Красавец и Чудовище. И Бартоломео

When the light turns into darkness Will he turn up to explain us? I wanna ride on a white horse I want to ride on a white horse (Goldfrapp «Ride a White Horse») Вся прелесть бездушной бюрократической машины в том, что для неё люди - всего лишь список имён и фамилий. Судьба закрыла ладошкой глаза и ткнула пальцем в список – в результате этого в одну комнату общежития заселили Бартоломео и Кавендиша. Судьба, конечно, действовала наобум, да примечательнее результата она и при всём желании не создала бы. Обнаружив ЧТО подсунули ему в качестве соседа, оба парня зависли в дверном проёме, восклицая: «Чёёёёёёёёёёё?!!» Это «чёёёёёёё» тянулось и тянулось. Они не могли поверить в такой облом. И облом этот был вполне обоюдным. Ничто так не оскорбляло чувство прекрасного Кавендиша, как долговязая фигура панковатого чудища, троллившего весь поток и издевающегося над профессорами; повисшее на волоске от отчисления в тот же день, когда переступило порог учебного заведения. Похоже, начавшее с того, что плюнуло на этот порог. Но, по ходу, чувство прекрасного (или как в данном случае уместнее было бы выразиться?) Бартоломео тоже было изрядно оскорблено. Его абсолютно не радовала перспектива того, что целыми днями перед ним будет маячить сахарная девичья мечта – принц, только без коня разве что. Как выяснилось, конь был. Остался дома. В родовом поместье, ха-ха. Так или иначе, даже в отсутствие этого атрибута, образ романтического героя был полон и нерушим. Белокурые витые кудри и ослепительное лицо фотомодели. Открывалась дверь – и глаза щурились сами собой. Первую неделю они провели воинственно выясняя ориентацию друг друга. То есть, попросту, каждые пять минут одёргивая другого по каждому поводу, вопрошая: «Ты пидор, что ли?!» Они доебались до всего: до причёски, до посуды, до головных уборов, до шарфов, до обуви. Ну тут сам бог велел: у Кавендиша была обувь на достаточно ярко выраженном каблуке. Мужская обувь, но всё же. Бартоломео всё ждал, что у блондинчика обнаружатся припрятанные где-нибудь женские туфли. Но до подобной крайности не дошло. Вершиной абсурда стал спор из-за жвачки фруктового вкуса. «Клубничный вкус?! Ты пидор, что ли?!!» Причём жвачка была Барта, и он смертельно оскорбился таким предположением. - Что, даже жвачку нельзя просто так выбрать?! - Нельзя! Раз ты мужик, то должен брать «ядрёную мяту» или «льды Арктики», не иначе. - Даже так?! - Да, так!!! Дальше идти было некуда, и они решили несколько поостыть. Бартоломео даже проникся некоторой снисходительностью к соседу. Тот мог бы оказаться таким же сахарозным по характеру, как и по внешности, но ничуть не бывало. Он оказался колючим, моментами почти истеричным, но с упрямством и воинственностью, и вполне готовым постоять за себя. «Короче, нормальный пацан. Только по локонам да по шмотью – баба», - примирительно сказал Бартоломео. Кавендиш долго ругался. Зато в свою очередь позлорадствовал, высмеивая неумеренный фанатизм соседа по отношению к одной из местных компаний. Бартоломео, завидев любого из неё, превращался из злобного насмешливого хмыря в текущую фанаточку. Сам Кавендиш подобного фанатизма не только не разделял – он готов был лезть с кулаками на каждого, кто мог перебить его популярность. Короче, обстановка была крайне нездоровая. Через месяц их комната выглядела так, словно кто-то установил в ней невидимый барьер. Место раздела пространства можно было определить по стенам: там, где плотный завес мрачными плакатами неровно переходил в белые обои с двумя абстрактными картинами для оживляжа. Пол был завален по той же схеме: сходишь с территории Кавендиша и тут же запинаешься о какую-нибудь