Время

...Мерзкая сине-серая дымка стала наступать на нас, едва солнце коснулось края горизонта. И без того не слишком гостеприимный лес преобразился в считанные минуты: весь вытянулся, напрягся, зазвенел, готовый броситься в любую минуту и растерзать незваных гостей. В воздухе повисло такое напряжение, что мы, не сговариваясь, ускорили шаг. Ступая след в след по едва заметной в буреломе изломанных под самыми немыслимыми углами деревьев и кустов тропинке, пробиралась группа вооруженных до зубов людей. А туман все сгущался.       Время стало тянуться до безобразия медленно; в чаще стояла такая духота, что я не успевал стирать пот со лба – через несколько ударов сердца он вновь начинал противно щекотать виски и заливать глаза. И без того не слишком живой разговор сошел на нет сам собой, не до того стало. Только бы дойти, только бы не вляпаться – вертелось в голове у каждого, и кто-то про себя пытался понять, где свернул не туда, а кто-то ругался по чём свет стоит. Я же мечтал о том, чтобы весь этот чертов переход остался наконец позади, да только и мог, что не стучать зубами от страха.       К месту стоянки мы должны были выбраться еще засветло, но раненный Арс оказался не в состоянии держать общий темп. И, как результат, продирались теперь практически наощупь. Док, шедший во главе отряда, внезапно остановился и, наплевав на все, включил фонарик:       - В этом тумане сам черт ногу сломит. Лучше уж я всажу весь магазин в какую -нибудь тварь, чем всю ночь буду ходить кругами по этому богами забытому месту, - бубнил он, что-то высматривая впереди. Потом вдруг выпрямился, махнул нам и, ускорив шаг, ринулся вперед. ...Док размеренно курил и, как всегда, что-то читал, не забывая помешивать мутное варево в котелке, подвешенном на треноге над костром – наш ужин. Перемотанный, словно мумия, старыми, буро-желтыми и совсем еще свежими бинтами Арс дремал, подтянув к груди автомат – единственный из нас, кто использовал каждую минуту по максимуму. Бомж закопался в сумку по самые уши, пытаясь добыть оттуда то ли вчерашний день, то ли сегодняшний завтрак. Дама, с извечным, совершенно непроницаемым выражением лица клепала бутерброды, используя подручные средства: старую радиостанцию в качестве стола, узкий нож, с которым никогда не расставалась, банку консервов и чуть плесневелый хлеб. А я сидел и от нечего делать ломал тонкие кривые веточки хвороста на части и подкидывал в костер, между делом перечитывая собственный, непонятно когда и зачем начатые записи.       - Эй, Клоп, не маялся б ты дурью, а делом занялся. А то смотри, сам потом отправишься в пеший поход по ближайшим кустам побираться, если дров не останется. И лишних патронов ни кто тебе не выделит. – Если Док и отрывался от очередного непонятно где найденного и хранимого талмуда без обложки, то только затем, чтобы кого-нибудь, чем-нибудь озадачить – это я успел усвоить еще в первый переход с этой (во всех отношениях странной) компанией. И в данном случае было несколько вариантов развития событий: препираться, матерясь на всех известных языках разом; проснуться, настороженно оценить обстановку и махнуть на все рукой; глубокомысленно вздернуть бровь и сделать то, что велено. Действительно, кто я такой, чтоб спорить.       На самом деле, когда эта четверка сорвиголов ворвалась в бар, таща на себе снаряжение и полудохлого связиста – народ понял, что в этот раз работа для кого-нибудь найдется. И действительно, через пару дней на доске появилось суховатое, написанное чуть наклонным, каллиграфическим подчерком Дока объявление. И, черт возьми, до сих пор не могу понять, почему они выбрали меня. Что такого особенного можно было найти во впервые увиденном, тощем, лохматом, извечно голодном оборванце, чтобы принять в команду, обучить и, в конце концов, доверить спину. Ведь спорить готов, что тогда, в первый наш совместный переход, они, как всегда, делали ставки на то, как я сдохну. И это, в принципе, не удивляло – три четверти новичков так кончали, а уж в такой команде… Я был обязан им всем, что имел в этой, нынешней реальности - тем, что сейчас сидел в относительно безопасном убежище, а не разлагался в номинально удобном гробу; тем, что за три бесконечных года выучился жизни, столь непохожей на прежнюю; тем, что обрел хоть таких, но товарищей. ...