Ты – на небе яркая звезда. Ты и счастья непременно стоишь. За тебя умру — да вот беда: Самолёт-то телом не закроешь. Я тебе любой твой грех прощу, Унеси меня туда, где не был. Я тебя теперь не отпущу, Даже если вдруг попросит небо.
***
Жизнь коротка. Марко Ройс понял это каждой клеткой своего тела лишь тогда, когда у его виска просвистела пуля. Попасть ей было суждено в другого человека, она убила такого же зелёного новобранца, солдат даже не знал его имени. Тут как тут чёрная смерть. Совсем рядом. Марко Ройсу казалось, что он слышал её холодящий душу смех. Какому-то юнцу повезло меньше… В ряды Вермахта Ройса призвали в сорок втором, как только ему исполнилось восемнадцать. Сражаться с оружием в руках он не сильно-то и хотел, но армии как никогда требовалась свежая кровь. Воевать пришлось недолго, около двух месяцев – в первом же большом сражении на Западном фронте Марко был серьезно ранен. Больше полугода ему пришлось пробыть в госпитале, а после выписки в действующую армию он оказался негоден. Операция на плече прошла не совсем удачно, и функции правой руки так и не удалось восстановить до конца. Переправили охранять базу с боеприпасами — при таком спектре различных военных баталий вокруг солдату подобная участь должна была казаться по меньшей мере унизительной. Но Ройс не жаловался. Он был благодарен Богу за то, что вообще остался жив. Он не был бойцом по призванию, он оказался бойцом по нужде. Война разрубила жизнь Марко надвое, как это обычно бывало у солдат. Он не представлял, что с ним будет, когда весь этот полыхающий ад погаснет. Погибнуть, сражаясь за свою страну — одно дело. Выжить, вернуться домой и обрести самого себя – совсем другое. Привыкнуть к мирной жизни и в, первую очередь, к тишине казалось невозможным. Грохот разрывающихся снарядов, свист пуль – одна тихая минутка была настоящей роскошью на фронте и в непосредственной близости от него. База, больше напоминавшая бункер, располагалась на захваченной Третьим Рейхом территории Чехословакии, в более-менее спокойном месте, если его можно было назвать спокойным. Но по сравнению с остальной полыхающей Европой – так точно. Примерно раз в неделю на территории хранилища появлялся военно-транспортный самолёт, который заполнялся боеприпасами, доставлявшимися впоследствии на фронт. После очередного такого заезда, десятого по счёту, опытный лётчик Роман Вайденфеллер не вернулся из рейса. После того, как забили тревогу о потерянном самолете, пришли новости – был сбит, не добравшись до линии фронта, пилот погиб, не успев катапультироваться и выбраться из горящей машины. Поскорбили немного, а потом начальство пообещало прислать нового пилота. «Жизнь коротка, – думает Марко Ройс, вспоминая о погибшем лётчике, – и от неё нужно успеть получить всё».***
Конец августа 1944-ого выдался особенно жарким. Природа, будто бы не замечая творящегося вокруг хаоса, добивала солдат невыносимой погодой. Ночи едва уступали по теплу дням. «Сейчас бы искупаться в близлежащем озере», – думает Марко, однако пост оставлять нельзя. Дежурство на взлётной полосе – это тебе не хухры-мухры. Самолёт не совершит посадку в предрассветной темноте – будет проблема у всего отряда. «Где. Этот. Чертов. Поляк.» От командира Ройс знает, что новым пилотом базы станет некто Роберт Левандовски, поляк по национальности, двадцати с небольшим лет от роду. По мнению руководства, «тот ещё юнец по сравнению с другими», но юнец, полетавший и повидавший на своем веку многое. В темном небе, наконец, начинают мелькать огни приближающегося самолёта. Завидев их, Ройс включает рубильники. Взлётно-посадочная полоса готова. Лёгкая транспортная машина, выкрашенная в серый цвет, снижается над лесом и, наконец, шасси касается земли. Двигатели глохнут, из кабины пилота выбирается лётчик. Он высок, статен и красив, а ещё ему к лицу форма Люфтваффе. Крепкое рукопожатие, ясный взгляд, подобие улыбки на лице вместо обыкновенного угрюмого выражения. Марко не может произнести ни слова, будто бы связки острым ножом перерезали. – Вы новый пилот? – мямлит он неуверенно. «Что за дурацкие вопросы, Господи, конечно же это новый лётчик, он же не на дельфине сюда приплыл, идиот ты, Марко». – Вам не докладывали? Роберт Левандовски, рад знакомству, все направления у меня имеются. – Да-да, докладывали, всё в порядке, – наконец, приходит в себя Ройс, – Я провожу Вас.***