брошенную сумку или наступаешь на скейтборд и падаешь на пол. Пыль тоже гнездилась именно в этой части комнаты. Только благородное негодование блондина, не желающего жить в свинарнике, в итоге сподвигало его на героическую уборку всей комнаты. В этот момент Барт, как правило, валялся на кровати и наблюдал все эти хлопоты, ехидно высказывая предположение, что кое-кто забыл надеть кружевной фартучек. В него тут же швырялись первым попавшимся под руку предметом, и уборка переходила в артиллерийский обстрел вещами. Единодушие между парнями наблюдалось только по утрам, когда оба сонные, мрачные шлёпали туда-сюда в тапках и по полчаса расчёсывались и укладывались. Препирания и ворчание по поводу спизженного другим лака или воска – не в счёт. - На тебя не напасёшься. - Кто бы говорил. - А ты что ли в честь Зоро волосы в зелёный покрасил? - Не твоё дело, Мэрилин Монро. - С какого перепоя ты себе татухи бил? - Что ты понимаешь в брутальной эстетике? - Ты знаешь такие слова? И бла-бла-бла по той же схеме. Мозг в перебранке практически не задействовался. - Ты ресницы не красишь? – осведомился Бартоломео, посматривая с высоты своих двух метров с лишком роста на вертящегося у зеркала соседа. Обычно с их разницей в росте ему предоставлялся наилучший обзор на безупречный пробор светлых волос оного. - Нет. Ты же ни разу не видел, чтобы я так делал, с чего вдруг такое предположение? - Они чёрные. - И? - Ну, как-то странно с твоими волосами… - Это называется удачной наследственностью, чувак… Стой, ты что, присматривался к моим ресницам? – вдруг расплылся в злорадной улыбке Кавендиш, с восторгом замечая разлившийся по щекам соседа румянец. - Нет!!! Нечего было Кавендишу особо умничать – с его жаждой внимания и приложенными усилиями, чтобы это внимание концентрировать на себе, не было ничего удивительного, что и сосед на него поглядывал. Пока ещё осторожно, боясь спалиться, с такими вполне абстрактными мыслями: «Не пора ли продать того в модельный бизнес, чё добро зря пропадает». Девицы за ним вереницами ходили, да и парни не считали зазорным засматриваться. Его давно с распростёртыми объятиями поджидало местное гей-сообщество, с лёгкой руки образованное старшекурсниками, во главе с прожжёнными аспирантами и младшими преподавателями, которые безбожно за этими старшекурсниками и ухлёстывали у всех на виду. Кавендиш туманно отнекивался и пока оставался в списке неопределившихся, откуда его выманивали во все стороны многочисленные заинтересованные. За Бартоломео так пылко гонялись только нефорки, явно понимающие, какой парень будет их наилучшим образом оттенять и дополнять в паре. Любовная атмосфера в университете была такой напряжённой, что можно было подумать, что это весна тому виной. Но это была не весна, даже не близко. Решение обмыть посвящение и, по совместительству, заселение, привело к тяжким последствиям. В тот день Бартоломео зашёл в комнату и удивлённо обнаружил соседа валяющимся на его, Барта, кровати. Это было необычно. Наоборот бывало и не раз. Кавендиш постоянно негодовал по поводу того, что тот разлёгся, даже не удосужившись кеды снять. Но поступить так самому, даже ради мальчишеской глупой мести – нет, это было не в его рыцарской манере. Бартоломео подошёл ближе, недоверчиво присматриваясь. Кажется, блондинчик спал. Причём, судя по позе, где упал – там и спал. «Может он того… этого…» - начал уже думать о всех подряд несчастных случаях Барт. Наклонился к парню… Кавендиш встал, как из могилы, резко вцепляясь пальцами ему в плечо. Секунда – казалось, что его лицо искажено, как от злого смеха, но это выражение так же неожиданно пропало, как и появилось. - Бля!!! Ты чё как зомби!? – пытаясь