* * *
Джарвис всегда говорил мне, что курение меня погубит, хоть и сам был курильщиком. Я никак не рассчитывал, что в фигуральном смысле. Мы сидели в этих катакомбах уже второй день. Я был как на иголках, но разрядить себя никак не мог. Это бесчеловечно было бы – курить в помещении, где и так через некоторое время будет не хватать воздуха. Да и тем более тут дети и женщины. Но ради успокоения я решился хотя бы пожевать табак. Порывшись в карманах, я обнаружил, что мой портсигар бесследно исчез. Наверно выронил, когда мы скрылись в подвале. Да и вообще мне хотелось на волю. Я подговорил кучера, чтобы мы с ним дошли до выхода, и он закрыл за мной дверь, дождался когда я вернусь и потом впустил меня, услышав условленный сигнал. Я намеренно не хотел говорить Джарвису, потому что знал – он бы меня не отпустил. Ни при каких условиях. А я бы не смог с ним разругаться и, скрепя сердце, остался бы там сидеть. Я написал письмо Джарвису на случай непредвиденных обстоятельств. Глупо было все свалить на отцовский портсигар, поэтому я написал ему все как есть. Причем он все это прекрасно знал, но не хотел принимать горькую правду. А я не мог переделать себя. Мы брели к выходу в тусклом свете керосиновой лампы, воздух был сырой и влажный, а за нами по гладкому каменному полу ползли длинные тени. — Мсье Маккей, — неожиданно заговорил Пьер на неплохом английском и слабо улыбнулся. Керосинка освещала снизу его лицо, и это напоминало мне, как в детстве мы надевали на голову одеяло, подсвечивали снизу лицо фонариком, рассказывая страшные истории. — Я горжусь вами. Вы хотите отстоять честь своей страны. Это храбро. — Спасибо, Пьер, — блекло ответил я. — Я бы тоже хотел пойти на войну и защитить честь моей Франции. Но Мсье Кокер меня не отпустит, — потупив взор, продолжил он. — Я не имею право уйти. Хотя кому нужен конюх без лошадей? Это был риторический вопрос, не нуждавшийся в моих бессмысленных «да». Поэтому я промолчал. А Пьер знал, что я с ним согласен. — Пьер, — быстро заговорил я, когда мы стали отпирать дверь. — Жди меня здесь. Письмо я тебе отдал, — я нервно провел ладонями по лицу. — Если в течение двух часов меня не будет – уходи. Ясно? — Но если вы всего немного задержитесь, а я… — Не важно. Возможно, дальше меня ждать будет уже бессмысленно, — я проверил, все ли патроны на месте. — Хорошо, мсье. С Богом. — Спасибо, Пьер. И вам удачи. Всем. Я напоследок обнял его, задержал дыхание и вышел на волю, сделав глубокий вдох. Пьер запер за мной дверь. И тут я заметил, что конюшня опустела. Лошадей угнали. Фашисты, кто же еще. Тащат все добро, как муравьи. На улицах периодически раздавались выстрелы, где-то раздавались крики, небо заволокло серой дымкой. По всей видимости, из-за пожаров. Я не знал, что меня ждет, но теперь война началась. Держа пистолет наготове, я стал медленно прокрадываться в дом той дорогой, которой мы попали в конюшню. Я прекрасно понимал, что мой пистолет жалок в сравнении с автоматами гитлеровской армии, но обстоятельства были не на моей стороне. И все же я был рад, что не остался узником своих мыслей в подвале. Тут я чувствовал себя свободнее. И уж коли мне суждено умереть, я умру за правое дело. На выходе из конюшни я заметил, как что-то блеснуло в сене. Наклонился – так и есть. Отцовский портсигар. Но доставать его содержимое мне было некогда, и я спрятал его в левый нагрудный карман. Надо было как-то связаться с моим командиром, и я пробрался в дом, надеясь, что провода еще не перерезали. Телефон работал, и я уже стал набирать номер, когда услышал за своей спиной шаги. — Hände hoch! [1] — раздался грозный голос за моей спиной. Я обернулся. Передо мной стояли два