Соль земли

В тюрьме есть не так уж много способов выжить. Один из них заключается в содействии тюремным властям — ты говоришь, что хотят от тебя услышать, делаешь то, что тебе говорят сделать и пытаешься выжить. Вторая линия поведения очень похожа, но прогибаться приходится не под надзирателей, а под заключенных, у которых иерархия прочно выстроена на контроле и кастовом превосходстве. И есть третий способ — оставаться собой. Разбивать кулаки и головы, залечивать темные гематомы на боках и лице и трещины в ребрах, плевать в лицо начальству и главарям местной тюремной элиты. И если первых и вторых просто не любят с одной или другой стороны, то третьих — ненавидят, причем все. Себастьян относился к третьей редкой категории. — Сорок второй, на выход, — Моран, становясь к стене лицом и сложив руки за спиной, молниеносно вспоминал, что сегодня за день. Точно не пятница — для общей прогулки слишком поздно. Не понедельник — душ был совсем недавно. Очередной допрос? Но с его шкуры еще не сошли синяки от прошлого, а значит — тоже рано. Здесь, в Соганлике, не забивали до смерти — слишком скучно. Оставалось не так много вариантов, и самый очевидный из них подтвердился, сопровождаемый ощутимым толчком под ребра: — Шагай давай, пора к доктору. Посмотрит, не собираешься ли ты сдохнуть и не подхватил ли чего от новой подстилки. Как тебе новенький? Понравился? Поделишься с остальными? — Иди к черту, — посоветовал Себастьян, стараясь не морщиться еще от одного тычка. Шутки про нового сокамерника определенно начинали ему надоедать. В камере на тридцать человек было как раз примерно в тридцать раз хуже, чем в камере Морана. На появление Джима отреагировали бурным восторгом: шутка ли, второй день подряд новенький симпатичный мальчишка. — Завтра ты станешь разговорчивее, — прошипел надзиратель и с видимым удовольствием захлопнул за его спиной дверь. Джим стоял не шевелясь, мрачным взглядом осматривая местных. К нему неспешно подошел громила, с зубастой ухмылкой, видимо, самый главный и уверенный из всех. — Тюремщики нас балуют, да, ребята? — рассмеялся он, оглянувшись на остальных. — Вы только гляньте, — он присмотрелся к Джиму и протянул к нему широкую ладонь, схватив за подбородок. — Мне он тоже нравится, Грэм, — отозвался мужчина с рыжей щетиной, похабно оглядывая Мориарти. — В очередь, парни, сначала я с ним повеселюсь, как обычно, а потом уже пустим между всеми остальными желающими. — Убери руки, МакГиллан, — вдруг произнес Джим, обращаясь к Грэму, распорядившемуся о его дальнейшей судьбе. — Чего? — нахмурился громила. — Откуда ты меня знаешь, пацан? Он прижал Мориарти к стене и дыхнул прямо в лицо табаком. — О, я много чего о тебе знаю, Грэм, — пропел Джим, улыбаясь. Грэму не понравилась эта улыбка. Он оскалился и зло выплюнул: — Да? И что с того? Одно движение, и моя рука переломит твою шею. Хотя, прежде чем пришить, я все же тебя отымею. — А что, если стоит тебе пошевелить хоть пальцем или прикоснуться ко мне, или одному из твоих приятелей ко мне подойти, на днях тебе придет письмо, в котором тебе сообщат, что твоя любимая Лиз уже мертва? А, Грэм? Не хочешь отпустить меня? — Что за херня, Грэм? — послышались возгласы со стороны. — О чем ты там с ним шепчешься? Не хочешь — так и скажи, и без тебя желающих много! К заключенным МакГиллан повернулся со странным выражением лица. Джима он отпустил и тот обвел помещение взглядом. — Пацана не трогать. Толпа живо взбунтовалась, послышались общие крики и недовольные возгласы. Один из приятелей Грэма двинулся на мужчину: — Какого ты его защищаешь, Грэм, мать твою?.. — Я СКАЗАЛ, НЕ ТРОГАТЬ! — по-звериному рыкнул Грэм, да так, что все неуловимо затихли. Он взбешенно посмотрел на Джима, отошедшего в сторону, затем двинулся к двум койкам, сдвинутым вместе, резко отодвинул одну и сказал: — Твоя. Сиди и молчи. *** Когда Себастьян вернулся, второй уже был в камере — свернулся в тесный клубок в самом дальнем углу койки, опустив голову и обхватив себя руками. Моран не успел удивиться, как быстро сломали этого Джима, как понял, что на