Про странные слова и удивительные выражения

…и махнула волшебная щука хвостиком, и вырос в степи дивный город. Стены белые точно снег сияют, ворота дубовые на семь замков заперты, башни стройные к небу возносятся, на башнях крыши… - Крыши? И это крыши, я вас спрашиваю? – негодующий режиссер, прекратив бегать туда-сюда, яростно воззрился на перекошенную декорацию, уперев руки в боки. – Нет, дамы и господа, как хотите, но это не крыша, а крышка от задницы! Мишенька даже чуточку покраснел, хотя декорацию делал, разумеется, не он, на это в штате ЦОКСа специальные сотрудники имеются. Но зачем для… эээ… указанного органа понадобилась крышка?! Тиссэ, оторвавшись от кинокамеры, глянул на режиссера с иронией: - Кричат телеги полунощи, рцы лебеди распущенные? - Болван тмутараканский! – припечатал Эйзен. Уже по инерции. И на этом остановился. Поскольку действительно голос разошедшегося не на шутку Эйзенштейна скрипел на всю казахскую степь, что половецкие телеги. Но, черт возьми, кричи не кричи, а кровля на одной из башен киношной Казани действительно сидела набекрень, как шапка на пьянице. Ладно, будем честны… Эйзенштейн был перфекционистом (сказать же по-русски, придирой), и все, кроме него, только хорошо присмотревшись, заметили бы этот маленький перекос… но, поскольку режиссером здесь был Эйзенштейн, и Эйзенштейн считал, что декорацию надо поправить – декорацию надо было поправлять. - Сергей Михалыч, давайте я сделаю. Эйзенштейн посмотрел на искреннего Мишку не без удивления: - С какой стати? - Ну а что там особо и делать? – Мишка, прищурившись, оглядел кровлю, прикидывая. – Пару гвоздей надо… и молоток, само собой. Муравьиная суета кипела вкруг белого города. Декораторы, ассистенты, рабочие студии носились взад и вперед с охапками материалов, катушками проводов, вязанками копий и тачками вывороченной земли, люди перекликались, техника шумно тарахтела, лошади ржали, кто-то на заднем плане ругался, что балаганчик для переодеваний поставлен на самом солнцепеке, а ЦОКСовская повариха взывала, чтобы кто-нибудь притащил ей скорее соли, а то, если она отойдет до телеги сама, суп непременно сбежит, и все тогда сами будут виноваты, если останутся наполовину голодными! При этом «специальные сотрудники», как назло, все в данный момент были заняты на другой стороне стоящейся крепости, которую тоже, как ни крути, возвести необходимо было в срок. - Есть ли что-нибудь такое, чего Михаил Артемьевич не умеет? – поиронизировал малость Эйзен, исключительно для порядка и поддержания дисциплины, поскольку починка декораций, конечно же не входила в штатные обязанности М.Кузнецова. Но поскольку Мишка действительно предлагал искренне, не видя в этом ничего такого – ну, взял молоток да прибил - то… Стоя на верхней ступеньке, Мишка вынул изо рта гвозди (как пират с ножом в зубах на стену лезет!) и огляделся. Так чудно было с верхотуры смотреть, прямо как с чертова колеса в парке. Сергей Михайлович внизу, с запрокинутой головой (о, даже тропический шлем с него свалился!), в своей белой рубашке с варварски закатанными рукавами показался Мишке до умиления похожим на пузатого игрушечного медвежонка… а долговязый Эдуард Казимирович со своей камерой – на стрекузнечика. - Сюда, сюда, на эту сторону чуть-чуть! – Сергей Михайлович снизу подавал знаки рукой, и Мишка нырнул обратно под крышу, примеряясь, взялся обеими руками за деревянный каркас… как бы его ловчее сдвинуть… - Сергей Михалыч, так? Или… а… осторож… *****! – заорал Мишка, тщетно пытаясь удержать поехавшую вниз конструкцию… - ****************************************! – завопил внизу