немца, тыча в меня автоматами. — Ich… — беспомощно промолвил я. Но я так и не знаю, что я хотел им сказать. Просто «я»? Этого ясно мало. «Я хотел просто позвонить»? Ага, как же. — Gefangenen nicht, — резко сказал второй немец, и нацелил на меня автомат. — Bitte… — я умоляюще выставил ладони вперед, давая понять, что я безоружен. Пистолет был в заднем кармане брюк, но я не решался его достать. Если я и убью одного, второй прикончит меня. — Nein! — ощетинился первый немец и выстрелил точно в грудь. Резкий толчок, словно меня подкосило, сильная боль, а потом был край стола и тишина.* * *
Предположительно Париж, ноябрь 1942 год. Я резко пришел в себя, когда меня из ведра окатили холодной водой. Резко вдохнув, я открывал рот, словно выброшенная на берег рыба. Рубашка сразу впитала в себя воду, висок саднило. И в голове сразу замелькали картинки моих последних воспоминаний – дом Кокеров, моя попытка дозвониться до командира, двое немцев и выстрел в грудь. Но я жив… только висок саднит… от удара о край стола. Пробежавшись взглядом по собравшимся немцам, я заметил тех двух. И помимо них еще трое, один из которых – ростом пониже – прохаживается за спинами остальных туда-сюда. «Главный», — сразу решил я, обессилено роняя голову на грудь. Я был связан. Веревки больно перетягивали руки и грудь, а по лицу с челки стекали капельки воды. — Das ist ein Englisch Spion! [2] — победно воскликнул один из «новых» нацистов. Фраза была слишком простая, чтобы я мог сомневаться в ее содержании. Ход их мыслей был понятен. А я попался как дурак. — Was machst du in dem Haus? — послышался низкий голос из-за спин солдат, и те расступились. Я поднял взгляд на него. Конечно, я знал, что смотреть в глаза врагу может быть чревато, но я не боялся. Он был невысокого роста, на полголовы ниже меня и всех остальных. Но по его взгляду и надменной позе было видно, что они его боятся. Темные глаза, острые черты, черные как смоль волосы зализаны назад, левая бровь высокомерно приподнята, а каждое движение четкое и отточенное. — Звонил, — ответил я ему. Глупый ответ. — Што вы себэ позволяэтэ? — он сверкнул на меня пронизывающим до костей взглядом. — Gehen, —— напоследок бросил он окружавшим нас солдатам. — Ich habe untersuchen. — Ja, herr Senior, — дружно ответили они, покинув комнату и оставив нас одних. Когда они ушли, я, наконец, смог рассмотреть помещение. На окнах решетки под самым потолком и видно только крыши домов, серое небо да редко мелькающие сапоги. Значит мы в подвале. — Што ты дэлал в том домэ? — с акцентом заговорил он по английски, садясь на край стола и складывая руки на груди. — Теперь уже на «ты»? — паясничаю я. Видать, отсутствие немцев с автоматами меня несколько раскрепостило. — Не пояснычат у мэня! — он резко сорвался с места, вцепляясь цепкими пальцами в подлокотники, оставив мне на руках следы от проехавшихся ногтей. Я не подал виду, смотря прямо в его глаза. Кончики носов едва соприкасались, и я мог разглядеть каждую прожилку его радужки. Он резко отпрянул и с размаху ударил меня по лицу так, что я почувствовал медный привкус во рту. — Сука, — прошипел я, плюнув в него кровью. Я разозлил его еще больше. Герр Сениор вспыхнул, словно сухой хворост. Он откуда-то выхватил нож и приставил мне к горлу. — Знаэш, крысэныш, — зашипел он в ухо, нависая надо мной. — Знаэш как ты осталса жив? Пуля угодила в портсигар. И болше у этых нэдоумков не было патронов. Они бы прикончили тэбя. Ты уже одной ногой в могиле. — Почему же тогда меня не прикончили до сих пор? — собравшись с мыслями, заговорил я. — Выбираете, кому лучше это сделать или же у немецкой армии закончились боеприпасы? Он неожиданно отпустил