Настает вечер. Марко внимательно рассматривает нового человека в их рядах. Есть в его внешности что-то невероятно притягательное, но Ройс не может сказать, что конкретно. Глаза у него определенно красивые, смотреть в них хочется. На левом виске поляка едва заметно серебрится седина. Роберта война уже знатно потрепала. Даже не скажешь, что парню-то всего двадцать три. Солдаты после трапезы, с трудом именуемой ужином, сидят за массивным столом, кто-то решает закурить, кто-то вспоминает забавные жизненные случаи – развлечений в военное время не очень-то и много. – Расскажи о себе, поляк. Левандовски ведает о своей судьбе, вливаясь в небольшой коллектив, а Марко лишь удается сделать вывод, что у Роберта очень милый акцент и донельзя приятный голос. Слушать бы и слушать его. Новенький обладает довольно неплохим чувством юмора, а также приличным запасом жизненных историй. Обычно солдатский смех скорее вынужденный, его вымучивают. Когда на твоей совести висит столько невинных убитых – тут как бы не сойти с ума. А после историй этого поляка из груди то и дело пробивается заразительный хохот. Магия, не иначе. – Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor, stand eine Laterne... – Кель затягивает проевшую всем мозги «Лили Марлен». Ни дня без этой песни в отряде не обходится. Тут умеешь петь, не умеешь петь – а «Лили Марлен» всё равно поёшь. Ещё один способ не сойти с ума. Марко переводит взгляд на новичка, с лица Левандовски не сходит лёгкая пьяная улыбка. Очень обаятельная улыбка, нужно заметить… – А у тебя, Роберт, есть своя Лили Марлен? – интересуется за кружкой пива рядовой Бендер, один из двух близнецов Бендеров. Различать их не научился даже командир. – У меня была жена, её звали Анна… – видно, что Левандовски трудно об этом говорить, улыбаться он сразу же перестает, – её расстреляло польское сопротивление почти год назад. По рядам проносятся сочувственные вздохи, командир хлопает Роберта по плечу. – Ничего, победим мы этих русских, и у каждого по своей Лили Марлен будет! Постепенно столовая пустеет, солдаты расходятся по койкам. Марко кажется, он устал настолько, что не сможет встать. Ночное дежурство сделало свое коварное дело. Неловко разворачиваясь, он слышит, как что-то со стуком падает на пол. Медальон выпал из кармана… Ройс поднимает его, раскрывшийся от удара. – Это твоя возлюбленная? – Марко слышит за спиной знакомый голос. Это явно Левандовски. Тот специфический акцент… – Нет, – отвечает Ройс и оборачивается. Точно Левандовски. Не отводить бы ещё взгляд подобно девчонке… – Это фотография моей матери, – добавляет Марко. – Она умерла, когда мне было одиннадцать, – какому-нибудь другому сослуживцу он бы явно не выложил всю правду. Левандовски хотелось открываться, он буквально за один день сумел расположить к себе немца. Есть у Ройса ощущение, что поляк прекрасно поймет его чувства. И он понимает. Присаживается рядом и слегка приобнимает за плечи. – Тебя кто-нибудь ждёт? – в его голосе сквозит безысходность. – Я не знаю. Мои сёстры после объявления войны уехали в Берлин к тётке. Я уже давно не получал от них писем. – У тебя есть надежда. Мало ли что случается с почтой… А любимая? – Я часто пишу ей, но почти не получаю ответа. Вполне возможно, она уже забыла про меня. Нагло врёт. Не вполне возможно, а совершенно точно. Да и Марко хотелось век её не видеть. Пусть развлекается, с кем хочет. Нить позднего разговора теряется. – Почему ты перешёл на сторону нацистов? – Если бы я присоединился к силам сопротивления, мою мать и мою жену забрали бы в концлагерь. Отца расстреляли на глазах у матери. Я как раз лётное училище в Варшаве заканчивал… О тяжёлых вещах после всего пережитого говорить не то, что бы легко – спокойно. Марко смутно помнит свой путь до кровати. Последнее, о чём он думает, перед тем, как провалиться в сон – самое притягательное в Роберте – его небесные глаза. Вот не зря он в лётчики пошёл, совсем не зря.***