скрыть грубостью некоторый испуг, ругался зеленоволосый. Парень обеспокоенно спросил: - Что-нибудь странное сейчас было? - Ну… Не считая того, что ты лежишь на МОЕЙ постели – ничего… Вроде. - «Вроде» или «ничего»? - Ничего. Кавендиш вздохнул с облегчением, но счёл нужным предупредить: - Если когда-нибудь заметишь в моём поведении нечто странное, лучше сразу куда-нибудь сваливай. - Ты решил меня запугать? - Предупредить. - Что-то ты темнишь, красавчик. - Считай это моей паранойей. Он поднялся, повёл плечами, неуверенно, словно не доверяя держащим его на земле ногам, сделал пару шагов к окну, посмотрел на залитую солнцем аллею. - Ты на бухач этот идёшь? – интеллигентно поинтересовался Бартоломео. - Собирался заглянуть. - Может мне присмотреть за тобой? Кавендиш наклонил голову набок. - За другими лучше присмотри. Это была ночь-призрак, детально не запомнившаяся никому из присутствующих. Помнили в основном то, что по строительным лесам (в общежитии вёлся ремонт фасадов) с балконов полезли на крышу и уже там продолжали отмечать. Помнили, как играли на крыше в бейсбол. Как староста этажа, по совместительству названный брат главного заводилы, пытался пресечь швыряние бутылок вниз. Как второй его братец вис на своём ухажёре – как раз таки одном из младших преподавателей, - как тот удерживал его под бёдра, позволяя то висеть на нём и лезть с поцелуями, то откидываться назад, как при рок-н-рольных танцах и, буквально, подметать волосами пол. Это был самый яркий образ ночки. Бартоломео и Кавендиш всё это время не находились рядом. Ну, под конец только может быть… Кто-то уговаривал другого не ходить по краю крыши на спор. Было много всего, подробности не отложились, как после неясного сновидения. Зато утром Бартоломео обнаружил тихо бродящую по их комнате полуголую блондинку, на которой была надета его тёмно-бордовая кофта с чёрной перьевой отделкой (вершина дурновкусия, как кривил губки всё тот же Кавендиш). Бартоломео стал судорожно вспоминать, кто это вообще, и чё между ними было, и было ли? На ум ничего не приходило. Но ножки у детки определённо были хороши – длинные, стройные, гладкие… Она взъерошила волосы, спутанные и без этого, поозиралась в поисках, очевидно, собственной одежды. Наклонилась, изогнувшись, нечаянно показывая начало округлых ягодиц и слишком быстро выпрямилась, не дав насладиться зрелищем. И так не по-девичьи, совсем не изящно, нарушая весь таинственный романтический образ, почесала жопу… Это движение как-то сразу вернуло поехавшую было у Бартоломео крышу на место: перед ним был всего лишь его сосед, собственной персоной. Только почему-то в его кофте… - Утречка! – сообщил он, заметив его пробуждение. – Ты мои брюки не видел? Бартоломео позавидовал его непринуждённому тону. Ему сейчас хотелось сквозь землю провалиться. Ну или накрыться одеялом с головой и ползком-ползком от греха подальше. Его смущение не укрылось от блондинчика. Он мстительно прищурился. Подошёл и сел рядышком на краю постели. - Чё расселся?! – вознегодовал Барт. - А то, что это, между прочим, МОЯ кровать! - Да?!! – искренне ужаснулся парень. – И вправду… Пауза затянулась, как петля на шее. - Как неудобно-то получилось, - вероятно впервые в жизни признал Бартоломео. - Да что ты… - пробормотал Кавендиш. И с видом, будто имеет на это полное право, облапал через тонкое одеяло его ляжку. - Э!!! Повёл выше, добрался до паха, поглаживая, сжал эрегированный член. - И в самом деле, как неловко вышло! – без тени смущения в голосе заявил он. - Это природа, чувак. Ничего не могу с этим поделать. Нехрен тебе выглядеть со спины, как баба. - У тебя стояк и в этом, скажешь ещё, моя вина? - резюмировал блондин