меня, убрав нож, словно обжегся. С минуту он думал, кусая губы, а потом сказал то, чего я уж никак не ожидал от него услышать. — Знаэш, а ты мнэ нравишса, — он хмыкнул. — За такоэ мэня должны растрэлят. Но я не стану тэбя убиват. Ты слышкам наглый и нэ боишса мэня. Может толко совсэм чут-чут. Никто вот так не противылса мнэ. Я неверящим взглядом уставился на него. И сам от себя не ожидая, спросил: — Откуда вы знаете английский? На что он ответил: — Мой дэдушка живет в Ливэрпулэ. — И вы… ты бомбишь своего дедушку? — я изумленно уставился на него. До каких еще бездн жестокости способны опуститься эти немцы? — Нэ я, — замотал он головой. — Гитлер. Я лиш подчиненный. Да и, к щастью, Ливэрпул далеко от Лондона. Он отвязал меня от стула и я устало потер запястья. — Обэщай, што нэ сбэжиш, — усмехаясь, сказал он, беря перчатки со стола и выходя в коридор, заперев дверь.* * *
Предположительно Париж, февраль 1942 год. Я растянулся на жесткой койке, пытаясь уснуть, и не веря в свою удачу, что остался жив. Обстоятельства сложились не так плохо, как я предполагал. Тогда я всерьез подумал, что он перережет мне горло, в довершение ко всему победно вырвав мне трахею. Но нет. Может он и оказался сволочью, но не самым плохим нацистом, который мне достался. Я провалился в сон, успев заметить, как приоткрылась дверь и на меня сверкнули два темных глаза. Следующий день я просидел в камере никого, к моей великой, радости не увидев. Я нашел на полу мой портсигар и закурил, заглушая недельное воздержание. Дни тянулись, а я сидел в плену. Конечно же, меня никто отпускать не собирался. Иногда я думал, что лучше бы я все же остался в подвале. Там бы я был таким же узником, разве что не лишенным привилегий. Но время было как растянутая резинка, дни тянулись вечно, и я не знал, когда же эту резинку отпустят и она даст мне в глаз. Как-то раз Расселл – я узнал его имя – пришел со скрипкой. Он мне сказал, что Муссолини его герой, тоже играет на скрипке, и стал играть какую-то заунывную мелодию. Играл он довольно неплохо. Даже хорошо. Мы довольно дружелюбно разговаривали, пока я не додумался опять съязвить, на что он вспылил и ударил меня по лицу. Плевать я в него не стал, но пощупал челюсть. — Знаэш, почему я тэбя тэрплю? — гневно заявил он, вытаскивая из чехла нож и размахивая им, словно самурайским мечом, и я невольно задержал дыхание. — С тобой можно поговорит, в отличъе от этых болванов. Ты можэш вставит шпилку, они ж толко беспрекословно подчиняются указам. Я позволил себе сделать глубокий вдох, но резко забыл дышать, когда он продолжил. — Но и ты мэня порядкам достал. От тэбя никакой ползы. Сплошная болтовня. Но зато у мэня ест действенный способ, как заткнут твой рот, — и он демонстративно помахал ножом у моего лица. Нож, должен сказать, был у него внушительный. Не перочинный. Скорее мясницкий, примерно как от моего локтя до запястья. Видимо в концлагерях такими демонстративно любили отрезать у военнопленных уши, носы, языки, отрубать пальцы и выкалывать глаза. Конечно, я не надеялся, что мне крупно повезло, что я оказался в полном распоряжении герр Сениора, но я надеялся хоть на какую-то гуманность. Хотя я прекрасно понимал, что если бы одни фашисты меня убили на месте, он забавлялся со мной как кошка с мышкой. Возможно, ему это даже доставляло извращенное удовольствие сначала стать ближе к пленнику, а потом увидеть боль в его глазах. Не физическую, моральную. Крушение последних надежд. А затем смерть. Лежа на жесткой койке, я приучил себя думать, что только наивный дурак бы поверил в то, что вдруг кровожадный убийца с такой саблей может исправиться. Но я до последнего обманывал себя, кормя себя ложными