Эйзенштейн, последние его слова заглушились грохотом… …как только грохот стих… - И во второй раз! – заключил Эдуард Тиссэ. Знаменитый прибалт был настолько хладнокровен, что даже не прибавил «Черт возьми». Пока Мишка пулей летел вниз по лестнице, Эйзен, одновременно пытающийся отдышаться, отряхнуться и ощупаться, тем не менее откликнулся с неожиданным энтузиазмом: - Бог троицу любит! - С интервалами в двадцать лет? – понимающе подмигнул оператор. – Я согласен. Тем временем до них добежал и Мишка – волосы дыбом, руки саднят. - Мишаня… - сказал было Эйзен и на этом остановился. А глаза у Мишки запоздало полезли на лоб, ибо только сейчас он сообразил… - Сергей Михайлович! – сказал Мишка, весь пунцовый. – Ладно, я – пролетариат… но вы-то откуда набрались таких выражений! - А что, Мишка! К твоему сведению, ругательства и сквернословие есть важная часть русского, да и любого другого, языка, причем одна из любопытнейших его частей. Однажды и быть может случайно найденный остроумный образ – а выражения всегда образны – сохраняется в коллективной памяти народа именно потому, что целит прямо в глубинные слои чувственного восприятия… - Кто знает, где найти йод? – вмешался в дискуссию Тиссэ. Поскольку вопрос медицинский на данный момент стоял острее филологического. Впрочем, набежавшие со всех сторон иваногрозновцы подняли такой шум, что беседовать о чем-либо все равно сделалось решительно невозможно. Вообще же в итоге всего происшествия замечательная, драгоценная, единственная на весь ЦОКС камера Тиссэ с немецким объективом, без преувеличения уникальная, не пострадала; Тиссэ успел ее оттащить – благодаря тому, что Мишка сверху все-таки сумел замедлить падение куска декорации, а Сергей Михайлович вместо того, чтобы отскочить («прямо по Достоевскому!», как он сам над собою смеялся – Эйзенштейн вообще из-за всего этого как-то непонятно развеселился и, похоже, не собирался устраивать никому разносов, что, по Мишкиному мнению, было решительно неправильно) выставил руки. Потери же оказались таковы: у Мишки – ободранные пальцы и сломанный аж до мяса ноготь, у Сергея Михайловича – тоже ссадины на руках, ушибленное плечо и царапина на лбу, небольшая, но кровоточащая, углом его все же задело по голове. Мишка прямо оторвать был готов эту дурную лохматую голову. Приоритет ценностей, блин! От потери кинокамеры никто еще не помирал, а вот с проломленной головой мало кто выжил! Слава богу, хоть йод отыскался немедленно; Мишка всех разогнал добровольных санитаров, и, видя гневного Мишку, ретироваться предпочли даже самые смелые с базовым медицинским образованием. Мишка такой смешной был, с серьёзным видом раскладывающий на столике пузырьки и кусочки ваты… - Так, первым делом промыть водой… а то шут его знает, что там может быть за грязища на этих кустарниках! Вот так… - Ай, Мишка, за шиворот потекло! - Ничего, в жару это даже хорошо! Слушайте, Сергей Михайлович… а, оказывается, у вас такая тонкая кожа… правда, ну Сергей Михалыч, не смейтесь, правда! Никогда такого не видел, чтоб у мужчины такая… а как же… Ну Сергей Михалыч, ну чего смешного! - Чего-чего – вода за шиворот течет, вот и щекотно! Не беспокойся, Мишаня, на мне все заживает… как на собаке. Сие выражение не кажется тебе излишне пролетарским? Все претензии прошу предъявлять майору Пизу. - Это тот американец, который вас «красной собакой» обозвал? - А что, скажешь, неудачно подмечено? - Сволочь! – от души припечатал Мишка. Мишенька был парень простой и «фольклор» использовал строго по назначению. - Серьезно, Мишаня, не беспокойся, у меня в самом деле такой кожный покров, что легко ранится, легко