Daedal.

As I begin to lose my grip... Когда я начинаю терять опору... David Usher – Black Black Heart

Детектив снова делает досадную ошибку, точно такую же, как и в прошлом, – забывает смотреть под ноги и следить за своим перемещением в пространстве, спотыкается, увлекшись, о стоящий в, казалось бы, метре от него низкий столик. Фарфоровый чайник опасно пошатывается, подъезжая к краю, но только заваренный зеленый чай остается нетронутым к всеобщему облечению. Чудом удается удержать равновесие, избежав позорного падения к ногам улыбающегося очередной неудаче графа. К ногам чертового ехидного китайца, прикрывающего губы длинными пальцами. Леон сдерживает нарастающее где-то глубоко внутри раздражение, вдыхает тяжелый от благовоний воздух магазинчика, откидывает со лба волосы, слегка влажные от испарины на лбу. Все дается ему с трудом, и он заведомо в проигрыше. К сожалению, при поступлении в полицию никто не дает новобранцам уроков даже каких-то базовых элементов танцев, и впервые Леону чудится, будто он – это одно сплошное неповоротливое полено, неспособное на красивые движения априори... Скорее всего, это взаправду так и есть, как бы не ущемлялась там его гордость от этого неприятного факта. Ди сочувственно качает головой. Конечно, ему намного проще, ведь граф – олицетворение всего изящного, четко отмеренного, словно бы был создан специально для донельзя грациозных движений. На это обращается внимание при самой первой встрече: легкий полупоклон, кивок, приветствие и мимика, по которой можно прочесть ровно столько, сколько вам позволено знать. Ди идеально контролировал себя. Леон частенько даже не мог расслышать, как тот делает шаг, если шорох чеонгсама не выдавал своего владельца, настолько бесшумно опускается на пол стопа. А в танце – тем паче. Тело графа гибкое, оно как ветка дерева, что легко гнется в руках при порыве ветра, принимает любую необходимую форму в мгновение ока. Не ломаясь при этом, не оставляя на податливой древесине даже зазубрины или трещинки. Во время танца детектив видит, каким причудливым и в тот же момент очаровательным, искренним блеском горят глаза хозяина зоомагазина, и задается закономерным, но чересчур навязчивым вопросом – неужели тот действительно счастлив? Неужели действительно способен не просто на нечто настоящее, не приправленное актерскими навыками? Музыка – сейчас это их порыв ветра. Граф Ди – ивовый прутик, а Леон же – закостеневший баобаб, недовольно бубнящий что-то сквозь сжатые зубы. Это веселит графа, по крайней мере, он перестает скрывать от детектива приподнявшиеся уголки губ. Либо от рождения с фиолетовым оттенком, либо чуть подкрашенные, усиливающих и без того женственную внешность... бесполость. И верно, сколько раз путали по началу местоимения незнакомые люди, обращающиеся к нему? Леон иногда готов поклясться, что перед ним не человек. А как минимум божество. Языческое, жившее задолго до теперешних мировых религий, в те века, когда мифология Китая еще была былью, но давно забытое и уже никем не почитаемое в современности, но от того не менее могущественное. Ловя на себе странный взгляд разноцветных глаз из-под густых ресниц, детектив убеждается, что возможно даже более. Иногда он начинает верить в то, что стоит опасаться Ди... – Мой дорогой детектив, вы слишком любите не к месту спешить, – Ди подходит ближе, прервав затянувшуюся передышку с явным намерением закончить сегодня их «репетицию». Уже прошла неделя и парочка дней с тех пор, как они впервые решили попробовать такой способ совместного развлечения, от скуки, и точно не вспомнить, кто предложил первым, скорее в шутку... но прошло больше семи дней, и это потихоньку, неторопливо и верно, становилось настоящей традицией. Жарко. Ужасно жарко и душно, приходится расстегнуть сразу две верхние пуговицы на рубашке, после чего отдернуть задравшуюся штанину плотных джинсов. Осенне-зимних, хотя на улице давным-давно разгар весны. Как только граф умудряется так спокойно ходить в этом платье, как с завидным упорством продолжает называть его Оркотт, если у самого Леона ноги умудряются заплестись в удобных штанах? По атласной черной ткани вышит дракон – с правой стороны и феникс с левой. Оба сверхъестественных существа переплетаются между собой, оба – в зеленом, как нефрит, цвете, с вплетением золотистых нитей. В слабых бликах света рисунок почти что оживает и производит должно впечатление... неужто он тоже составляет им компанию? Граф берет его за руку, и что-то похожее на слабый разряд проходит по телу, колющее ощущение пробегает вдоль позвоночника, по спине вниз. У Оркотта грубые, типично-мужские ладони, идеально подходящие молодому человеку от двадцати пяти лет, заточенные многолетней практикой под драки, оружие и написание километровых отчетов начальству. Бледные ладони Ди не имеют мозолей, шрамов, потертости или иных нюансов – в принципе каких-либо зримых следов и недостатков, они приятным холодом обдают те участки кожи, которой осторожно касаются. Улыбка выходит немного косой, съезжающей вбок, от сего напоминая усмешку. Ди слишком близко, ближе, чем того требует дурацкий репетируемый танец. Точнее сказать не