мыслями. Он отошел к столу, сев на край и задрал рукав, потом что-то внимательно рассмотрел на предплечье, прижался губами к коже, всасываясь в руку, и сплюнул на пол кровь. — Что там? — я все же проявил чудеса сочувствия. — Тэбе какоэ дело? — тут же спросил он, прищурившись, и вообще напоминал гневного, зубастого, как кобра, ежа. Потом провел языком по верхним зубам, так что я видел движения его языка под губой. — Язва. Пока небольшая. — От чего? — я нахмурился, поражаясь его неожиданной откровенности. — Нэ знаю. Доктор говорит, от курения. Неумэренное количество никотина породило скоплениа токсичных веществ, в итоге это может вызват обширную язву, которая может разъест плоть до кости. Бол будет нестэрпимая, я буду молит об ампутации. — Тогда зачем продолжать? — А мнэ плеват. Мнэ в этой войне все равно не выжит, зачем же тогда береч себя и отказыватся от единственной радости? Я задумчиво уставился в пол, гадая, а смогу ли я пережить эту войну? — Хотя последэе удоволствиэ я получит могу, — задумчиво протянул он, и я невольно напрягся всем телом, не ожидая ничего хорошего. — Я сэйчас. И он быстро направился к двери, попутно убирая нож. Что-то сейчас будет. Очень нехорошее. Я не думал, что он принесет алкоголь, это было бы слишком наивно. Так что я готовил себя к худшему.* * *
Он вернулся минут через двадцать с розгой. — Ты собрался меня бить, — удрученно заметил я. Ну да, разумеется. Для гитлеровцев самое удовольствие – избиение. Это лучше самой вкусной еды, самого страстного секса, самых дорогих сигар, самого выдержанного алкоголя. — Нэ совсэм, — неопределенно ответил он. Я думал о том, что хоть он и прыткий малый, да и нож у него всегда под рукой, но я мог бы с ним справиться. Но после я ловил себя на мысли, что я буду делать дальше. За дверью туда-сюда снуют немцы, а, обнаружив, что я вырубил их начальника, живым мне точно отсюда не выйти. И он это прекрасно понимал. Поэтому он скомандовал. — Сяд туда, — он кивнул на стул, и я послушно сел. Бросив розгу на стол, он привязал меня к стулу, сильно натянув веревки, отчего кровообращение ухудшилось, и я почувствовал, как кончики пальцев начинаю потихоньку неметь. — Мэри! — крикнул он, оборачиваясь в сторону коридора, и из-за двери вышла девушка. Темные распущенные волосы, закрывающие лицо, длинное серое платье, хрупкая фигура. Она таки излучала зловещее предзнаменование. — Start, — скомандовал он немке, и та взяла со стола розгу. Я с испугом уставился на розгу в ее хрупкой руке, и по губам Сениора пробежала дьявольская улыбка. Он будет смотреть, как девчонка меня избивает. Взрослого беспомощного мужчину забьет насмерть молодая девица. О, я ни секунды не сомневался в ее способностях. И он, словно прочитав мои мысли, заметил: — Мы называэм ее Blutig Mary. Кровавая Мэри. Девушка мотнула головой, услышав свое имя, и крепче сжала в правой руке розгу, словно та была источником неисчерпаемой силы. — Ну, нэ буду вам мешат, — цинично улыбнулся он, садясь на стол. Подойдя по мне вплотную, Мэри провела влажными холодными пальцами по моей шее, задевая вены, а потом резко схватила мои отросшие волосы в кулак, оттягивая голову назад, и клацнула зубами рядом с кадыком. Несколько волосков навсегда расстались с макушкой. Мэри отпустила меня и левой залепила мне пощечину, кожу сразу охватил огонь, а потом проскоблила ногтями по моему лицу и неожиданно ударила меня розгой по бедру. Она прокусывала до крови мои губы, расцарапала мне лицо, у меня болело каждое ребро, пальцы посинели от перетянутых веревкой рук, рубашка была вся окроплена кровью, бровь рассечена, а челка слиплась от пота и крови. Но, кажется, Мэри и не думала заканчивать. За всю