По разные стороны

С глубокой признательностью – профессору Альмире Казиевой, пригласившей меня на конференцию в Пятигорск, – Иври и Эстелин – за тексты и дискуссии, не дающие спать спокойно, – Алине Немировой – за возможность войти в Арду и полную невозможность выбраться обратно, – Алькору – за песни, тексты которых нагло слямзены на эпиграфы и поэтические вставки в этой повести, – Тильберту (Кару) и всем участникам игры "Попытка переиграть" – за идеи, образы и кар-кар-карму сыграть Белега вместо Келегорма, – Либерис и Гарету – за факт их существования в данной точке мироздания, – Ноло Т. Торлуину – за ежедневно проявляемый героизм, а также за каторжный труд редактуры, – горам Машук и Бештау – за то, что после них становишься другим человеком. Или – нечеловеком, но всё равно – другим. На нервной почве… склонов Машука: очень там нервная почва, это еще Лермонтов заметил.

Мы пока еще правы, но это пройдет…

– Лорд, палантир! – Слышу! – Келегорм вогнал в землю нож и на миг сосредоточился, мысленно обращаясь к одному из братьев. Но, судя по его напряженному лицу, далекий брат сейчас не довольствовался осанвэ. – Возьмите палантир кто-нибудь! Ответьте, что я – сейчас. Воды дайте, не могу же я браться за Камень вот этими руками! Он выразительно вытянул пальцы. Кисти его рук были багровыми от крови. Кто-то из дружинников подбежал с флягой, полил; лорд торопливыми, резкими движениями отмыл ладони, смахнул воду о рубаху и почти выхватил Зрящий Камень из рук Дирнаура, уже начавшего что-то объяснять Карантиру. – Да ничего не случилось! – крикнул Неистовый брату. – Ну да, руки в крови, правильно тебе сказали. …Да всё в порядке! Кабана я резал, кабана, успокойся. Мы решили отдохнуть после охоты. …Живы? живы все, вот целы – не… Да вытянем, не тревожься. …Брат, я просто не слышал тебя все эти дни. Сам понимаешь, в предгорьях Горгорота будешь закрыт от осанвэ, от всей Арды закрыт будешь. …Да ничего я не злюсь, просто устал после охоты. …Ну да, ты прав – поговорим позже. – Убери, – скривился лорд, отдавая палантир дружиннику. И пробормотал: – И почему братья вспоминают о тебе всегда так невовремя? Тем временем мясо вепря уже устроили над огнем. Боевой задор, ужас, отвращение и ярость, неизменно охватывавшие их в предгорьях Горгорота и окрестностях Нан-Дунгорфеба, – всё это медленно уходило. Охотники Аглона затравили этого злосчастного кабана не столько потому, что были голодны, сколько чтобы излить остатки своей ярости на какую-нибудь подходящую жертву. Сейчас они медленно успокаивались, и даже их лорд, накричавший на беспокоящегося брата, тоже медленно превращался из Келегорма Неистового в Келегорма Светлого. …Светлый, Благородный, Учтивый – так его звали когда-то. Сейчас эти валинорские прозвища были почти забыты, разве что первое осталось – и то: из-за цвета волос. Унаследовавший от Мириэли серебристо-русые кудри, он был и оставался самым светловолосым из братьев. Сумерки сменились ночной темнотой. Нолдорский костер горел ровно, но совсем не ярко – лишь изредка вспыхивая бело-серебристым. Всё прочее время поляна почти не освещалась: привлекать к себе внимание охотникам было незачем. Перекидываясь негромкими шутками, они ели жареную свинину, запивая крепким настоем трав. Мегвен, единственная женщина в отряде, протянула лорду несколько лембасов. – И когда ты только успела их испечь? – улыбнулся он. – Почти перед отъездом, – она отвечала тоже с мягкой и светлой улыбкой. – Ненадолго удалось уйти от мыслей о бое. Слишком коротко, но всё-таки. Он кивнул, отложил большую часть раненым, остальное разделил поровну между воинами. Еще сегодня вечером они были другими: больше чем воинами. Они были живым оружием, не ведающим ни пощады, ни сомнений. Они были яростью, они были смертью и тем, что страшнее смерти – ибо с ними билось