столько танец, сколько дурацкая неспособность одного молодого человека воспользоваться чувством ритма... Он почти шепчет почти на ухо почти потерявшему ощущение реальности, точку опоры, Леону... – Просто расслабьтесь, детектив. Можно мне вести? И тот позволяет, отдается на волю течения в шторм. Но в один-единственный, первый и последний, раз, который, он абсолютно уверен в этом, не в силах потопить его корабль. От этого ничего страшного не станется. Пусть сейчас Ди попробует показаться, научить, ткнуть носом в ошибки, которые он обязательно исправит, как только... но все идет совершенно по-другому сценарию. Леон не разрывает зрительный контракт, загипнотизированный им, легкой насмешкой и тончайшим, хрупким телом, так умело направляющим его в нужное русло. Спустя минуту-другую он еще не запнулся ни разу, забыв о том, как ранее настороженно двигался. Угловатость и нескладность полицейского отходят на второй, далекий план. Музыка пропитывает собой все до деталей, вплоть до мебели и танцующих. В ноты окунулись даже персонажи мифов на костюме Ди, они играю в свете и тенях, разных глазах графа – оба из которых неестественных оттенков, но Леон так и не смог различить край линз, сколько бы в них не вглядывался. Животные настороженно застыли в своих углах, с сомнением глядя на своего драгоценного хозяина и самого верного им слугу: этот взбалмошный, нерасторопный человек, вредный и заносчивый, болтливый и пошлый, далеко не самый интересный и раритетный экземпляр в мире, так стоит ли тратить на него столько сил? Но брошенный в их сторону, почти случайный, если не знать вложенного смысла, кивок, говорит красноречивее любых аргументов. Звери, от птиц до кошек, от трехглавого дракона до девятихвостого лиса, постоянные жильцы этого удивительного места, опускают покорно головы. Они не одобряют, совсем нет. Но они не спорят. Леону едва хватает воздуха на короткие вдохи-выдохи, такт убыстряется, и смена ритма происходит резко, она лишена и намека на плавность. Граф с легкостью перестраивается в него, увлекая за собой партнера, пока тот лишь начинает соображать. Шаг. Еще несколько. И еще. Навстречу, снова. Ближе. Руки графа Ди буквально горят, хотя полчаса назад своим холодом могли испугать любого нечаянно коснувшегося их человека, горят, стиснутые Леоном с такой отчаянной хваткой, словно тот опасается, что загадочный владелец магазина в Чайна-тауне просочится сквозь них, как вода, как рыхлый песок, что музыка унесет его дальше, в недосягаемость. Детективу забивает нос аромат китайских благовоний и каких-то не распознанных сладостей, дурманя. Все то, что всегда можно было уловить от Ди. Сегодня это точно какой-то банановый десерт, и в голове Леона, вероятно, окончательно путаются все возможные реальности, раз он задается вопросом: Каковы на вкус его губы? Благовония, горькие и терпкие, банан... или вовсе ягоды? К примеру, цвет сильно напоминает ему спелую ежевику. – Ну вот, Леон, у вас получается намного лучше, чем можно было представить! – граф улыбается, не прекращая движений. Воистину, это почти сродни наркотику – быть во власти этого хрупкого, но смертельно опасного создания. В последнем Леон даже не сомневался, имея множество шансов поближе изучить этого человека... – В вас скрывался неплохой танцор. – Ровно как в тебе – отличный учитель. Леон шипит на себя мысленно и отвешивает неслабый подзатыльник за глупейший, пафосный ответ, самый бесполезный, который только можно себе вообразить, но не в силах ничего с собой поделать. Полицейских так же не обучают при наборе красивой словесности и изящным фразочкам, в стиле великих мудрецов, комиков и философов, но Ди, судя по всему, это не так уж сильно волнует. Его пальцы скользят вверх, к запястью Леона... и он чувствует каждый бережно заточенный ноготок, покрытый ровным слоем лака, царапнувший смуглую кожу. Смуглая – весна едва вступила в свои права, но он постоянно проводит время на улице, так что... Ему пора уходить. Наручные часы безжалостно показывают конец обеда. – Сегодня начальство в бешенстве, какие-то неприятности у них, а получаем мы... – оправдываясь, он говорит неохотно, медленно, растягивая секунды. – Я приду завтра, на чай. И обязательно принесу тебе что-нибудь вкусненькое, граф. Ди сдержано кивает, отзываясь привычным и заученным на зубок: «До скорой встречи, мой дорогой детектив». Когда Оркотт достигает дверей, он разворачивается спиной к нему, таким образом, что при тусклом освещении можно было различить лишь острый благодаря довольно резким чертам профиль с идеально-правильными пропорциями. В полумраке он походил на мраморную или, что будет точнее, стеклянную статую. Полупрозрачную и вновь холодную. – Слива... – едва слышно, но Оркотт застывает на пороге, оборачиваясь за спину. – Прости... что? – На вкус как слива, кисло-сладкая, от которой сильно вяжет рот. Леон уходит. Бегом, почти что вылетает, чудом не сломав распахнутую дверь, захлопнувшуюся за ним с сухим щелчком. И черт возьми, как же предательски горят от прилившей крови щеки, и как бешено стучит сердце. И Тэтцу, беззлобно поглядывая за всей сценой, в полголоса предлагает делать ставки, у кого сильней...