Весь следующий день солдаты занимаются погрузкой припасов, жаркое солнце не щадит людей. К вечеру небольшая компания собирается отправиться на озеро, дабы освежиться после работы. Обнажаясь, парни прыгают в воду прямо с каменистого крутого берега, плещутся в воде, как дети малые. Ройсу бы думать лишь о завтрашнем дне, о положении дел, о будущем дежурстве… Да о чем угодно другом! А он пялится на Левандовски и глаз оторвать не может. «Зачем я рассматриваю его тело, зачем?..» Можно сказать, Роберт Левандовки являет собой идеального офицера. Высокий, стройный, плечистый, с хорошей осанкой. Совсем без шрамов. Сын судьбы этот поляк, не иначе. Марко окидывает взглядом своё худощавое тело и даже смущается слегка. Следы огнестрельных ранений, выступающие кости, черты лица острые, хохолок рыжий и растрепанный. Ройсу кажется, что сейчас он похож на неуклюжую скрипучую чайку, в то время, как рядом плавает грациозный и величавый лебедь. «Я определенно получил сегодня солнечный удар». Братья Бендеры и рядовой Гросскройц устраивают заплыв до противоположного берега на скорость, оставляя Марко наедине с поляком. Пребывая в своих мыслях, Ройс закрывает глаза и начинает медленно плыть вдоль берега. «Два последних дня как в тумане. Поскорей бы ты улетел в свой рейс».***
Ранним утром самолёт поляка покидает территорию базы. Марко Ройс может облегченно вздохнуть и забыть о порождающем странные мысли поляке. Он даже не вспоминает о нём. Первый день. А потом подолгу начинает смотреть в небо. Себя уверяет, что просто красотой любуется. Врёт себе каждую секунду. Врёт, когда травит выдуманные байки про свою ненаглядную, которая дожидается его в тылу, но от которой по какой-то причине не доходят письма. Врёт, когда пытается пристать к медсестре, к которой пришёл на осмотр вновь забеспокоившего плеча. Делает это не из симпатии к девушке, а из желания просто избавиться от всяких дурных мыслей. Врёт даже тогда, когда и не говорит-то ничего. Марко Ройс может смело констатировать, что сошел с ума. Когда выдается свободная минутка, он устремляет взгляд в небо, надеясь, что в синеве вот-вот промелькнет знакомый самолёт. «Сообщений о бомбардировках не было, обстановка спокойная, он обязательно вернётся». И вроде бы какая ему разница – вернётся, не вернётся, подумаешь, на войне не велика потеря одного кадра. И другие лётчики имеются на базе. А сердце-то всё равно беспокоится. Бегает к связистам в свободное время, достает их своим присутствием. – Что тебе надо, Ройс, а? Никаких изменений, всё тихо, – раздраженно отвечает Кирх, главный по связи. А всё равно Марко кажется, будто напряжена каждая клетка его тела. И избавиться от этого напряжения нельзя никаким способом. Он плохо спит ночами. Кажется, уже готовится поставить себе диагноз. А когда знакомый шум турбин слышится издали – Марко в одно мгновение успокаивается. Вернулся поляк, живой, невредимый, ни одной царапинки ни на пилоте, ни на корпусе самолёта. Докладывает о выполненном задании командиру, улыбается так светло и так радостно, и Ройсу кажется, что именно ему. Первого сентября тридцать девятого года Третий Рейх без объявления войны напал на Польшу. Через пять лет история повторилась с отдельно взятым человеком. Только Польша совершила ответный удар. А целью было ни что иное, как сердце. Капитуляция? Определенно.***