экзекуцию я не проронил ни слова, и Расселл сосредоточенно следил за моим лицом. Я тяжело дышал, мне было больно, но я не подавал виду. Кажется, Мэри это сердило. Она, видимо, хотела наслаждаться моими криками, но я хранил молчание. — Lassen dein messer, [3] — впервые заговорила она хриплым голосом, словно спросонья. И я догадался, что она редко позволяет себе говорить. — Nein, — возразил он, поднимаясь, и, подойдя к нам, забрал у нее розгу. — Mehr ich. Gehen. Она покорно наклонила голову, напоследок сверкнув на меня из-под лохматой прически, и, на прощание, вырвала у меня клок волос, отчего я недовольно зашипел, и Мэри довольно хмыкнула, быстро, словно тень, направляясь к выходу и запирая за собой дверь. — Понравилось? — я облизал окровавленные губы и выплюнул кровь прямо на его сапоги, но он это проигнорировал. — Честно? Да, — он ухмыльнулся. — Можеш расслабитса, удоволствиа на сегодня еще не закончилис. — У меня они закончились уже давно, — съязвил я, и он улыбнулся мне, словно довольная змея, только что сожравшая кролика. — Нэт, если хорошо расслабишса, тэбе может даже понравитса, — он усмехнулся, закрыв дверь, и подошел ко мне вплотную, развязывая веревки. Вот теперь мне точно уже не нравилось. Я мог стерпеть боль, но те то, что он, по моему предположению, собирался сделать. Облизав пересохшие губы, он швырнул меня на стол и жестоким поцелуем впился в губы, расстегивая мои брюки и спуская их вниз. Яростный поцелуй с медным вкусом крови опьянял, в отличие от избиения. Кровь заиграла в венах, ударила в пах и голову, выметая все мысли. На животном уровне я понимал, что не просто уже давно потел секса, но я хотел его. Жестокого и холодного, словно одинокая скала, пронзающая вершиной облака. Расселл лихорадочно расстегнул свои брюки и развернул меня на столе спиной к себе и ворвался в мое тело, кусая шею и заламывая назад руки. Я горячо зашипел, и он еще сильнее вонзил зубы, начиная двигаться. Я ожидал чего угодно каждым утром, просыпаясь, но уж никак не этого. Его член пронзал меня, и я захлебывался воздухом, который не желал заходить в легкие. — Ja, — шептал он мне прямо в ухо, и я намертво вцепился ногтями в столешницу. — Ja. O mein Gott. Он, словно ревнивый собственник, скользил ладонями по моим бедрам, царапая кожу, вонзая в меня ногти, и я непристойно стонал под ним, впитывая в себя каждую секунду его присутствия. Он кусал мое плечо через ткань рубашки, и я невольно раздвинул ноги шире. А потом все резко закончилось и мы, обессиленные, лежали на столе. Он взял мое лицо в ладони, грубо целуя, и я увидел на его губах свою кровь, когда он отстранился. — Что, Мэри не слишком хороша для этого? Поэтому ты предпочитаешь давать ей возможность избивать пленных, а ты их потом трахаешь? — не скрывая сарказма, спросил я его, развалившись на столе и поражаясь его прочности. — О, заткнис, — простонал он, закрывая ладонями лицо.* * *
Шли дни, я уже стал забывать, что такое «свобода». А Расселл после того дня я больше не видел. Еду мне приносила Мэри, и я нехотя принимал пищу из ее рук, подумывая, есть ли там мышьяк. Однако она оказалась преданной начальству и травить меня не собиралась. Как-то на ломаном немецком я спросил ее «а где герр Сениор?», на что она мне коротко ответила «выполняет задание», и быстро ретировалась, заперев дверь. День ото дня меня все больше грызла совесть за то, что я тут сижу, а мой взвод рискует жизнями ради спасения мирных граждан. Я невольно вспомнил слова Пьера, и мне стало тошно от самого себя. — Давай, — тихо сказал я в темноту сам себе. — Скажи еще, что это не твоя вина. — Твоя, — услышал я такой же тихий подозрительно знакомый голос из-за двери, и она