Соль земли

На утро за Джимом не пришли, к обеду тоже. Уже начало казаться, что Майклу придется пережить неделю в карцере одному, как вдруг двое надзирателей явились в камеру и в коротких выражениях приказали заключенному номер семьдесят четыре идти вместе с ними. Джим столкнулся с Себастьяном взглядами и молча вышел за тюремщиками. В следующий раз Моран увидел его только через десять дней. Черные бесноватые глаза Мориарти ввалились, а скулы проступили сквозь кожу. Первое, что сказал Джим, когда за ним закрылась дверь:  — Майкл мертв. Об этом еще никто не знал, тюремщики молчали, а заключенные просто думали, что парнишка продолжает отдыхать в карцере.  — Сам справился или с чьей помощью? — поинтересовался Себастьян, не отвлекаясь от своих утренних отжиманий, стараясь только не задевать локтем большую темную гематому, расползавшуюся по его левому боку и с каждым движением отдававшуюся тягучей болью. Пока Джеймс познавал прелести заключения в карцере, Себастьяну тоже не пришлось скучать: начальник тюрьмы не оставлял надежды выбить у строптивого заключенного признание. Их встречи в местной пыточной были довольно регулярными и однообразными: крохотная комнатушка три на три метра с залитым в бетон стулом, к которому обычно приковывали допрашиваемого, с местным аналогом дыбы для совсем уж строптивых в одном из углов, и въевшимися в бетонный пол темными пятнами крови, которые уже невозможно было ничем отмыть. Начальник, толстый вечно потеющий турок с жабьим подбородком, мелкими темными глазами садиста и прилизанными темными волосами, прикрывающими лысину, раз за разом «убеждал» Морана признаться в покушении на жизнь высокопоставленного чиновника и еще в нескольких убийствах, переходя от просто угроз к сначала несильным тычкам дубинкой, а после долгому и болезненному избиению, когда в очередной раз ему надоедало слушать опостылевшее «Себастьян Моран, капитан, номер один-восемь-семь-три-шесть-девять-два, заключенный под номером сорок-два». Моран не отвечал ни на оскорбления, ни на угрозы, ни на избиения, лишь тяжело ухмылялся, сплевывал кровь, изредка тягуче оскорблял тюремщика и снова раз за разом повторял имя-звание-номер. Из приятных новостей были почти полторы пачки сигарет, выигранных в прошлую пятницу, дожидавшихся своей минуты в свернутом белье и более-менее мирный, насколько это возможно в этом месте, настрой заключенных: никто не собирался устраивать резню, никто не собирался высказывать претензии Грэму, хотя тот, кажется, все же затаил зло на Джеймса, хоть и с приличной долей страха. Камера же, где содержались Моран и Мориарти именовалась теперь не иначе как «там, где эти два психа».  — С его помощью, — хладнокровно отозвался Мориарти, дошел до кровати и лег поверх заправленного одеяла, раскинув руки насколько позволяла ширина койки. На ввалившийся щеке ровной полосой темнел заживающий порез. Пальцы были обмотаны все той же грязной тряпкой. Тюремщики решили его не баловать.  — Я просто говорил с ним, — после долгой паузы добавил Джеймс. — Говорил. А потом он решил мне поверить. Голос у Мориарти был тихий, поверхностный и спокойный. Без страха, боли, ненависти, испуга. Просто рассказывал, передавая Себастьяну информацию, сухие факты.  — И пальцем его не тронул.  — Каким же надо быть занудой… если люди на тот свет… от разговоров с тобой… отправляются… — хмыкнул Себастьян, стараясь сохранить ровное дыхание. Наконец, закончив с отжиманиями, он поднялся, потянувшись, растягивая разогретые плавно перекатывающиеся под кожей мышцы. Джим молчал, как обычно уставившись в потолок, словно в поисках какой-то истины, а потом скосил взгляд в сторону заключенного-номер-сорок-два.  — А ты тут не скучал, как я погляжу. От своих или от этих?  — От тюремщиков, — коротко пояснил Моран, натягивая чистую футболку, не вдаваясь в лишние подробности. Джим ничего не ответил, повернул голову, поднес ладони к лицу и накрыл ими глаза, потом медленно провел вверх, запустил пальцы в темные густые волосы. Четко вычерченный профиль подсвечивался светом из-за решетки.  — Есть закурить? — спросил Мориарти, коснувшись кончиками пальцев сухих растрескавшихся губ. Он снова взглянул на Себастьяна, и взгляд его вдруг показался таким усталым, таким насквозь больным, измученным. Но через секунду он моргнул, и свет, попавший на радужку, мелькнул дьявольской искоркой в чернильной мгле.  — Держи, — Себастьян протянул Джиму чуть смятую сигарету и тяжелую военную зажигалку, которую сумел сохранить при себе несмотря на все мытарства по камерам и досмотры. — Чего-чего, а этой дряни сейчас в достатке. Тяжелая зажигалка ощутимым весом легла в расслабленную ладонь, гладким стальным боком холодя кожу. Джим приподнялся на локте, щелкнул ей перед лицом, и на секунду оно озарилось теплым рыжим светом, осветив вздрогнувшие ресницы. Дождавшись, пока сокамерник прикурит, Моран достал и себе одну, с удовольствием затягиваясь первой сигаретой за день. Курение — не самая выгодная в тюрьме привычка, но отказаться от нее значит позволить системе если не сломать, то точно надломить себя. Сигареты были дешевые и чадили как жженная трава, но даже малая доза никотина в легких делала жизнь хоть немногим более сносной.  — Человеческий организм так уязвим, — заговорил Джим, часто-часто моргая. — Всего полторы недели в карцере на голодном пайке, как начинаешь скучать по местной мерзкой еде. Сам не замечаешь, как сдаешься этим правилам жизни. О каком сверхразвитии можно говорить, когда это чертово тело, — Мориарти хлопнул по впалому животу ладонью, — болит, если его ранить, слабеет, если не дать ему пищи, воды, света и сна, и погибает без кислорода. Он встряхнул рукой, сбрасывая раздражающую кожу повязку с пальцев, под которой чесался порез.  — Этому мозгу нужен более совершенный сосуд, знаешь ли. Моран слушал монолог Джеймса с неуловимой усмешкой. Уж чье-чье, а тело Мориарти точно не выглядело как способное выносить тяжести и лишения: худой до хрупкости, особенно сейчас, с четко проступившими острыми скулами и ключицами, он всем своим видом олицетворял тот тип, которому никак не место в тюрьме. Где угодно, но не здесь. — Не все зависит от тела, — задумчиво ответил Моран. — Большая часть ошейников только в голове. Знаешь, у нас в учебке был один офицер, занимался строевой подготовкой. Он показывал нам, снайперам, простое упражнение — стойку на локтях. Когда становишься на локти и носки ног и замираешь. — Себастьян усмехнулся старым и приятным, за завесой времени, воспоминаниям. — В зависимости от физического состояния ты можешь продержаться до семи минут, это физиология, ее не обманешь. Потом еще пять-шесть минут на силе воли. Затем минуты три-четыре — на тупом упрямстве. Сколько там получается, семнадцать? Он заставлял нас стоять час, полтора, два. Это далеко за гранью возможностей тела, сильнее, чем физиология, больше, чем способно любое тело и любая сила воли, — Моран посмотрел на свою руку, в задумчивости несколько раз сжав кулак. — В какой-то момент просто понимаешь, что есть ты, а есть твое тело, которое на что-то неспособно. И, раз ты такой гений, как утверждаешь, значит и твой «сосуд» может намного больше, чем ты думаешь. Джим молчал все то время, пока тлела сигарета, затем затушил ее о стену, принял вертикальное положение, взглянув на Себастьяна. Тот тоже докуривал. Мориарти сидел и глядел на Себастьяна, скользил взглядом по отросшим растрёпанным светлым волосам, недельной щетине, серым спокойным глазам, шее, предплечьям. Смотрел и никак не мог отделаться от ощущения, что откуда-то знает Морана. Как дежавю. Конечно же, он его не знал. Их разделяла разница в четырнадцать лет и многое, многое другое. — Засеки время, — вдруг сказал Джим, поднимаясь с постели. — Не смотри на меня так, просто засеки время. У тебя же нет с этим проблем даже без часов. Мориарти опустился на колени на холодный пол, по которому дуло, принял стойку, уперевшись худыми руками в голый бетон и замер. Себастьян приподнял бровь, но промолчал, делая последнюю короткую затяжку и отбрасывая легкий окурок. В голове мерно начал отсчитывать секунды далекий метроном — еще один фокус, которому Себастьян научился в армии. Джеймс упрямо уставился перед собой. Острые лопатки проступили сквозь тонкую ткань футболки и весь он был какой-то ломкий, острый, угловатый. «Мальчишка», — с легкой ироничной снисходительностью мелькнуло в голове Морана, пока его внутренний секундомер отсчитывал начало третьей минуты. Даже оттуда, где сидел Себастьян, было видно, что мышцы на руках и бедра Джима начала бить крупная дрожь. По идее, сейчас же он должен был чувствовать, как сводит мышцы пресса — не вздохнуть. Себастьян не понаслышке знал все это, сам он когда-то раз за