Все они говорят об одном

Налетевший с востока ветер ударил в окна, и старый дом затянул свою жалобную песню. Зазвенели стёкла в трухлявых рамах, протяжно скрипнули ставни; деревья, прошумев густой листвой, приникли к стене. Альфред лежал в своей постели и слушал, как ветки царапают каменную кладку и сдирают краску с карнизов. На чердаке, словно призрак проклятого, стонал сквозняк. Он просачивался через щели в худых досках, метал по полу пыльные облака и вырывался наружу с жутким свистом. Лёгкий навес над кроватью дрожал от порывов. Альфред безучастно смотрел на трещины в потолке. Он привык к холодному ветру и загробному соседу сверху. В прошлом месяце попросил вынести из спальни вторую кровать, решив для себя, что в няне больше нет нужды. Альфред был один, и неподвижная темнота ледяной массой покоилась на его груди. Блестели бисерные глаза игрушек на комоде, и со всех сторон несло плесенью. «Ты вырос», — сказала няня, когда собирала своё постельное бельё. «А что делают взрослые?» — спросил наивно Альфред. «Люди? — уточнила она, и во взгляде её промелькнул испуг. — Заводят свои семьи». Няня ушла, а вопросу суждено было остаться без ответа. Его мог дать только Артур, но он не появлялся уже больше года. Ветер усиливался. Через мгновение комнату озарил белый свет, прогремел первый раскат грома. И тогда с улицы донеслись заунывные слова песни на странном, чужом языке. Альфред слышал их не раз. Иногда песню затягивала кухарка, нарезавшая овощи к обеду. Или молодая прачка, развешивавшая белье во дворе. Пел конюх, когда чесал гриву гнедой кобылицы; пел садовник, когда стриг дикие кусты у кромки поля. Дом полнился печальными мотивами, привезёнными из африканских дебрей. Альфред закрывал глаза и позволял тихому внутреннему голосу в голове переводить простые строчки. Кухарка, прачка и конюх всегда пели о любви. Садовник — о свободе. Альфред откинул в сторону одеяло и сел. Ковер под ногами показался ему холодным и влажным. В такую погоду всё было холодным и влажным. Песня становилась громче. Яркие всполохи выхватывали комнату из серого сумрака, и почти сразу же следовал гром. Альфред подошёл к окну и выглянул во двор. Внизу прачка снимала белье с веревок и сбрасывала его в корыто. Рядом вертелась костлявая дворняга. Девушка отталкивала собаку ногой, чтобы та не запачкала белые простыни. Альфред поднял взгляд: над лесом нависла огромная тяжёлая туча. Все небо сделалось чёрным, без единого просвета. Дождь обещал лить всю ночь. Песня прервалась. Девушка замолкла, увидев у покосившихся ворот конюха. Он крикнул ей что-то, но ветер унёс слова в сторону леса, и Альфред ничего не смог разобрать. Девушка рассмеялась; в темноте блеснули ее белые зубы. Тогда конюх направился к ней через двор. Альфред сел на подоконник, лбом прислонился к стеклу. Оно мелко дрожало при каждом раскате и холодило кожу. Конюх наклонился к девушке, шепнул пару слов на ухо и ловко обхватил гибкую талию. Он пытался поцеловать девушку в губы, но она вертелась, подставляя щёки, и с напускным негодованием колотила по плечам и рукам. Альфред наблюдал за вознёй долгую минуту, пока прачка не сдалась. А потом хлынул дождь. *** Мэттью приехал в конце недели, как и обещал в последнем письме. Он появился у ворот в обед. Заслышав стук колёс на ухабистой дороге, собаки подняли лай и переполошили остальную живность. Двор наполнился звуками: визжали свиньи, кудахтали куры, с унынием мычал одинокий бык на привязи. Последним заржал вороной конь, почуявший молодую кобылицу. Коренастый парень-раб поспешил помочь гостю с воротами. Не успев обуться, он голыми ногами прошлёпал по свежей грязи, смешанной с перьями и пометом. — Господин Уильямс, — сообщила кухарка, войдя в столовую. Альфред отставил в сторону тарелку, убрал салфетку с колен и выбрался из-за стола. Он не видел Мэттью даже дольше, чем Артура. Гость стоял у крыльца и сонно смотрел на негров, перетаскивающих с повозки его вещи. С утра жарило, испарения поднимались от земли влажными облаками; холодным металлическим