распахнулась. — Привет, — тихо сказал я, пытаясь разобрать в темноте, что он держит в руках. — Нэт, ну я тэбе поражаюс! Всэ рядом со мной трясутса от страха, а ты вэдеш себя, будто мы знаэм друг друга с дэтства, — рассмеялся он, кидая ношу на стол. — Вот, — продолжил он, зажигая лампу. — Одэвай. — Что это? — я на деревянных ногах подошел к столу, разглядывая то, что он принес, и вопрос сам собой отпал. Это была немецкая униформа. — Доич ты знаэш, — продолжил он, словно начальник, объясняющий ход секретной операции. — Выберешса в безопасную зону. А там разберешса сам. — А ты? — с надеждой спросил я, посмотрев ему в глаза, но он отвел взгляд. — Што я? — Ты идешь?.. — Спятил што ли?! — он всплеснул руками, принимаясь недовольно мерить шагами комнату. — Я остаюс. Тут дажэ вариантов нэт. — Как знаешь, — раздосадовано ответил я, держа на плечи пиджак и встряхивая его. — Но как я смогу выбраться отсюда? — задал я вполне логичный вопрос. — Это нэ моя проблэма, — съязвил он, отворачиваясь. — Эй, — я подошел к нему, кладя ладонь на плечо. — Спасибо. — Да чего там, — отмахнулся он, и я замер, борясь с желанием уйти отсюда поскорее и поцеловать его. — Так и быт, я вывэду тэбя из города. Но далше сам. — Хорошо, — улыбнулся я, раздеваясь, и почувствовал на себе настойчивый взгляд темных глаз. К счастью, мои ссадины были не страшными, и я не отличался особо ото всех остальных. А то сразу начались бы вопросы к офицеру с расцарапанной рожей. Расселл вывел меня из Парижа, и мое сердце сжалось при мысли о Кокерах. Как они там? Спаслись ли? Прячет ли Джарв семью благополучно в подвале, или я привлек слишком много внимания, и фашисты, отыскав вход, перебили всю семью. Я боялся спросить Расселла, ведь он мой враг. С другой стороны он мне слишком помог, чтобы я мог ему все же доверять. Но я боялся, что его снисходительность распространяется только на меня, и лучше не совать палку в муравейник. — Ну вот, — щурясь от солнца, заговорил он, кивая в сторону дороги, ведущей в сторону Британии. — Тэбе туда, а мнэ обратно, — он говорил, тщательно подбирая слова, и я не торопил его. — У Ла-Манша разыщеш Курта Генна, запомнил, да? Вернее это он тэбя разыщет. Скажешь ему, что он «фашистская свинья». — Хорошо, я запомню, — и я не удержался от короткого смешка. — Удачи. Он кивнул. Я знал, что делаю абсолютную глупость, но в последний момент, когда он уже собирался сказать мне «прощай», я притянул его за лацканы пиджака, и прижался к его рту губами, безудержно целуя. Он явно был застигнул врасплох, но, опомнившись, обнял меня за плечи и горячо ответил на поцелуй. — Наивный малчишка, — усмехнулся он, оглядывая небо, нет ли там военного самолета. — А ты, в таком случае, предатель Гитлера, — усмехнулся я, за что чуть не получил хук справа. — Если бы я был предателем, я бы отказалса стрелят по антигитлеровской коалиции, но я же на своем месте, — довольно улыбнулся он, будто то, что он говорил – было незыблемо правильно. — Удачи, Стив. И прощай, — наконец озвучил он приговор, протягивая руку для рукопожатия. Секунду поколебавшись, я протянул руку в ответ, пожимая его ладонь. — И тебе. Но мы все равно победим, — я озорно улыбнулся, и он пригрозил мне кулаком, усмехаясь, и круто развернулся на сто восемьдесят градусов, идя в сторону Парижа и не оборачиваясь. Я с минуту смотрел ему вслед, не отрывая взгляда от его уменьшающейся фигуры, а потом развернулся и пошел в обратную сторону. Примечания. перевод с немецкого: [1] — Руки вверх! — Я… — Пленных не берем. — Пожалуйста… — Нет! [2] — Это английский шпион! — Что вы делали в доме? — Идите. Я разберусь. — Да, г-н Сениор. [3] — Позвольте ваш нож. — Нет. Дальше я. Ступай.