невозмутимо. Погладил, ощупывая. – Ничего себе, ты рад меня видеть… Досадливо оттолкнув руки попытавшегося помешать ему Барта, скинул с того одеяло. - Мало того, что ты проснулся в моей постели, ты проснулся в ней голым. Как так вышло? - Надеялся, что ты мне расскажешь. Ведь не было ничего? - Это не беда. - Да ну. Бартоломео как-то не ожидал, что сосед, вскинув на него совершенно бесстыжие глаза, придвинется ближе и своею гладкой холёной рукой станет ему надрачивать. Так не спеша и со вкусом, растягивая удовольствие. Желание оттолкнуть от себя быстренько себя изжило, сменившись желанием уболтать на минет: уж больно соблазнительными выглядели прикушенные озорно губы. Когда зубы отпустили мягкую повлажневшую плоть губ, та покраснела и теперь манила, притягивала к себе. Не поцеловать даже – хотелось оттрахать в рот. По его жадному взгляду Кавендиш явно понял эти мысли. Красивая улыбка стала чуточку жестокой – потакать ему блондинчик явно не собирался. Не в этот раз – точно. Плотно прижатая к чужому бедру нога, и весь этот спонтанно начавшийся интим – бодрое утро, ничё не скажешь… Кавендиш наклонился к его лицу, губами провёл вдоль татуировки от глаза к виску, жарко поцеловал, лизнул ушную раковину, прикусил кожу на шее… И торжествующе улыбнулся, отстраняясь, почувствовав, как пульсирует член, пачкая его руку горячей спермой. - Ах ты ж… блядь… - прохрипел Бартоломео, выгибаясь так, что рёбра вырисовывались под кожей. Кавендиш был явно собою доволен. Никогда ещё красота его не была такой очевидной, а лицо более жестоким и надменным. Глаза, как у искусно сделанной куклы, смотрели, словно из-под маски. После этого эпизода, как ни странно, было всё: и желание врезать, и приложить о что-нибудь тяжёлое, и оттаскать за волосы, но, много сильнее, появилась жажда реванша. А вот смущения и неловкости не было, ни капли. Бартоломео точно знал, что если не трахнет сие светлоокое создание в ближайшие сутки, то жизнь прошла стороной. С этим нельзя было затягивать. *** Барт вернулся только к вечеру. Зайдя в комнату, обнаружил соседа за столом, смотрящего на ноуте какой-то сериал. Ноги элегантно задраны на стол. - От хождения на кэблах отдыхаешь? – начал разговор с подначки Бартоломео. Кавендиш, не оборачиваясь, показал ему средний палец. Отличное начало дискуссии. Барт подошёл к нему, встал за спиной, смотря в монитор. - Что за маньячина? – спросил он об происходящем на экране хардкоре-расчленёнке. - «Ганнибал», второй сезон. Знакомлюсь с пособием о жизни с каннибалом. - Ха-ха, остроумец, оборжаться можно. Стоп, они чё, зашили его в лошадь? Они пять минут зависали, залипнув на сцене в сериале. - Лучше бы ты дальше смотрел своих гейских бибисишных «Мушкетёров». Тебе больше бы подошло, - решил Бартоломео. - Да, там зачётные шмотки… Но, друг мой, нет ничего более гейского, чем это. – Кавендиш указал на экран. Барт покосился вниз, на затылок парня. Как бы в задумчивости провёл внешней стороной пальцев по его шее, по позвонкам. Тот сидел смирно, ждал, что будет. А Барт собрал в хвост его волосы, провёл по ним вниз, слегка натягивая – Кавендиш запрокинул голову. Перевёрнутый поцелуй – довольно неудобная штука, что бы ни казалось после просмотра сцены под дождём в «Человеке-пауке». Барт крепко прижался к приоткрытым губам, а потом попросту куснул подбородок парня. - Каннибал, говоришь?.. Давай, вставай, - потянул за собой, заставляя подняться, и вытащил на середину комнаты. Неловко и грубовато притянул к себе, приближаясь к лицу. У Кавендиша вид был недоверчивый, из разряда: «Мужчина, что это такое вы делаете?» Он увёртывался от поцелуя до тех пор, пока Бартоломео не завернул ему за спину руки и наконец дорвался до его