койке сидит совсем другой человек: тоже мальчишка, даже, пожалуй, помладше его нового случайного знакомого, светловолосый, сероглазый, с дрожащими губами и с расцветшими во всю синяками на лице. — Эй, здесь у меня что, черт возьми, курорт?! — недовольно рыкнул Моран, оборачиваясь, но дверь за его спиной уже с лязгом захлопнулась, оставив не риторический вопрос Себастьяна без ответа. От его голоса мальчишка сжался еще больше, хотя, казалось, это невозможно, стараясь занимать как можно меньше пространства. Сложить два и два было не сложно. И если эта вчерашняя жертва местных порядков здесь, то самоуверенный ночной собеседник явно должен был занять его место. — Не трясись, не трону, — бросил Моран свернувшемуся в углу мальчишке, укладываясь на матрац. «Для чистки канала ствола жидкой ружейной смазкой необходимо сложить паклю в виде цифры 8, перекрестием наложить на конец протирки и уложить волокна пакли вдоль стержня; концы пакли должны быть короче стержня…» Пальцы чуть вздрагивали, вспоминая верное тепло металла. Ежедневное вечернее воспоминание о винтовке для Себастьяна — все равно что молитва набожного католика. «Одной рукой держать винтовку, другой плавно, не изгибая шомпола, продвинуть его по всей длине» Крики за стеной… отличались. Не поделили они там этого мальчишку, что ли? Неужто у старины Грэма появились конкуренты? Перетасовки в тюремной иерархии означали только кровь и проблемы и точно не могли начаться из-за задницы новичка, будь он хоть самой желанной и умелой шлюхой во всем Стамбуле. Что-то было явно не так. Но Себастьян провалился в сон, так и не разобравшись с загадкой происходящего в общей камере, да и не желая особенно лезть в это дерьмо. Главный принцип отставного военного «не твое собачье дело, Моран» слишком много раз спасал его шкуру, чтобы пренебрегать им. Разбудило Себастьяна прикосновение ледяной ладони к его плечу. Его реакция была молниеносной — не до конца проснувшись, он сжал тонкую кисть, до хруста сдавив хрупкие косточки. — Какого хрена? — мрачно поинтересовался он у испугано замершего у его койки мальчишки. — Почему они его не насиловали? — сдавленным голосом спросил он у Себастьяна, не пытаясь освободить руку. — Я слушал все это время, они его не трогали. Почему? Мальчишка выглядел несколько двинувшимся, что категорически не нравилось Морану. Он сбросил чужую руку, а парень продолжал шептать. — Это потому что он твой, да? Ты его защищаешь, и они его не тронули, поэтому? — Двинулся? — мрачно поинтересовался Моран, стараясь отодвинуть судорожно вцепившегося побелевшими пальцами в его покрывало сокамерника. — Я его знать не знаю. — Возьми… возьми меня, — в голосе парня что-то звонко надломилось и одной рукой он попытался снять с себя футболку, — я… я сделаю все лучше чем он… только, чтобы они меня тоже не трогали больше. — Иди к черту! — от души посоветовал Моран, еле сдерживаясь, чтобы не влепить тому хорошую оплеуху. — Это не мое чертово дело. *** Утром изумленный тюремщик оглядел Мориарти и выслушал от МакГиллана обстоятельное объяснение на тему того, что «этот» им не нужен, и он убедительно попросил бы вернуть прежнего. — Привет! — улыбнулся Джим, целый и невредимый, заходя в камеру. — Ну, привет, — хмыкнул Моран, с интересом наблюдая за сменой притихшего светловолосого мальчишки, отставшего ночью от Себастьяна после пары ощутимых оплеух, на Джеймса. Что бы ни сделал этот странный Мориарти, он смог выдержать первый удар системы. — И долго вы еще будете с ним меняться? — Моран дернул головой, указывая на покидавшего камеру мальчишку. — Будет какое-то расписание или мне каждый раз будут устраивать лотерею? — Наверное, пока что тебе придется страдать от моей компании, — ответил Джим, облизнув нижнюю губу, задумчиво прищурившись. — Жаль, конечно, парня, но у всех ведь есть выбор, верно? Верно. Может быть, это будет ему уроком. Он подошел к своей койке, сдернул простыню и одеяло, перевернул, встряхнул и аккуратно заправил, подворачивая концы под комковатый матрац. Почти плоскую подушку с криво натянутой наволочкой он тоже