светом сверкала вода. Альфред поздоровался не сразу. Миг он смотрел на спину гостя, пытаясь найти хоть что-то общее между маленьким мальчиком, затерявшимся на задворках памяти, и стоящим перед ним юношей. Мэттью был одет просто, почти по-бедняковски; неровные швы тянулись по коричневой жилетке, по посеревшим от стирок чулкам. Ткань для заплат подбиралась из того, что было. Когда-то юноши казались одногодками, теперь же Мэттью явно отставал. Он вырос, но не отличался крепостью сложения и больше Альфреда походил на подростка. — Добро пожаловать! — окликнул Альфред. Мэттью обернулся, и на лице его заиграла туманная улыбка. Он поднялся по ступеням и мягко обнял Альфреда за плечи. От рыжеватых волос веяло дождем, одежда была влажной на ощупь. — Это лето щедро на ливни, — заметил Альфред. — Надеюсь, посевы не сгниют, — проговорил Мэттью. Он смерил крыльцо короткими шагами, подошёл к перилам и окинул взглядом пристройки для скота. — Наверное, ты устал с дороги. Я прикажу постелить тебе наверху… — Не стоит, — Мэттью снова повернулся лицом к Альфреду. — Я дождусь вечера. *** Остаток дня Мэттью наводил порядок в своей временной комнате, разбирал вещи. К глубокому разочарованию Альфреда, он не спустился на ужин, сославшись на мигрень, и лёг спать раньше обычного. Хозяин дома еще долго слонялся по саду в одиночестве, не зная толком, чем себя занять. Он страдал от безделья почти полгода, так как внезапно обнаружил, что все прочие радости ему наскучили. Пытался строить замки из глины, командовать армией деревянных солдатиков, сушил цветы на солнце, рисовал, листал книжки с яркими картинками. Ничего не приносило былой радости, сердце не трепетало в предвкушении чудесного. Он даже попросил старую няню рассказать одну из сказок, услышанных от неё в детстве. Но после выяснилось, что во времена детства Альфреда женщина еще не родилась и он с кем-то её перепутал. Няня бы с удовольствием рассказала другие сказки, но Альфреду расхотелось слушать. Он вновь ощутил горечь в горле и соль подступающего отчаянья в глазах. *** Мэттью проснулся с рассветом и вышел на прогулку, накинув на плечи восточный халат. Альфред, мучимый бессонницей, наблюдал за гостем из окна библиотеки. Мэттью бродил среди розовых кустов и, скорее всего, слушал пение лесных птиц. Или тишину. По саду низко стелился туман, и каменная дорожка тонула в нем, как в реке. От косых рассветных лучей сад окрасился в алый, и на бледных щеках Мэттью играли маковые всполохи. Он встал лицом на восток и раскинул руки. Альфреду показалось, что, набрав воздуха в грудь, он разразится пронзительным криком. Но Мэттью глубоко вдохнул и не издал ни звука. Плотнее запахнув халат, он направился в сторону пруда. Походка его была неуклюжа, но легка, и Альфред впервые ощутил на себе, что значит быть зачарованным. *** После завтрака они условились сходить к реке порыбачить. Альфред накопал червей за свинарником, отремонтировал вторую удочку и попросил слугу найти соломенную шляпу. Шляпа нашлась в мешке с мусором. По дороге Альфред расспрашивал гостя о жизни с Франциском и получал короткие ответы. Мэттью говорил по-английски свободно, но иногда проскакивала предательская неправильная «р» или ударение само собой убегало в конец слова. Поймав себя на ошибке, Мэттью покрывался красными пятнами, а иногда улыбался. И в такие моменты Альфреду хотелось еще раз услышать неверное слово. — Это простое любопытство, — заверял он, раскрывая руки. — Мне интересно, как живут земли, подопечные не Артуру. — Теперь я подопечен ему тоже, — Мэттью смотрел прямо на дорогу. От яркого света лицо его казалось почти белым, даже губы будто бы лишились крови. За утренние часы дорога высохла, и от шагов вверх поднималась пыль. Волновался знойный воздух, жужжали назойливые мухи. Альфред изнывал от жары и непрестанно дёргал ворот льняной рубахи. Меньше всего он сейчас завидовал тем, кто в поле. К счастью, река пряталась в тени леса, где палящее солнце почти не докучало, но царила тяжёлая духота. Мэттью расправил красное покрывало