рта. Целовался он грубо, под стать всей манере поведения. Кавендиш недовольно промычал что-то сквозь поцелуй – кажется, он всё же прикусил ему губу до крови. Но тут же с ответной страстью пылко вжался губами. Его неожиданный напор удивил Барта, насколько он мог сейчас что-то анализировать и соображать. Он даже не сразу понял, что теперь, пожалуй, блондина можно бы и не держать так крепко. Стоило отпустить его руки, Кавендиш обнял его, тесно прижался. Ладонями проехался по спине, по всей этой нескладной рослой громадине. Чуть постанывая от несколько болезненных укусов и череды засосов на нежной шее, он, тем не менее, уже уверенно и с удовольствием лапал Барта за задницу, быстренько расстегнув пуговицу джинсов и стащив их ниже. Из-за бурных, грубых, с применением силы ласк, они скоренько сползли на ковёр, едва ли не споткнувшись и попросту свалившись, путаясь в приспущенной одежде. У Кавендиша перед глазами потемнело и дух выбило от удара затылком и спиной об пол, и от резко навалившейся тяжести тела сверху. Чего-чего, а сознание лучше бы сейчас ему не терять, это он понимал прекрасно… Барт сдёрнул с него джинсы, старые, не по моде широкие – будь бы тот в своих обычных, чёрта с два они так быстро с этим справились. Задрал белую футболку – кожа на груди, бледная, не знающая солнечных лучей, была гладкой – ну точно, модель, сладкая мечта девушек и модельеров. «Мечта» что-то высказала в адрес татухи с груди Бартоломео – явно Кавендиш её верхом искусства не считал, что не мешало ему водить по ней подушечками пальцев, играть языком и зубами с сосками парня и ещё чё-то острить, в плане: давай ты их тоже проколешь? - Может быть, - не стал отметать эту вероятность Барт, сам в свою очередь прикусывая кожу на груди и животе Кавендиша. Футболку с того снять полностью ему было западло. Потом торопливо вытащил из своего кармана презерватив и смазку. - О, а у тебя прямо-таки серьёзные намерения меня трахнуть, я погляжу. И давно? – деланно приподнял брови блондин. - Не далее, как с утра, - заражаясь его псевдо-аристократичной манерой речи, отвечал Бартоломео. – Ну-ка… Он хлопнул его по ляжке, раздвинул ноги. Кавендиш, мужественно стиснув зубы, терпел грубые попытки его растянуть – при особо несдержанном движении он зашипел, стукнул коленом по боку парня – «Не так быстро, твою мать!» - и сам, оттолкнув Барта, перемазываясь гелем с его пальцев, растягивал себя для него. «Держись меня – я тебя хорошему научу…» Бартоломео быстро втянулся в процесс и уже через минуту блондин стонал, закрывая глаза рукой, разметавшись на жёстком ворсе ковра, то ругаясь, то прося «больше» и «сильней». Это когда «иди нахер, убери руки от моей задницы!» перемежается с «оттрахай меня так, чтобы ноги не держали». Хорошо, что Барт в принципе не прислушивался. Раскатал презерватив по члену, приставил, толкнулся на пробу… и чуть было не словил оплеуху по лицу. Кавендиш не хотел – это было рефлекторно. Бартоломео заломил ему руки над головой. - Тебя возбуждает, когда тебя держат, что ли?.. – пробормотал он хрипло, жмурясь от жара, от тесноты и узости. Стоило толкнуться глубже, блондин ахнул, тело его ощутимо напряглось, губы искривила боль. Барт, испуганно вглядываясь в покрасневшее лицо с зажмуренными глазами, остановился, пережидая. – Блядь, какой же ты… - И уже медленно, размеренно покачивая бёдрами, трахал замершего под ним парня, следя за сдвинутыми бровями, остро чувствуя его дрожь. Теперь происходящее больше не напоминало ни насилие, ни кромешный пиздец, который творился минуту назад – теперь была близость. Интим. Контакт. Кавендиш распахнул глаза, пристально и как-то неосмысленно вглядываясь в лицо напротив. Больше они не