слепое, безликое зло: лишенные разума твари Нан-Дунгорфеба. Но сейчас, согретые теплом эльфийского костра и древнейшей силой хлеба, они становились… живыми. Становились собой. Быть может, именно поэтому одинокий всадник и решил подъехать к их костру. – У нас гость, – сказал Келегорм то, что ощутили еще несколько следопытов. Гость, не враг. Это теперь слышали все. В том, чей конь шагом приближался к ним, не было недоброжелательства, не было и страха, настороженности, опаски… Интерес, мягкое внимание – да, всё отчетливее. И только. Келегорм встал и пошел в темноту навстречу неизвестному. В простой поддоспешной одежде, без венца и иных знаков правителя, он сейчас был исполнен спокойной властности лорда. Этого не заменит самый блистательный венец. И навстречу ему выехал… светлый. Именно так потом будут рассказывать в Аглоне все, кто видел это. "Он был… светлый" – и никакого другого слова не будет найдено. Нет, конечно, приехавший не излучал света – по крайней мере, такого, что дают факелы и костры. Но при виде этого незнакомца нолдоры невольно начали улыбаться – открыто и доверчиво. Так дитя смотрит на отца. А еще – сразу было ясно, что приехавший – синдар. Мягкие русые волосы, покрой одежды, конская сбруя и… нечто большее, чему нет слов в языке, и что безошибочно чувствует сердце. Синдар. Не похожий на обитателей лесов Химлада, как сокол не похож на воробья. Не просто синдар. Дориатец. И, кажется, даже не просто дориатец… Келегорм поклонился – учтиво и как равному. – Я не знаю, чьи здесь земли – мои или ваши, но костер здесь мой. И потому я, Келегорм, сын Феанора, говорю: будь моим гостем. Незнакомец спешился: – Поистине, недаром тебя некогда прозвали Учтивым! Я, Белег Куталион, с благодарностью принимаю твое гостеприимство. Нолдоры потеснились, освобождая место у костра. – Я бы предложил тебе разделить хлеб, – сказал Келегорм, – но у нас его немного и мы не ждали гостей. Тот, что остался, – для раненых. Поэтому… – Поэтому, – мягко перебил Белег, – если ты не обидишься, я могу предложить тебе разделить наш хлеб. Правда, у меня его тоже немного. И Неистовый не сдержался. Он понимал, что говорит это зря, но… смолчать не мог: – А как же жуткие запреты Дориата на общение с нами? Белег покачал головой и возразил без резкости: – Тингол запретил пропускать вас за Завесу. Всё остальное каждый из нас решает сам. Страж границ Дориата снова улыбнулся – так, будто на ночном небе разошлись тучи и засияли звезды: – Лорд Аглона, ты сказал, что не знаешь, чьи здесь земли – синдар или нолдор. Не знаю этого и я. У нас с тобой одна граница, и пролегает она не между Дориатом и Аглоном, а между эльдарами и Нан-Дунгорфебом. О твоих войнах на этой границе мне известно многое. Очень многое. И я буду рад разделить с тобой хлеб. Если, конечно, ты примешь хлеб от синдара. Келегорм кивнул: – Я не питаю ненависти к вашему народу. Мне доводилось защищать синдар Химлада и от орков, и от тварей Нан-Дунгорфеба. И скажу тебе правду, Перворожденный, (не знаю, обрадует она тебя или огорчит): ты не будешь первым синдаром, от кого лорд Аглона принимает хлеб. И еще: я наслышан о твоих деяниях не меньше, чем ты – о моих. Тебе, как никому из эльдар Срединных Земель, я рад. Они разделили хлеб, и на этом церемонным речам пришел конец. Белег не отказался и от куска свинины, и вскоре разговор потек легко и свободно. Не властитель и Перворожденный, а просто – стражи границы. Нолдор, синдар – неважно. Рассказы о схватках, похвальба убитыми чудищами, расспросы о том, как выследить эту тварь, и еще вот такую… а с такой встречался? Келегорм чуть мотнул головой и по этому знаку ему принесли арфу. Небольшую, походную. – Не думал, что, собираясь на охоту, ты берешь ее с собой, – приподнял бровь Белег. – Как говорят у нас, – Келегорм провел пальцами по струнам, – в случае