Строгой стране строгие законы. Шаг вправо, шаг влево от устава – расстрел или концлагерь. Жестоко? Так рождается дисциплина, так рождается закон. Но от этого только хуже – к объекту своих мыслей Марко нельзя даже не то, что прикоснуться – на него даже смотреть подолгу нельзя. Каждый подозрительный взгляд может стоить ему очень дорого. А Марко невыразимо хочется рассматривать Роберта, ведь природа наградила того настоящей мужской красотой. А ещё его хочется обнимать. А ещё его хочется целовать. А ещё его… Марко страшно об этом думать, от подобных мыслей мурашки бегут по телу, а в штанах становится тесно. Роберту Левандовски хочется отдаться. Во всех смыслах. Целиком и полностью отдаться. Вместо того, чтобы довольствоваться любованием (хотя бы им, о другом даже речи и не идёт), Марко в основном смотрит в потолок и изредка переглядывается с поляком. Во время этих самых переглядываний Ройсу хочется провалиться под землю, – Марко клянётся, что в глазах Роберта он видит ответную заинтересованность. Марко уговаривает себя, мол, «неправда», «прекрати, это невозможно», «хватит думать, как продажная бордельная девка». А ему всё думается и думается. И чем дальше думается, тем фантазии откровеннее, тем больше пуль хочется пустить себе в голову. Да хоть всю обойму. Не жалко её будет. Его бы казнили за одни только мысли. Просыпаться со стоном можно в своем доме, но никак не в обществе своего взвода. – Что, тебе Каролин твоя ненаглядная снилась, да? – подшучивает над бедным Ройсом Гросскройц. Марко кивает и, слегка смущаясь, невольно переводит взгляд на Роберта. Тот улыбается вместе со всеми. Не знает же, что стонал-то парень из-за него. Какая к чёрту Каро? Она бросила Марко ещё до того, как его призвали в армию. Однако этот факт не мешал ему рассказывать, как его дома любят и ждут. Не очень-то любят и давно уже не ждут. А в принципе, сейчас это Ройса не очень-то и заботит. Его заботит только то, что рейс у поляка через два дня, небо его снова забирает.***
Нужно непременно остаться с Робертом наедине. Любой ценой нужно. Марко недолго вынашивает одну идею, и когда судьба дает идеальный шанс её проверить, а поляк оказывается рядом, он решается. – Товарищ командир, в лесу были замечены посторонние! На задание пошлют обоих, Марко уверен в этом, Роберт – единственный человек в округе, а Кель немедля должен отдать приказ. – Ройс, Левандовски – проверить пограничную лесную территорию! Если найдете – брать живыми. – Так точно, командир, – чеканят оба в ответ. Марко кажется, что сердце его сейчас просто-напросто остановится. А план-то сработал. Осталось теперь не запороть возможность. Быть с Робертом один на один оказывается выше его сил. Марко бы с радостью изобрёл такую кнопку, на которую нажмёшь – и отключаются все чувства, голова холодная, свободная от дурных мыслей. Она ему сейчас чрезвычайно необходима. Сам же нарвался. Отойдя на безопасное от хранилища расстояние и прочесав нужный кусок лесополосы, солдаты никого не обнаруживают. «А вдруг здесь и вправду партизаны из сопротивления? Вдруг тревога не окажется ложной?» Нет, только этих размышлений ещё не хватало. Марко осторожно берет Роберта за рукав рубашки, заставляя повернуться. – Марко? – отзывается Роберт. – У тебя с собой огнестрельное оружие? – вопросом на вопрос. – Зачем ты спрашиваешь? – У тебя с собой пистолет? – невозмутимо повторяет Ройс свой вопрос, сталкиваясь взглядом с поляком. – Я всегда ношу его с собой. – Вот и отлично. Марко тормозит всего лишь пару секунд. «Жизнь коротка. Сейчас или никогда», – говорит он сам себе и льнет к губам сослуживца. Оторопев от такого внезапного напора, Роберт отвечает не сразу. Марко кажется, что и вообще не ответит, и тогда он невероятным внутренним усилием заставляет себя отпрянуть. – Можешь расстреливать меня, – Ройс раскидывает руки в стороны решительно смотрит на Левандовски. «Как Христос», – вспоминается некстати. Молчание и бездействие убивают страшнее любых пуль. Наконец, сдвинувшись с места, Левандовски вновь приближается к Ройсу. «Мне конец», – проносится в мыслях Марко, и он закрывает глаза. Помолиться бы перед верной смертью, да только в голове ни одной молитвы. В голове воспоминания о чудесных губах, и да, пускай всё вышло неудачно... Сердце уходит в пятки, когда Марко чувствует, как Роберт заключает его лицо в ладони и целует в ответ. По собственной инициативе. Заподозрят — концентрационный лагерь. Заметят — смертная казнь. Марко целует Роберта всё крепче, и думается ему: «А что мне смерть?» Если что, всю вину он возьмет на себя и пойдет по делу, как совратитель. А у Роберта есть железное алиби — у него была жена. Но... Подумать только, взаимность.***