у самой кромки воды и сел, вытянув бледные ноги. Короткие панталоны скрывали лишь бедра, обнажая выпуклые коленные чашечки и упругие икры. Альфред замер, перед глазами его всплыл утренний образ: тяжелый подол халата и бесконечно легкая походка. Верно, что-то волшебное появилось в нелепом и кротком Мэттью за время их разлуки. Не могло быть иного объяснения тому, что каждый раз, когда он появлялся, все прочее покидало разум, будто бы становясь незначительным. Так и теперь: тихий Мэттью сидел на старом покрывале, и не было вокруг ничего более желанного, чем он. Альфред не мог взять в толк, что именно ему нужно, ведь не должен человек хотеть другого человека, покуда тот не раб, выставленный на продажу. Но трепещущее чувство в груди было сродни именно жажде обладания. Не уняв его и не поняв, Альфред опустился на траву. Какое-то время они сидели молча и наблюдали за неподвижными поплавками. Рыба плескалась у самой поверхности воды, но никак не брала наживку. От реки поднимался запах тины и лягушек. Безмятежная зеленая гладь походила на старинное зеркало, изъеденное временем. Альфред скучал, ежеминутно издавая усталые стоны и запрокидывая голову. Сквозь кроны высоких кленов пробивался золотисто-зелёный свет, щебетали не видимые глазу птицы. Шляпа давно упала, и её тут же облюбовали муравьи. Альфред хмурился, болтал в воздухе ногами, тонкая сочная травинка перекатывалась у него на языке. Ему хотелось, чтобы все вокруг смотрело на него, потому что именно в нем поселилось невиданное прежде миру чувство. — Дурацкая идея с рыбалкой, — протянул он, переворачиваясь на бок. Мэттью вновь показал свою туманную улыбку. На сей раз в профиль. Дрогнула линия губ, заиграл мягкий прищур. В который раз за день щемящая тоска кольнула Альфреда в грудь. Мэттью сидел неподвижно, подобрав под себя ноги, и был похож на утонченную египетскую статуэтку. Тень от волос падала на его глаза. — Искупаемся? — спросил Альфред и неуклюже поднялся. — Здесь такая духота! Все равно не клюет. Ещё раз взглянув на удочку, Мэттью кивнул. — Но я плохо плаваю, — предупредил он. — Здесь не так глубоко. Держись берега. Альфред быстро сбросил с себя лёгкую одежду и с разбегу нырнул в глубину. Перед его глазами расступилась желтоватая муть, и он увидел илистое дно, усыпанное речными ракушками. Вода заполнила уши, и стало глухо, будто рядом разорвался снаряд. Альфред перевернулся. Сверху светило солнце и колыхались длинные нити водорослей, мальки бросались врассыпную, стоило лишь протянуть руку. Когда-то давно Альфред играл в этой реке с негритянскими детьми. Возможно, среди них был сам старый садовник. Или его дед — сейчас Альфред плохо их различал. Они опускались на дно, обхватывали колени руками и задерживали дыхание. Вода выталкивала маленькие тела на поверхность, но суть игры была в том, чтобы продержаться как можно дольше. Альфред всегда побеждал, и вскоре его результат перестали считать. Он вынырнул на поверхность через минуту, хватил ртом побольше воздуха; зелень и звуки ударили в голову. Мэттью ещё стоял на берегу, прижав к груди руки, и боязливо пробовал воду ногой. Его одежда аккуратной стопкой лежала на покрывале. — Ныряй с головой! — крикнул Альфред. — Вода как парное молоко. Мэттью поднял лицо, и расслабленные руки его повисли вдоль туловища. Медовый свет лился сверху на нескладную фигуру, стекал на острые плечи, играл пятнами на выставленном вперёд бедре, тонул в тени сведённых ключиц. Юноша сделал шаг, и свет рассыпался искрами по золотистым волосам. В этот момент Альфреду показалось, что Мэттью сможет пройтись по воде, не замочив ног. Солнце обволакивало его голову подобно ангельскому нимбу. Без своих блеклых лохмотьев Мэттью странно преобразился, бесцветное прежде тело будто бы налилось краской. Но всё это было наваждением. Мэттью шёл вглубь, и вода не отталкивала его, только волны расходились кругами при каждом движении. Альфред держался на плаву, смотрел в его лицо и чувствовал, как бежит сок внутри старинных клёнов, как колышется и пульсирует