взбил, поправил и уложил. По-хозяйски расправившись с постелью, Джим как будто демонстрировал свои долгие планы на соседство с Мораном в этой камере. — А нам сегодня книги принесут, — сообщил он вдруг. — Правда, они на турецком, но это ведь ни для кого из нас не будет проблемой. Вот так и получалось — Мориарти был здесь всего второй день, а уже умудрился оставить с носом и тюремщиков, и арестантов, да еще и разжиться литературой. — Кто ты такой, Джеймс? — прищурившись, поинтересовался Себастьян, глядя на обживающего свое место Мориарти. — И как ты умудрился попасть в эту дыру? Или, зачем? — Зачем! Это правильный вопрос, — кивнул Джим, забираясь с ногами на аккуратно заправленную постель. — У меня тут свои цели, — добавил он. Джим наклонил голову, потер виски и вдруг зевнул, а потом как будто смущенно улыбнулся. — Прости, больше сорока восьми часов без сна. Так вот, быть изнасилованным каким-то придурком — это не моя цель. Быть до смерти избитым — тоже. Джим хотел было что-то сказать, но в этот момент несколько книг одна за другой упали на каменный пол сквозь прутья решетки, раскрывшись при ударе о землю. Мориарти тут же ловко слез с постели, подобрал книжки и вылетевшие из них страницы и снова забрался на прежнее место. — Ух ты, история Македонского! Военная разведка, Иллиада и… Стивен Кинг. Не самый плохой набор. Я бы сказал, самое большое сокровище во всей тюрьме. Возьмешь что-нибудь? Я начну с Макендонского. — Гомера на турецком я еще не читал, — признал Себастьян, протягивая руку за потрёпанным видавшим виды томом, не напоминая, что по сути Мориарти не ответил ни на один из заданных вопросов. В конце концов, каждый здесь имел право на свои секреты и недоверие к сокамерникам. Но так или иначе, странный сосед по несчастью ужасно напоминал Себастьяну мальчишку, играющего в тюрьму, который в любой момент может щелкнуть пальцами и все двери распахнутся перед ним. Хотя, кто его знает, может так все и есть? «Не твое собачье дело, Моран». — А заказать сигарет твоей магии хватит? — спросил он. Джим подумал было несколько секунд, а потом поинтересовался, где обычно Моран берет сигареты. Узнав, что обычно это происходит на «выгуле» за игрой в карты, Мориарти взмахнул рукой, пообещав Себастьяну выиграть так много сигарет, сколько вообще будет. — Не хочется хвастать, но я очень хорошо играю, — сказал Джим, постучав указательным пальцем по собственному лбу. — Это же математика! — Выиграть я и сам могу, — хмыкнул Себастьян, пролистывая рассыпающиеся страницы древнего эпоса. — Не нарывайся особенно на прогулке, кстати. У тебя, может, и есть здесь свои цели, но заточке в печени это не помешает, — посоветовал он, но Джим уже углубился в чтение, раскрыв потрепанный том на первой странице. На турецком он, похоже, читал как на родном. Его волосы были приглажены назад и чуть на бок, щеки были почти мальчишескими, ресницы длинными, а уголки губ опущенными, что придавало ему вид скорее итонского отличника, а не заключенного в тюрьме под Стамбулом. Моран тоже обратился к книге. Турецкие слова складывались в старые, знакомые с колледжа истории о неприступной Трое и ее героях. Странное чувство — словно и не было этих странных долгих лет войны. Моран вдруг вспомнил, как продирался впервые через ломкую рифму древнего грека, когда ему было шестнадцать. Стены тюрьмы растворились, расступились, утонули в теплых волнах Эгейского моря. И не было никаких границ, не осталось стен, даже странного таинственного соседа на соседней койке не осталось — только ровные линии слов чужого языка. Потом Джим вдруг заснул, сполз в горизонтальное положение, да так и отключился, заложив палец между страниц, прижимая к себе старую книжку о геройствах полководца. Сорок восемь часов он не спал или уже пятьдесят, для него это было, видимо, уже потолком. Не проснулся даже когда о каменный пол лязгнул поднос с кружками воды. Во сне он казался удивительно беззащитным, что не совсем вязалось с обретаемой репутацией. Сколько Джиму было? Двадцать пять, двадцать шесть? Он не рассказал, а Себастьян и не спрашивал.