Чем выше взлетишь, тем больнее падать, причем, не только в прямом смысле. Поздно вечером Левандовски отправляется в рейс. Утром на базу приходит сообщение – неподалёку сбит один из самолётов. Оперативно командир собирает отряд для обследования места крушения: нужно проверить, выжил ли пилот, уцелел ли груз. Марко как назло, а может, и к счастью, узнает об этом самым последним, когда снаряжённые солдаты уже покидают базу. Марко кажется, что он седеет. Просто от осознания того факта, что любимый человек (да, да, любимый, хотелось на все великие просторы закричать о том, что любимый!), ещё вчера прижимавший к себе и даривший тепло, возможно… погиб. Это война, здесь от миллиона жертв никому не становится больно, сухая статистика. Это война, здесь не привязываются, не любят и не теряют любимых. Это война, жестокая сволочь, самая страшная вещь на земле, придуманная человеком. А что делать, если угораздило привязаться? Теперь мучиться вдвойне сильнее. Марко места себе не находит. Поведением своим самому себе напоминает девчонку, нервно смеётся, губу закусывает до крови. «Это не он, это не он, это не он, это не он...». А что, если?.. – Да почему ты так волнуешься? – угрюмо бурчит Кирх, пытаясь наладить связь. А Ройсу и не заикнуться о причине своего сумасшествия. «Потому что, чёрт возьми, я слишком рано его теряю, это же просто несправедливо!». Молчит. Подумаешь, упал самолёт. Подумаешь, сердце с корнем вырвали. – Стажёра положило, Гинтера, техника в хлам, ничего спасти не удалось. Гинтера. Всего лишь мелкого Гинтера. Марко словами не может передать то облегчение, которое он ощущает. Всё с Левандовски хорошо. Сын судьбы, что с ним станется. Родной гул турбин Марко узнает сразу. Они встречаются в лесу на том же самом месте. – Живой, – шепчет Марко, когда они остаются наедине, и целует Роберта, куда придётся, – живой, живой… – Живее всех живых. Взгляд глаза в глаза всё ещё обеспокоенный, они прижимаются друг к другу лбами и понимают, что путь назад отрезан. Вляпались по самое «не хочу».***
Время идёт, а сентябрь продолжает жарить, как летом. Складывается такое ощущение, что оно останется навсегда. Встречам в окрестностях базы ничто не мешает, разве что излишняя осторожность обоих, слишком уж велика цена провала. Самое безопасное и тихое место — у озера, можно спрятаться у подножья высоких камней, так что даже какой-нибудь случайно заблудившийся солдат не заметит. Этот укромный уголок природа сотворила будто бы специально для них. Каждая минута на вес золота. Марко прижимается к Роберту крепко, беззаветно целуя его, так, будто в последний раз. А может, это и есть их последний раз. Ройс предпочитает об этом не думать. Адекватных мыслей попросту нет, это состояние немца можно легко назвать «влюбился до беспамятства». Повезло же так, в первый раз и… на войне. Влюбленности мирного времени казались мелкими юношескими интрижками, недостойными внимания. Они лежат, соприкасаясь обнажёнными телами, и смотрят в тёмное небо. Роберт слегка касается губами шрама на правом плече Марко. Несколько пуль тогда застряло в сплетении связок, повредилась кость. Фантомные боли всё ещё преследуют его. Тихо, в кой-то веки тихо. – Вот закончится война, я тебя обязательно на самолёте покатаю. Не представляешь, какие это волшебные ощущения. Марко представляет, что это за ощущения, сейчас он испытывает то самое незабываемое ощущение полёта просто лежа рядом с Робертом. Он словно прибит к земле, мир давит на него со всех сторон, но тут как тут – странный поляк с небесными глазами. Он сам небо, он сам полёт, он дарит крылья. Никакой техники не надо, чтоб подняться