чего это несколько запасных тетив. Дориатец рассмеялся. – Я не так искусен в пении, как брат мой Маглор, – с усмешкой начал было Неистовый, но Куталион перебил: – А я не слыву знатоком музыки. Нолдор провел пальцами по струнам и негромко запел: Черное озеро, тени скользят в нем, А под обрывом – туман, холодный, белый. Ночь открывает дороги – по ним идем, Небо бездонное, темень, туман, туман. Круг замыкается – мне бы стоять вне, Только дорога ночная опять ведет, куда – не знаю. Прошлого не было, будущего – нет, Небо бездонное, темень, туман, туман… Белег внимательно слушал, с большим интересом, чем когда-либо внимал изысканнейшим мелодиям Даэрона – но не потому, что нолдорское пение больше нравилось ему. Просто в тихом пении воинов было больше откровенности, чем в любых речах. Песня кончалась, и охотники вполголоса подхватили последние строки: Темной звездою опять упаду – вверх, В небо бездонное, темень, туман, туман. Они пели всю ночь, передавая арфу друг другу. По очереди и все вместе, и даже раненые негромко вторили хору, больше полагаясь на явственно ощутимое единение, даруемое песнью, чем на силу трав. – Если позволишь, я бы тоже хотел спеть, – вдруг промолвил Белег. Келегорм молча протянул ему арфу. Синдар покачал головой: дескать, строй не тот, нечего и пробовать. И запел, глядя в бледнеющее предрассветное небо: Паутина качнулась под ветром, Лес осенний притих и промок. Только хрипло вздохнул без ответа У опушки охотничий рог. Только эхо – но где-то над далью Кто-то древний, неведомый нам Словно молнией, призрачной сталью Разрубил горизонт пополам. Это была песня даже не на квэнья – на более древнем языке, доступном лишь Перворожденным. Аглонцы – а все они были рождены в Валиноре – именно теперь ощутили, насколько же они молоды по сравнению с этим светлым улыбающимся воином из Дориата, поющем о первом приходе Оромэ к эльдарам. Они все учились у Оромэ – одни долго, другие немного – и для них Охотник был – да, Великим, да, могучим, да, много превосходящим любую силу, но – своим и будничным. И тот священный трепет, который был в песне Перворожденного, – он был нолдорам странен. Непривычен. Белег пел, и перед мысленным взором нолдор проходили картины более чем давно минувшего. Сейчас они видели не события, не первые речи Валара и эльдар, а нечто большее – мысли и чувства Перворожденных, изумленных встречей со Стихией. Когда синдар замолчал, еще долго никто не осмеливался сказать и слова. – Спасибо, – негромко выдохнул Келегорм. – Нам много рассказывали об этом, но никто не давал увидеть – так. Белег в сто-очередной раз улыбнулся: – Быть может, в благом Амане это и невозможно было увидеть? Слишком много света? Неистовый приподнял бровь: – Ты тоже любишь сумрак? – Я остался здесь. Это ли не ответ? Я люблю этот край, где мы бились с лихом много веков до вас – и теперь бьемся вместе с вами. Келегорм покачал головой: – Я думал, все дориатцы нас ненавидят… За Альквалондэ и вообще. Белег положил свою руку поверх его: – Не будем об Альквалондэ. Сделанного не вернешь, и ненавистью не избыть беды. Ее можно лишь растравить. Я скажу тебе одно, сын Феанора: вы пришли сюда по крови и это судить… не мне. Но за эти века вы сделали много, более чем много для Белерианда. Это не отменяет прошлого, и всё же… Нолдор тяжело вздохнул: – Хотел бы я знать, многие ли из твоего народа дерзнули бы согласиться с тобой? Перворожденный ответил безмолвной улыбкой: то ли – да, многие, то ли – не думай об этом. – Спасибо тебе, – тихо сказал лорд Аглона. – Если во всем Дориате ты один так считаешь – спасибо тем более. Тот, не ответив, встал: – Светает. Мне пора. До встречи, лорд Келегорм. И, если тварь окажется уж слишком сильной, – зови. Я услышу, будь уверен. – До встречи, Могучий Лук. Зови и ты, если понадобится пара дюжин славных воинов.