Дама, легким движением заправив нож за голенище сапога, внезапно подняла взгляд, глядя в упор на меня своими серо-стальными, совершенно пустыми глазами:       - Что, мелкий, призадумался? – спросила она. А я так и замер, с погрызенным карандашом во рту, разом забыв, о чем писал и о чем думал. Никогда не знал, что стоит отвечать на вот так поставленный вопрос.       - Почему я? – вырвалось само собой, будто всегда готово было сорваться, уличив удобный момент. Бомж как-то полузадушено кхекнул и, не глядя, перебросил Арсу монету, а тот взял и поймал. Не просыпаясь. Охренеть. И на это делали ставки.       - Ну не прошло и полугода! Хотя прошло, конечно, но ты, Клоп, тот еще тормоз. – Док просто не мог не вставить свои пять копеек. – Не поверишь, но мы ожидали, что ты задашься этим вопросом в первый же день, неделю, ну месяц, в крайнем случае – год, но нет, ты соизволил только сейчас.       И мне стало как-то даже совестно, честное слово. И ведь правда, почему только сейчас, когда всё более менее хорошо? Не тогда, когда после недели марафона под названием «Натаскай новичка», в первый же день перехода увяз по самые уши в болоте, потеряв и снаряжение, и торжественно врученный обокан и был буквально за шкварник вытащен в очередной раз подставившимся под удар Арсом. Не тогда, когда через неделю Даме пришлось подручными средствами, буквально за одну ночь ставить меня на ноги, а потом, пошатываясь от усталости преодолеть дневной переход и спасать наши дырявые шкуры, в который раз подтвердив звание лучшего снайпера изученных земель. Не через месяц, когда Бомж клепал замену для ушедшей на дно со злосчастным рюкзаком взрывчатки и подручными средствами, буквально на коленке чинил разбомбленную мной рацию. Даже не тогда, когда спустя год я по собственной глупости перешел дорогу одним весьма серьезным ребятам, и Доку пришлось спешно сворачивать деятельность, разрывать контракты и уходить в подпол, чтобы потом, разрешив конфликт, долго и упорно восстанавливать репутацию. Они ведь подшучивали, подтрунивали, учили, вновь и вновь объясняя и показывая что-то, пока у меня не начинало получаться, но ни разу не упрекнули, ни разу не бросили одного и никогда больше не вывешивали объявлений.       - Я, я правда не знаю. Как-то сначала был просто рад, потом старался просто выжить, потом… А потом всё так закрутилось, что и ни к чему было, да и какая теперь то разница.       - Ну раз спрашиваешь – значит разница есть, значит дозрел. Знаешь, что я тебе скажу… – Док всегда умел выдерживать эффектную паузу, задумчиво уставившись куда-то за плечо собеседника или подкуривая, как сейчас.       - Ты нам просто понравился, мелкий, с первого взгляда. – Дама вдруг улыбнулась, и я просто завис – чтоб она и улыбалась. Эта невероятная женщина никогда не выражала эмоций. Стреляла, убивала, защищалась, проходила десятки и сотни километров, штопала и перевязывала всегда хладнокровно, сосредоточенная и немногословная. И пока я пытался осмыслить происходящее, как-то понять, что не сплю – она, будто выстрел в упор, поймала мой взгляд и, вздохнув, заговорила:       - Тогда, еще до первой встречи с тобой, нашей группе заказали вскрыть одну интересную лабораторию, и заказ был оплачен так, что впору было задуматься. Но мы решили рискнуть, сам знаешь, какое время было – репутация всегда дорогого стоила, но тогда, отказав единожды, можно было через месяц загнуться от голода, потому что ни одна живая душа не стала бы иметь с тобой дела. Не поверишь, но нам все удалось, не буду говорить, что было легко и