ввысь. – Ты думаешь, что война скоро закончится? Глупый вопрос, рано или поздно она точно закончится. Либо когда правительство поднимет белый флаг, либо когда уже некого будет убивать, и останется лишь голая земля. – Терпеть осталось недолго. По войскам ходят слухи о падении боевого духа, мы теряем завоеванные территории. Мы отступаем. Отрицать ослабление армии по меньшей мере глупо. Участились случаи дезертирства. Когда враги придут сюда, мы не сможем оборонять это место долго, русские в два счета овладеют объектом. Роберт замолкает. Когда закончится война, они обязательно полетают вместе. Вопрос лишь в том, смогут ли они дожить до конца войны. Марко перемещается, и теперь они лежат друг на друге. Плевать, что ему хочется вести себя подобно женщине. Не обращал же раньше внимания даже на слово-то такое, «любовь». И вот Ройс уже готов уверенно произнести «Я люблю тебя» и ответить за свои слова. Отдаться полностью во власть дорогого человека, принадлежать ему всецело, каждой своей мыслью, каждым словом, каждой клеткой тела. Какая к чёрту война? Весь мир до одного маленького клочка леса сжимается. Роберт называет его по имени, и Марко всем телом дрожит, не от холода - от переизбытка эмоций. – Мы проиграли эту войну. Я почти уверен в этом. А Марко и не важно уже – проиграет Рейх или все же одержит победу – главное, чтобы Роберт остался жив. И из рейсов стабильно возвращался. Левандовски пугает его своими рассуждениями. – Я бы не хотел погибнуть от пули – умирать долго и мучительно, да и крови много. Я бы не хотел напороться на русский штык – согласись, больно, когда тебя протыкают? Да и зрелище отвратительное. Я выбрал небо. Смерть в полёте – самая вдохновенная смерть. По коже Марко пробегают мурашки после таких мыслей вслух. Да, оптимизм и веру в лучшее никто не отменял, но… Кто знает, смогут ли они увидеть конец этого ада? Смогут ли они пережить войну? А ведь смерть ей самый прямой синоним. А уж если боевые действия разворачиваются в небесах – и подавно…***
Когда обстановка в небе ухудшается, Марко не хочет отпускать Роберта в полёт. Он готов на колени упасть и молить остаться. Обнять за ноги и, закрыв глаза, повторять мантру: «Не улетай, не улетай, не улетай...» Заплакать готов, слёз бы своих не стыдился. А когда солдату положено плакать? Война выжигает в человеке всё, что только позволяет ему чувствовать. Все эмоции выгорают. Не человек возвращается с фронта, а машина для убийств, не способная ничего чувствовать. Марко не уверен, понимает ли Роберт всю его речь до последнего слова. Да ему и не нужно. Объятья гораздо понятнее. – Успокойся. Я обязательно вернусь. – Вернёшься, – повторяет Ройс на автомате. – В этот раз короткий рейс, не переживай ты так. Я скоро. Марко провожает взглядом самолёт, небо чистое-чистое, погода – то, что нужно для хорошего полёта. Марко не может объяснить, почему его трясёт, он очень надеется, что дурные предчувствия его обманут. Лучше бы обманули. Хаос в небе наступает внезапно, без каких-либо оповещений и предупреждений. Бомбят соседний город, располагающийся в нескольких километрах отсюда, бомбят базу и ближайшие лесные укрепления. Все солдаты в срочном порядке укрываются в убежище, Ройса туда практически затаскивают, схватив за руки: уходить с поверхности тот не хочет. – Идиот, погибнешь! Марко кажется, что он не слышит ничего вокруг. Он смотрит на небо, смотрит на вражеские самолёты, и внутри него рождается великой силы паника. Тело буквально парализует. Забившись в самый тёмный угол убежища, он устремляет взгляд перед собой, обхватывает голову трясущимися руками, покачивается из стороны в сторону. Со стороны кажется, что у Марко обычная паническая атака из-за бомбардировки, подумаешь, бывает, нервы не выдерживают. Если бы. Среди гула турбин и шума разрывающихся снарядов Ройс слышит, как рвутся его нервы. Как перетянутые струны скрипки рвутся, если по ним проводишь смычком. Самолёты-то с востока. Потерять бы сейчас сознание, отключиться бы к