целовались, лишь изредка касались губами шеи, щеки другого, теряясь в вязком, почти мучительном наслаждении. Неспешном и приторно-сладком. - Невероятно… - выговорил дрожащей скороговоркой блондин, глядя сквозь повлажневшую чёлку. Он даже не мог уточнить, что невероятно. Он не мог поверить, что именно этот тип станет так бережен с ним, так несносно нежен – ласка от такого грубого и жёсткого человека оказалась ударной дозой, способной добить кого угодно. В итоге Кавендиш уже ныл, умолял, проклинал и требовал двигаться быстрее. Бартоломео, оскалившись, вышел из него, перевернул на живот, помял белые ягодицы, разводя их в стороны и с удовлетворением осматривая покрасневшую растянутую дырку. И вновь засадил, трахая жёстко и напористо, наматывая на кулак белую гриву волос. Парень под ним жмурился, стонал, и быстро дрочил себе, не в силах терпеть и сдерживаться. - Блядь!.. – выругался он, кончая, посылая подальше все культурные речевые обороты; упал на ковёр, обессиленно вытягивая руки, не противясь тому, что Барт всё ещё двигался внутри него. Почти не почувствовал, как тот кончил ему на спину, стянув предварительно резинку с члена и теперь водя меж его ягодиц, растирая сперму. Бартоломео огладил его по бокам, со вкусом отвесил шлепок по заднице. - Теперь я понимаю, откуда твоё прозвище... - Иди в жопу. На свою кровать Бартоломео утащил его почти силой. «То есть как это, мы слишком плохо друг друга знаем, чтобы спать вместе?!! Ты мне это… Того… Не гони, короче!» Ну и самое вящее безобразие вечера состоялось в том, как два парня с длинными волосами укладывались спать. Это было ругани на час, кто на чьи патлы руку положил, дёрнул за них – упаси бог. И притом волосы щекотятся, лезут в лицо, в рот – сущий кошмар. Барт в задумчивости теребил ворот спящего, якобы, Кавендиша, невнятно раздумывая, как тот ходит в такой белой футболке и вообще существует в пространстве ослепительной белизны своей половины комнаты. У него бы всё пошло прахом уже спустя сутки. - Отстань, - не открывая глаз, попросил Кавендиш. - Заткись и спи, Белоснежка. Белоголовка. – Барт грубовато взлохматил ему волосы, прижал к себе и только тогда нашёл, что вот теперь – удобно, можно спать. – «Облакааа-а-а - белогривые лоша-а-адки…» - затянул он в качестве колыбельной. - Фак офф, - отозвался блондин, осторожно обвил его талию и глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, пытаясь наконец заснуть. *** А следующий вечер вывернул всё наизнанку; всё изменил, переиначил. Барт постучался в дверь, щёлкнул замок – и чья-то ухватистая лапа резко, сильным движением дёрнула его вовнутрь, втащила и, грохнув о стену, человек – или демон? – впечатался поцелуем в его рот. В полумраке светились глаза, а вся фигура, как демоническая тень, ускользала от определения – незнакомец казался выше, грубее и сильнее – это никак не мог быть Кавендиш, похожий больше на капризного надменного эльфа, чем на человека. А это… Блядь, это был маньяк какой-то! Фигура зашуровала по одежде, сунулась в штаны – Бартоломео что-то орал, матерился и сопротивлялся – но только злобный хохот был ему ответом. Демон швырнул его на кровать и уже оттуда на пол посыпалась одежда и понеслись вопли и визги: - Спасите-помогите, девственности лишают!!! - Какой нахер девственности?! – грубо и уже с близкой к обычной кавендишовской интонации осведомился демон. Бартоломео же хотелось совсем уже немужественно визжать и брыкаться, отбиваясь от покусившегося на его задницу чудовища. А тот переворачивает его, принуждая грубыми тычками и распинывая, раздвигает ему ноги, ставит раком, и трахает, жёстко дёргая за руки на себя. И всё это в сопровождении адского хохота. Вечер