просто, отнюдь, но суть не в этом. Нас подставили. Кто-то, кто знал маршрут, кто мог заранее просчитать где и когда пройдет группа. Мы чудом отбились, а по ходу дела вычислить и подставить крысу под удар не составило труда. А дальше как по накатанной – добраться до бара, разыграть сценку и сдать заказ, до конца выполнив свои обязательства. Благо, какое-то подобие деловой этики существовало даже в такой темный период времени, и наемники от нас отстали. Вот тогда и встал вопрос, кого, собственно, брать на замену. Мы не то чтобы нуждались в еще одном человеке, скорее просто привыкли, сработались за, считай, полтора года. И тут ты: такой весь наивный, всколоченный как воробей, с глазами побитой собаки…       - И совершенно неприспособленный. Заметь, - Док для пущей достоверности вдруг погрозил мне указательным пальцем, как заигравшемуся школяру – я был категорически против.       - Не слушай его. Тогда ты нам подходил как ни кто другой, потому что пришел со стороны, ни с кем еще не успел связаться, ни куда не успел вляпаться, а что беспомощный, как кутенок – так не беда, разве плохо обучили?       - А потом?       - А что потом? – Арс, как ни в чем не бывало открыл совершенно не сонные глаза, потянулся, поправил потрепанный бронежилет и, взглянув на часы продолжил. – Раз прижился – значит наш. Всё ребят, пакуемся и на выход. Пора. ...Противогаз мешал и чесался, а пить хотелось настолько, что казалось, будто готов осушить озеро. Док гнал в бешеном темпе, и, проводись в наше время марафоны, мы бы порвали всех в сухую. Вот только не до шуток было, не до глупых мыслей, жажды и неудобств, даже Бомж на третьем часу забега перестал ругаться сквозь зубы и берег дыхание, а сутулая спина Арса, с самой ценной ношей на плече, вопреки обыкновению мелькала далеко впереди. Глупо, как же глупо подставились – эта мысль рефреном стучала в голове каждого из нас, отражалась в глазах и подгоняла вперед. Успеть, только бы успеть, думалось нам и, отстреливаясь почти на автомате, мы не брали в расчет собственную безопасность, буквально кожей чувствуя, как утекает время – мы боялись опоздать.       В тот день каждый из нас, ожесточенный, неверующий, не имеющий ничего за душой кроме сомнительных навыков выживания в этом суровом мире и столь же сомнительных воспоминаний о далеком прошлом молился, так истово, как только мог. Потому что там, в подвале старого пошарпанного бара на операционном столе боролась за жизнь самая лучшая часть нашей группы, наша Дама. ...С каким облегчением спустя два месяца мы вспоминали об этом дне, упиваясь заслуженным отпуском в одном из самых безопасных убежищ и коротая время за буквально горящими коктейлями нашей прекрасной леди.       Именно тогда я с удивлением понял, что все это время, оказывается, ничего не знал о людях, неосознанно заменивших мне давно и безнадежно утерянную семью. Мне почему-то казалось, что эти четверо знали друг друга всю отведенную им вечность и всегда вот так поддерживали, берегли и прикрывали друг друга, проявляя такую заботу, которую редко встретишь даже между кровными родичами. И тем не менее, когда Арс взял первый, неловкий аккорд, а картавящий Бомж удивительно сильным голосом завел балладу, я понял, что прошел, наконец, точку невозврата и был принят раз и навсегда.       Тогда, отложив книгу и сняв достаточно комично смотревшиеся на нем черепаховые очки, Док взял слово и рассказал о дне их знакомства и том, что было дальше. Он говорил, и по мере его рассказа у меня дыбом становились волосы и тугим комком в груди ворочались собственные воспоминания.       Он говорил.       