разом ломал слабость собственного тела, падая носом в жесткую землю плаца столько раз, что и не сосчитать. Еще немного и дрожь в мышцах пройдет, наступит облегчение, на минуту-другую, а потом тело начнет безжалостно гореть, словно по венам пустили кислоту. Секунды продолжали идти. Мышцы ныли, как будто наливались свинцом. К земле тянуло, словно вся тяжесть этого бренного мира осела на плечах Джеймса. Он сжимал зубы и прямо сейчас, прямо в данный момент его ум боролся с потребностями тела. Важно было не напрягаться лишний раз, поймать идеальную гармонию, когда тело удерживается, но не перенапрягается при этом. А потом ум должен помочь, разделиться, перестать концентрироваться на теле и начать работать в ином ключе. Ориентация на происходящее удваивает напряжение в два раза. Джим почти не чувствовал холода, идущего от бетона. Он не мог сам считать время, на это его просто не хватало, он понятия не имел, сколько уже держится, пока вдруг не почувствовал щелчок. Как будто какая-то трансформация произошла в теле, как будто весь вес мира уже не на нем. И время теперь потекло совсем иначе. Тишина звенела в ушах Мориарти, прерываемая только оглушительным звуком дыхания. Джеймс держался. На силе воли, на упрямстве, на черт знает еще чем, но держался. Напряжение было видно невооруженным взглядом, лопатки, казалось, заострились еще больше и в этой попытке справиться с самим собой Джеймс выглядел одновременно беззащитным и безжалостно готовым идти до конца и еще немного дальше. Время ровно тикало, Себастьян не проронил ни слова, наблюдая за битвой совершенного разума с несовершенным телом. Потом Джеймс все-таки упал. Тело, разумеется победило, но не с таким разгромным счетом, как могло бы показаться. — Семь минут тридцать восемь секунд, — ровно объявил Моран, когда Мориарти все же поприветствовал лицом холодный бетон и замер, нервно и быстро хватая ртом воздух. — А ты… молодец. Для первого раза очень неплохой результат, особенно для такого, — «хрупкого», «слабого», «истощенного карцером», — неподготовленного, как ты. Джеймс распластался на холодном полу, обессиленно дыша, но тело уже готово было почувствовать холод и тянущий по полу сквозняк, поэтому Мориарти поднялся, отряхнув штаны, и забрался на койку. Мышцы продолжали ныть, но теперь даже немного приятно. Джим молчал некоторое время: то ли отдыхал, то ли размышлял над чем-то, потом взглянул на Себастьяна и прищурился. — Неплохой, говоришь? — Джим прикоснулся языком к прикушенной губе. — Я хочу еще чего-нибудь. Научи меня. Как овладеть своим телом? Он резко сел и уставился на Морана, как будто требовал дозу, а не урок. Себастьян фыркнул, совершенно не впечатленный жадным пронизывающим взглядом черных глаз. — Парень, ты меня с кем-то путаешь, — покачал он головой, даже не пытаясь скрыть улыбки. — Я убийца и преступник, а не мастер просветления на твоем пути, и я не подскажу тебе ни единого способа, как… — Моран прервал сам себя на середине фразы, уголок его губ снова дернулся в ухмылке. — Хотя нет, один подскажу, самый надежный для таких как ты. Даже спрашивать не было необходимости интересно ли Джеймсу — он, буквально, олицетворял понятие «внимательность», едва ли не кожей впитывая каждое слово. — Найди себе верного человека, бойца, такого, который будет готов не задумываясь отдать за тебя и свою жизнь и жизнь остального мира, — Себастьян откинулся спиной к стене, чувствуя лопатками привычный жар раскалившегося камня. — И сам не лезь своей тощей ирландской задницей в каждое пекло, и не будет ни малейшей необходимости требовать от своего тела чего-то сверхъестественного. Джим внимательно выслушал, а потом моргнул раз, еще раз, удивленно приподнял брови и отклонился назад. Казалось, он был озадачен. Не произнеся ни слова, он лег на спину, сложил ладони на животе и привычно поднял глаза к потолку. Потом, застыв в такой позе на несколько секунд, он перевернулся на бок, лицом к стене, и накрылся почти до макушки одеялом. Он лежал так долго-долго прежде чем уснуть. Себастьян видел это, когда Джим сонно перевернулся на другой бок, вновь к нему лицом, и на лице его опять была та беззащитность и невинность, которую Моран уже замечал ранее. Совсем юный. Такому точно нужен защитник, который закрыл бы его от пуль, защитил, спас, подхватил этот хрупкий сосуд, который именовался телом Джеймса Мориарти.