодная вода, то ли необходимость перейти на другое место, придерживаясь за Закса, немного отрезвили Бекмессера, и на расстеленный плащ он опустился уже сам, положив рядом лютню. - И все же, что вы здесь делаете? – спросил он, обтирая мокрой тканью лицо и шею. - В данный момент – намереваюсь собрать немного хвороста, - ответил Ганс, рассеяно окидывая взглядом окрестности. Более серьезным разговорам явно следовало подождать, пока Бекмессер окончательно придет в себя. - Значит ли это, что спокойно умереть вы мне не дадите? - Все верно, не дам, - легко улыбнулся Закс и отошел собирать хворост. Раз Бекмессер начал задавать подобные вопросы – значит, все не так плохо, как показалось вначале. А последовавшие перепалки за плащ, место у костра и лютню («Не смейте ее трогать, ей и так досталось! Нет, я не положу ее на землю – сырость вредна для инструментов!») окончательно убедили Ганса, что все будет в порядке. Так оно и вышло: следующим утром Бекмессер чувствовал себя гораздо лучше, ум его прояснился, но с тем и осознал все произошедшее накануне, что ввергло писаря в крайне мрачное расположение духа. - Что вы увязались за мной? – этот раздраженный вопрос был первым, что услышал Закс наутро. - Вам мало было представления на площади Нюрнберга? - Что бы вы себе не думали, Бекмессер, - спокойно отозвался Ганс, - я никогда не собирался вас унижать и, признаться, тоже удручен тем, как все обернулось. Покопавшись в своем мешке, Закс вытащил на свет позолоченный обруч, сделанный в виде лаврового венка, и протянул его Бекмессеру. - Возьмите. Он ваш по праву. - Знак победителя? – взгляд Сикстуса загорелся гневом, он даже отступил на шаг назад и вздернул подбородок. - Вы еще и издеваетесь? - Вовсе нет. Мы оба прекрасно знаем, что вы – настоящий мастер. А случившееся – результат волнения, бессонной ночи и чужих стихов. Право, вам следовало петь свои. - Ваших стихов, прошу заметить! Вы подставили меня, дав мне сложный текст в трудную минуту! - Разве я не клялся в том, что никогда не назову эти стихи своими? И разве не говорил вам, что их трудно спеть? - Так они не ваши? - Именно поэтому я хочу извиниться перед вами. Я ввел вас в заблуждение, которое привело к ужасным последствиям. - Вы?.. – Бекмессер, казалось, на мгновение потерял дар речи. В нем боролись изумление от того, что Закс извиняется перед ним, и гнев, утверждающий, что одного этого извинения за подобный обман будет мало. – Вы с самого начала ставили мне палки в колеса! Вы сделали все, чтобы я с позором выбыл из состязания! Если бы не вы и эти стихи, я мог бы выиграть! - Что совершенно не означает, что вы бы при этом не проиграли, - вздохнул Закс. - Что вы имеете в виду? – прищурился Бекмессер. - Свободный выбор Евы, обещанный ей отцом. Вы, несомненно, могли выиграть, но Ева не согласилась бы стать вашей женой. Что хуже: не выиграть состязание певцов или быть отвергнутым на глазах всего города? - И почему же вы так уверены в этом?! - Потому что она желала победы не вам. Я знаю это точно. Я видел, каким неземным светом загорались ее глаза при взгляде на другого... - На кого же?! - На того, кто после вашего ухода выиграл состязание, - Ганс вздохнул и посмотрел на позолоченный венок в своей руке. Бекмессер тоже посмотрел на венок. А затем снова на Закса. И уже даже открыл рот, но Ганс его опередил. - Нет, это не я. Я, как и говорил вам, не участвовал в состязании. Этот венок Ева отдала мне уже после того, как была вручена победителю. А я... я всего лишь хочу восстановить справедливость. Он снова протянул венок Бекмессеру. И на этот раз Сикстус его взял. - Что ж... – сказал он, не сводя взгляда с венка в своих руках, - отчасти вам это удалось. Но в Нюрнберг я не вернусь. - Я и не собирался просить вас об этом. Бекмессер вскинул удивленный взгляд на Закса, но тот лишь усмехнулся и полез перекладывать пожитки в своем заплечном мешке. - Как вы себя чувствуете? – как ни в чем не бывало спросил Ганс. - В состоянии продолжить путь? - Пройду больше вашего, - вскинулся Сикстус. - Отлично, мой друг, просто отлично, - отозвался Закс, отмечая про себя и скованные еще движения побитого писаря, и чуть лихорадочно блестящие глаза, выдающие не до конца прошедшую горячку. Но больше вопросов не задавал. Как и Бекмессер, так и не спросивший, почему башмачник не возвращается в город к своей мастерской, а идет по дороге рядом – совсем в другую сторону. Утреннее солнце, прорываясь сквозь кроны деревьев, мягко золотило дорогу и фигуры идущих по ней путников: Бекмессера с лютней за плечами, упрямо вздернувшего подбородок и старающегося хромать незаметнее, и Закса, который спокойно вышагивал рядом, заложив руки за спину и довольно щурясь. Их путешествие только начиналось...