задался. *** Утро, солнце падает прямо на лицо, будит несвоевременно. С мыслью «Пристрелите меня, блядь, что вчера было?» просыпается Бартоломео. Садится в постели, одеяло падает с его тела, сплошь в засосах и синяках. Итак, он опять голый и вновь в кровати соседа, на белоснежных в геометрический лаконичный рисунок простынях. Рядом, с ангельской улыбкой, изгибающей нежные губы, безмятежно посапывает Кавендиш. Лицо под позолоченной солнцем чёлкой свято-невинно, но Барт больше не верит этому милейшему выражению. Расталкивает его, дёргает за кудри. Кудри пружинисто возвращают свою форму. - Что ты делаешь? – спросонья интересуется Кавендиш, садясь рядышком и потирая кулаком заспанные глаза. - Тёлочка нашего старосты называет это «чпонькать». Чпоньк. - Как мило. Кстати, Коала не его, как ты выражаешься, «тёлочка». - Как скажешь. – Он хмурится, вспоминая некоторые подробности прошедшей ночи. – К слову… Ты ничё мне сказать не хочешь?! – с нажимом спрашивает он. - Эм-м… Ноуп! - Подумай ещё раз. Кавендиш потихонечку начинает напрягаться. - Тааа-а-ак… И что я вчера сделал? Бартоломео взрывается: - «ЧТО СДЕЛАЛ»?!! «ЧТО»?! Ты хочешь сказать, ты меня выебал, отымел на каждой плоскости данной комнаты, а теперь не помнишь вообще ничего из сделанного?!! Кавендиш вытаращивается на него. По мере ответа, на его скулах всё явственнее проступает тонкий румянец. - Прошу прощения, я… У меня… Ну… Как бы тебе объяснить попроще?.. Я страдаю сомнамбулизмом. Когда я теряю сознание или засыпаю… Тогда во мне просыпается вторая личность… Альтер-эго. Так вот… Это был он. Хакуба. - Ну я тебя поздравляю!!! Твоё альтер-эго – безусловный альфач! Это не ты, это он – настоящий жеребец. Белый, вашу мать!.. - Господи. – Кавендиш теперь начинает бледнеть. Испуганно хватает Барта за предплечья. – Что он тебе сделал?! Где болит? - Не задавай таких наивных вопросов! – одновременно смущённо и истерично отвечает Бартоломео. – Жопа у меня болит, что-что!.. Идиота кусок… И вообще, всё болит. Кавендиш, повесив свою красивую голову, горестно вздыхает: - Прости. Я перееду, как только смогу… Не ожидав такого быстрого решения, Барт вытаращивает глаза. - Стоп, стоп, стоп, куда?.. Нет, нет, нет. Никто никуда не переезжает. Кто сказал, что всё так плохо? - А что, разве не всё? – в свою очередь поражённо уставился на соседа Кавендиш. Теперь краснеет Барт. - Да нет… Даже… Блондин подаётся назад, упирается на отставленные руки. - Да. Ты. Что. Хакуба тебя удовлетворил? - Ну-у-у-ууу… На определённый извращённо-изощрённый лад… оно было и неплохо. - Oh my God! – Кавендиш падает спиной в подушки, но быстренько перекатывается набок, подползая ближе, во все глаза уставившись на парня. – Ну чего я ждал, у кого, как не у тебя окажутся именно такие извращённые пристрастия… - Пшёл нах, герой-любовник! Что за место такое: у одного сомнамбулизм, у другого нарколепсия… Не общага, а сборище патологий. - Ты уверен? - Что «я уверен»? - Ты уверен, что хочешь жить со мной? - Уверен. Мы же что-нибудь придумаем, как быть со всем этим? - Верёвки… Кляпы… - Ой, не надо, мне вчера хватило… - Не, это мне… То есть, для Хакубы. - А чё, тебе тоже может сгодиться. - Извращенец! - А этого я никогда и не отрицал. Кавендиш вздыхает, тянется, разминая руки, и доверительно-близко придвигается к Барту. - А можно я задам тебе один очень интимный вопрос? Бартоломео складывает губы, надувшись, смотрит на него оценочно: - Теперь – можно. - Скажи… Какой у тебя натуральный цвет волос? Барт, возмущённо раздувая ноздри, сопит, как бы пропуская все многочисленные матерные вариации ответа, так и рвущихся слететь с языка, и отвечает пафосно: - А ты уверен, что мы уже достаточно близки для этого?!