и заживает. Если хочешь знать, я даже оспу перенес почти без последствий! - У вас что, оспа была? Натуральная, не ветряная? Так от нее же теперь прививают! Или в ваше время нет? - Ну вот. Эйзенштейна оставили за боротом современности. - Ой… Сергей Михалыч, я не нарочно, честное слово! Ну вы же в самом деле… ну, до революции же родились! - Динозавр я, динозавр, что поделать… Вообще-то оспу прививали и до революции, и мне тоже – ну да, не знаю почему, все равно подцепил. Я, между прочим, может, единственный человек на всем белом свете, который умудрился переболеть корью целых два раза! - Ох… - И вообще, если перечислить все мои болячки, то хватит на небольшую медицинскую энциклопедию! - Нашли чем гордиться, - пробурчал Мишка. Ибо, правда всё это была или вранье, но Эйзенштейн явственно над ним издевался. Чего ему ни скажи – все наизнанку вывернет, вечно у него всё не как у людей! Но, если это действительно было так… а наверное было так, с чего бы Сергею Михайловичу было бы тут врать? Если это было так, то даже крайне скудных Мишкиных познаний в биологии было достаточно, чтобы понять, что это означает плохой иммунитет. Что, в свою очередь, означало, что имеется риск… - Вот честное слово, если получится воспаление – не поленюсь, вычислю того, кто эту крышу на соплях приделывал, и лично начищу рожу! – свирепо объявил Мишка. Настолько свирепо, что даже Эйзен испугался, что в самом деле вычислит и начистит. Хоть это было и смешно. Честное слово, смешно… прямо не Мишка, а… - Ай, Мишка… садист, варвар! - Ничего, потерпите! Как другим такой грим натягивать, что глаза из орбит лезут – так ничего, а как самому банальным йодом каплю капнуть – так «Мишка – садист, варвар?» Потерпите, не малое дитё! Ох, Мишка-Мишка… кто тут еще дитё. На самом деле, он такой заботливый был, Мишка… Мишенька… хоть и ужасно вредный. И ужасно смешной. Эх, Мишка-Мишка, young angel of mercy… все это сущая ерунда, не стоящая разговора. Первый раз, что ли, получать по башке. Физически – это еще не так страшно… Тарелки бьются – это к удаче, быть может, и крыши – тоже? Мишенька-Мишка с теплыми руками… Если бы Мишка менее напуган был сим инцидентом, менее зол, да и менее, честно признаться, смущен, он бы заметил, что за то время, какое он тщательно обрабатывал пустяковую сергеймихалычеву царапину, можно было бы сабельную рану зашить по всем правилам хирургии мирного времени. Но, черт побери, как-то так по-дурацки сегодня все получалось! С самого начала, с этих самых нелепых лебедей. Да, кстати… - А вот скажите, Сергей Михайлович, - сказал Мишка, медицинские работы свои наконец закончив (и только в последний момент вспомнив про самого себя). Поскольку этот вопрос его действительно чрезвычайно интересовал. – А почему лебеди распущенные? - Что? – не понял сначала Эйзенштейн. А потом понял и, обернувшись, показал кинооператору кулак. – Эдуард Казимирович, фу, как вам не совестно! Чему вы только учите ребенка! - Чему? – невозмутимо парировал Эдуард Казимирович. – Все претензии прошу предъявлять Якобсону. Впрочем, в екатерининском издании написано так же. - Чему??!!- воскликнул (чуть не завопил) и Мишка, в волнении не обратив даже внимания на «ребенка» - ох, так и чуял Мишка очередной Эйзенштейновский подвох, от которого будут гореть у Мишки уши! - Вообще-то, Михаил Артемьевич, серьезные люди полагают, что данную строку «Слова о Полку Игореве» следует читать «лебеди роспужени». От слова «распугать». Конечно же. Конечно же, уши у Мишки и в этот раз заполыхали огнем. Но, прошу вас учесть, совсем по другому поводу! Мишенька вообще читал только перевод Тарловского.