чертям – и плевать, что подумают остальные бойцы, это состояние леденящего ужаса долго терпеть нельзя. Физически невозможно. Один из снарядов взрывается совсем близко, а ему хоть бы что. Когда смерть рядом с тобой, есть ощущение страха за свою шкуру и сожаление о не сделанном, не более. Когда смерть рядом с тем, кто тебе дороже всего на свете, есть ощущение, разрывающее душу на тысячи частей. Смерть в полёте – самая вдохновенная смерть. Марко отдал бы жизнь за Роберта, даже не задумываясь. Пришлось бы в бою закрыть его своим телом и отдать себя на растерзание пулям – да пожалуйста. Лишь бы тот остался жив. Лишь бы… Но самолёт телом не закроешь. Когда шум стихает, солдаты начинают выбираться из укрытия. Ройса приходится вытаскивать совместными усилиями; по всеобщему мнению, паническая атака у парня оказывается затяжной. Связи с пилотами, покинувшими базу, нет. Он может погибнуть. Он может погибнуть. Он может погибнуть... ...если уже не.***
Марко Ройс не считает себя верующим человеком. Никогда не считал. Всё, что он помнит из детства – мать водила его и сестёр на церковные мессы. Такие походы дарили юному бунтарю смирение, покой и надежду на лучшее. Когда мать тяжело заболела, Марко усердно молился Богу, искренне надеясь, что Господь поможет исцелить самого родного человека. Не помог. Мать умерла даже раньше того срока, который ей отвели хваленые врачи дортмундской клиники. Марко Ройс смотрит в светлое и чистое до безумного ужаса небо и вновь молится Богу. Марко Ройс смотрит в светлое и чистое небо, тишина убивает его и сводит с ума. Марко Ройс смотрит в светлое и чистое небо и не может поверить в эту голубую пустоту. Марко Ройс смотрит в светлое и чистое небо и вопрошает: где ты, Роберт, сын судьбы? Почему ты не возвращаешься? Марко Ройс смотрит в светлое и чистое небо, и сердце его, кажется, пропускает удар при мысли «Он не вернётся». Роберт Левандовски не может не вернуться. Он не имеет права этого не сделать. Он не имеет права погибнуть. Он клялся. Да какое дело жестокому небу до этих клятв? Оно стало могилой многим лётчикам. Не разбирало – кто какого звания или чина, било всех подряд и било смертельно. А люди летали, летали, летали… Да какое дело жестокому небу до какой-то там любви? Сам виноват Марко, это ему наказание. На поле боя любви не место. Надо ж было так умудриться… «Вернись, я прошу тебя, вернись, выживи, вернись ко мне», – шепчет Марко, обводя взглядом разбитую взлётно-посадочную полосу. Прошло не два дня, не три, не четыре. Прошла неделя. Никаких знаков, никаких сообщений, потерянную связь установить не удалось. Без вести пропал и поляк, и его самолёт. «Вернись ко мне», – шепчет Марко небу, смотря на него сквозь пелену слёз. Он плачет, каждый раз доводя себя до истерики воспоминаниями, он рыдает в полном одиночестве и не стыдится этого. Он изводит себя, но продолжает верить. Он материт это чистое и светлое небо последними словами, а оно не отвечает ему. Завидев вдали мелкую точку, Ройс думает, что окончательно спятил. Точка постепенно увеличивается и превращается в самолёт. Вытирая слёзы рукавом форменной рубашки, Марко присматривается: не та модель. Даже турбины шумят по-другому. Ройс не унывает. Какая разница, какой самолёт, а? Дело же не в технике, чёрт бы её побрал! Самолёт совершает посадку даже в не очень хороших условиях, хранилище и его окрестности не хило пострадали после бомбёжки. Марко бежит к нему, наплевав на все правила безопасности. Из кабины пилота выходит совершенно незнакомый человек. Надежда умирает. Роберт не вернётся. Он больше не взлетит и не совершит посадку. Он больше не улыбнётся Марко и больше не обнимет его. Он больше не будет трепать его по голове и смеяться. Он больше не скажет «Я люблю тебя» со своим милым польским акцентом. Он его больше не поцелует. Их свела война. Их разъединила война. Когда пилот открывает грузовой отсек и из него выбирается раненый, но живой Роберт Левандовски, Марко кажется, что он сам воскрес из мёртвых...