река. Вновь стало глухо, Альфред был на поверхности, но не мог протолкнуть воздух в сдавленную грудь. Ему вспомнилась песня прачки в грозу и ржание вороного коня, почуявшего молодую кобылицу. Вспомнился крик петуха, празднующего появление десятого за день яйца. Голос няни, читавший историю о том, как каждой твари на ковчеге досталась своя пара. Смысл истории ускользал от Альфреда раз за разом. Лишь строчка о не одиноких тварях задевала его. Мэттью вошёл в воду по грудь и попытался плыть, но тут же скрылся с головой. Он вынырнул в шаге от прежнего места, смахнул с волос речную траву и заливисто рассмеялся. — Я забыл, как это делается. — Иди сюда. Альфреда сам направился навстречу, вытянув руки вперед. — Я буду тебя держать. Отпущу, когда начнёшь плыть. Они сблизились. Мэттью обвил рукой шею Альфреда и хотел оттолкнуться от дна, но замер, остекленело глядя перед собой. Он смотрел на другой берег, где лёгкий ветерок колыхал дикие белые цветы и переросшие травы. Щёки пылали лихорадочным румянцем. Рука Мэттью скользнула по пологой склоненной спине и, шлепнув по поверхности, ушла в воду. Со стороны дома донесся тихий отзвук петушиного крика; медленно текла речная вода, и мелкие рыбешки запускали в спёртый воздух сверкающие брызги. Все вдруг стало янтарным и золотым. Настолько ярким, что больно смотреть. Альфред едва дышал, и внутри его, будто в толще молодого клёна, бил сладкий сок. Мэттью сделал шаг и встал напротив, прижал руки к груди. Губы его мелко дрожали, он поднял лицо к свету и прищурился. — Как же далеко все взрослые, — прошептал он. Альфреду хотелось повторить слова няни, сказать, что они уже не дети. Но он смолчал. Потому что огромная вселенская тайна обрушилась на него в этот момент. Садовник всегда пел о свободе, все прочие – о любви. И для того, чтобы безраздельно владеть, не нужны купчие. Альфред смотрел в глаза Мэттью, и слышал где-то в глубине души тихий голос: «Я чувствую то же, что и ты». Но вслух никто ничего не сказал. Теплый ветер дул в спину, и Альфред, повинуясь ему, подавался вперед. Осторожно он убрал с лица Мэттью мокрые пряди, вздохнул с усилием и наклонился, чтобы припасть к раскрытым губам. Пусть неумелый поцелуй не мог выразить и половины того, о чем хотелось кричать, он был красноречивее миллиона слов лишь потому, что твердил: «Я чувствую то же, что и ты». *** Они вернулись в дом только к ужину. Кухарка негодовала по поводу пропавшего обеда. Ворчала, что Мэттью выглядит нездорово и нуждается в хорошем питании. Но в ответ не получала ничего вразумительного. — Хоть бы рыбу поймали, — буркнула она напоследок и ушла кормить свиней. Альфред окинул столовую быстрым взглядом и, убедившись, что садовник не смотрит в окно, украл у Мэттью еще один короткий поцелуй. — Ночуй сегодня у меня, — прошептал он в самое ухо. — А если Артуру расскажут? — так же тихо спросил Мэттью. — Это не так подозрительно, как тебе кажется. Альфред не дождался ответа, но перед сном не стал запирать дверь. Он лежал в холодной комнате, смотрел на облупленный потолок и вслушивался в скрип половиц. Внизу гремела посудой кухарка, снаружи шуршали чьи-то шаги, и протяжное пение тянулось со стороны пристроек для рабов. Мэттью появился после полуночи, ловко проскользнул в дверной проём и запер за собой. Одетый в белую сорочку, он напоминал привидение. От его шагов пол совсем не скрипел. Альфред привстал, чтобы выразить радость, но Мэттью мягко надавил на его грудь и жестом попросил молчать. А после лег рядом. — Как долго это будет длиться? — спросил он шёпотом. — На венчании люди клянутся, что будут вместе до смерти. — Но мы живём слишком долго. То было правдой, и Альфред не смог ничего ответить. За окном цвел июль 1773 года, запах сонных роз дурманил как никогда прежде. Впереди терялась в тумане бесконечная дорога, и разглядеть ее исход не мог даже самый мудрый индейский шаман. Верно, старик Маусхоп раскурил свою трубку и, забыв потушить, уснул под древом жизни. Рука Мэттью покоилась на груди Альфреда, и там ей было место.