Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена,
И между нами снова вдруг выросла стена...
Макс любил голос Серышева. Правда. До трясущихся пальцев, обкусанных губ, бабочек в животе и сердечного бласт-бита. Словом, очень сильно. А главное, всегда и везде. Пел тот заунывную «Ещё раз ночь», драйвовую «Воля и разум» или арию из какой-нибудь оперы — неважно. Макс всё равно с упоением вслушивался в каждую ноту и ловил
оргазм невероятный кайф.
Иногда казалось, что Мишин голос Максим любил больше самого Миши, и отсюда-то росли ноги всех извечных и глупых «а ты меня любишь?», которые барабанщик затыкал всеми способами. Старался, по крайней мере.
Но вот голос Серышева во время истерик Макс не любил от слова «совсем». Возмущенный писклявый визг был сродни средневековой пытке. Посему приходилось делать постную рожу, мол, ори, я всё равно не слушаю. Это лишь усугубляло ситуацию: Серышев, разобидевшись, уходил, при этом не забывая пафосно хлопнуть дверью.
Вымолить прощение получалось не всегда и с большим трудом. Максим прекрасно знал, что долго зла держать не будут, но это самое «долго не будут» длилось каждый раз по-разному. Час, полдня, день, два. Всё зависело от погоды, настроения, лунных фаз, времени года, да и вообще чего угодно, только не от самого драммера.
Так было и на этот раз. Истерика, чуть не слетевшая с петель дверь. И снова они делят кровать пополам: Миша на своей стороне, Максим — на своей. Посередине — зияющая пустота. Все попытки обнять Серышев обрубал на корню. Будто сквозь сон почуяв чужие руки, он отпихивал Максима и плотнее кутался в одеяло.
Отвергнутый Максим думал о вечном, слушая размеренное дыхание спящего. Ему ведь тоже было немного обидно. Но только за то, что он не виноват в вечных раздорах «Мастера» и ссорах четы Серышевых, а злобу всё равно срывают на нём. Мысли роились в голове, и под их тревожное жужжание Макс и заснул.
Так он проспал примерно полтора часа, после чего проснулся, как казалось тогда, окончательно. Поплевав в потолок и покрутившись, предпринял очередную попытку обнять Мишу, надеясь, что тот крепко уснул. Но и тут драммера поджидал облом: его снова нагло отфутболили бедром. Спустя полчаса Морфей сжалился и таки утянул его в своё царство.
Лучше бы эта ночь была бессонной. Одни жуткие сны сменялись другими, ещё более натуралистичными и ужасными. Максим метался по постели, рвал простыни, тихо подвывал и чуть не столкнул Серышева. Под сдавленные стоны и всхлипы Михаил открыл глаза и приподнялся на локтях, придавая лицу самое грозное выражение и предвкушая выдачу горячих свежих люлей некоторым противным драммерам.
Мощный пинок окончательно стряхнул сонную негу.
— Макс, ёб твою... — Он с силой вдавил Максима в кровать и отвесил звонкую пощёчину. Результат не заставил себя ждать: Удалов распахнул глаза и замер, как котёнок, на которого впервые замахнулись тапкой.
— Наорался? — прошипел вокалист.
Макс всхлипнул и потёр мокрые глаза.
— Знал бы я, что ты удумаешь выть и пинаться, лёг бы в гостиной! — Серышев уже намеревался с чистой совестью отправиться в пресловутую гостиную, но его остановили, крепко, до хруста сжав в объятьях.
— Не уходи, — выпалил барабанщик. — Я люблю тебя.
Миша чертыхнулся сквозь зубы, но прилёг обратно. Сейчас ему больше всего хотелось прижать этот чёрный трясущийся комочек
(ростом явно побольше Мишиного) к себе и никуда не отпускать, забыв все колкие слова. Что он как раз и сделал.
— Чёрт с тобой, — выдохнул он, вплетая пальцы в смоляные прядки.
И больше не было двух половин. Было одно целое.
Ночь пройдёт, наступит утро ясное...
Знаю, счастье нас с тобой ждёт.
Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная,
Солнце взойдёт...
Серышев догадывался, что дурной сон напрямую связан с ним, самым, пожалуй, дорогим, что у Максима когда-либо было. Иначе бы Удалов сейчас не обнимал его так, словно вот-вот отберут, и не глотал слёзы. Михаил прекрасно понимал, каково ему. Недавняя истерика забылась, ссора с женой канула в Лету. Остался лишь Максим, который дорожил им и любил в сотни раз искренней любой женщины.
— Максим?..
— Что?
Миша вздохнул и, уткнувшись носом в чёрную макушку, тихонько запел.
Петь птицы перестали,
Свет звёзд коснулся крыш.
В час грусти и печали
Ты голос мой услышь...
И сразу как-то легче стало, будто в груди разорвались тугие путы. Все кошмары были обыкновенной глупостью, которой нет места в их жизни.
Тепло и по-домашнему уютно. И большего не нужно. Только родной человек рядом и тихая звёздная ночь за окном.
Солнце взойдёт...