А мне казалось, что наконец все становится на свои места, выстраивается так, как должно и где-то в невообразимой человеку дали вновь, в который раз меняются линии наших судеб, теперь навсегда сплетаясь в единый клубок. Это может показаться странным, но именно в тот момент я понял, что вне зависимости от того, как мы жили, о чем думали, чего хотели, к чему стремились – наш путь от начала и по нынешний момент таков, каков он есть, и мы таковы только потому, что все сложилось так, а не иначе. Мне вдруг невероятно сложно оказалось вообразить старого доброго Дока благообразным профессором в костюме, с кейсом и усами, живущим размеренной жизнью и читающим лекции три раза в неделю, выезжающим на дачу по выходным и считавшим себя достаточно состоявшимся человеком, чтобы ничего более от жизни не ждать и не хотеть. Того самого Дока, которого в наших кругах знали как человека с бульдожьей хваткой и железными принципами, не прощающего нападок и покушений на свою группу и берущегося за самую тяжелую, самую неподъемную работу. Человека, который был идеальным организатором, лучшим проводником и бесценным товарищем.       Я с удивлением смотрел на Бомжа, которого за весь период совместного сосуществования, за многочисленные переделки, эксперименты, посиделки в баре, ночные бдения и дни долгожданного и порой столь необходимого отдыха узнал как человека удивительного склада ума. До него я с трудом мог себе представить человека знающего и умеющего столь много, спокойно разъясняющегося на более чем пяти языках, инженера, химика и просто мастера, способного починить всё, что возможно и взломать то, что нельзя. В его необъятном рюкзаке и поясной сумке порой находились такие вещи, которые могли потребоваться только в один, конкретный момент – и они всегда были кстати. Да, меня несколько смущало данное ему товарищами прозвище, но ведь иной раз и не такое встретишь. Тем более сложно оказалось представить, что к моменту катастрофы он был давно и беспросветно пьющим, глубоко несчастным и одиноким человеком.       Наша прекрасная Дама, с удовольствием посмеявшись над моими совершенно удивленными, неприлично круглыми глазами, рассказала о том, что когда-то давно предпочла семейную жизнь и материнство спорту. И была невообразимо счастлива, найдя себя в простых радостях занятия домашним хозяйством, разводила цветы, меняла хобби как перчатки, между тем всю себя посвящая мужу и детям. Она лишь грустно вздохнула и выжидательно посмотрела на меня, когда я открыл было рот, чтобы спросить о том, что могло сломать такой хрупкий и, между тем, удивительный мир ожившей мечты. Но я не смог. В конце концов, какая разница, если только большая беда, личная трагедия, маленькая, по сравнению с целым миром и совершенно неподъемная для одного, способна так иссушить сердце, посеребрить виски, заставить живую душу замкнуться в собственном молчаливом горе, отражаясь лишь холодом в глазах.       Что касается Арса, его прошлое отпечаталось на нем слишком сильно, определяя тем самым его будущее. Он с первого момента влился, стал неотъемлемой частью группы и посчитал своим долгом оберегать таких разных, когда-то потерявших все людей, принимать на себя самые серьезные удары и быть живым щитом, в ответ на что получил их безграничное доверие, заботу и преданность. Сколько раз его пытались сманить, подкупить, шантажировать и подставлять, только чтобы такой человек, специалист как он переметнулся. И тем не менее. Док щелкает по носу конкурентов, Дама принимает ставки, а Бомж с удовольствием проигрывает каждый раз.       Я сидел в окружении самых невероятных людей, какие только встречались в моей не столь длинной, но богатой на события жизни и понимал, что бы ни происходило ранее, каким бы болезненным ни было – всё было правильным, всё вело меня именно сюда, к этим людям, потому что именно здесь я необходим, здесь – я становлюсь частью целого. ...Док, окинув нас пристальным взглядом, ухмыльнулся каким-то своим мыслям и, вернувшись через пару минут, подкурил сигару. Арс мигом отставил гитару и завалился спать. Бомж и Дама, переглянувшись, отправились на склад, а я, разглядывая серый, покрытый сетью трещин потолок не мог сдержать улыбки. Скоро начнется новое утро.       Всё ребят,пакуемся и на выход. Пора.