Пламя.

- Мне никогда не нужно было что-то большее! Как ты этого, блять, не понимаешь? - Он выкрикнул отрывисто, открыто и отчаянно, пытаясь устоять на месте и примирить руки и ноги, готовые подкосится на ровно месте. Да, оно было более менее ровное в их районе. Парень, стоявший напротив, опустил рыжую голову и в отупении покачал руками. Держался он в отличии от Милковича иначе. Теперь он наступал, он сокрушал, он убивал собой. Каждым свои словом, каждым своим взглядом, каждой привычкой, морщинкой,поднявшийся над бровью во время разговора. - Ты изменил всё, Йен. - Запёкшаяся в уголке губ кровь треснула, заставив мужчину скорчить рожу и дотронуться огрубевшими пальцами до воспалившегося места. - Не думаю,что стоит продолжать разговор. Разве то, что произошло днём ничего не прояснило в твоей упёртой голове? - Йен озлобился. Вены на его шеи набухли, а маленькие ногти царапали линии рук в попытке освободится от ебаного состояния, от чёртового Микки, поражающего одним только своим видом. Измятая куртка, порвавшиеся и грязные в некоторых местах джинсы - пол беды. Его лицо напоминало старую боксёрскую грушу, мертвенно-белую простынь, вымазанную вишнёвыми и фиолетовыми красками. Глаз сильно затёк и напоминал развалившуюся сливу, а щёки две невероятно большие тёмные заплатки. - Нахуй тогда всё это было? - Голос черноволосого затрясся, как какой-нибудь мелкий педик, к которому подступает гопота. И именно этого не желал Микки. Ему не хотелось показывать свои слабые стороны,как и другому человеку, привыкшему быть единственно сильным во всех ситуациях. Даже в самых абсурдных и ебанутых. Йен видел дрожь пальцев Микки, он видел много больше, чем тот мог себе представить. Открытая книга - вот, что представилось перед ним. Правда она была не занудной хуйнёй, которую порой в школах заставляют читать детишек. Она была из разряда интересных, захватывающих, непонятных, сложных и до ахуения безумных, что всегда открыто и особенно ценилось Галлагерами. Микки был той книгой, за которой Йен не постыдился бы прийти в магазин, за которую он бы отдал свою заначку, если уж на то пошло. Но все эти чувства, ярко вспыхивающие, начинающие пожирать его больное любовью сердце, нужно было остановить. И он, стараясь скрыть свою страсть и боль, спокойно присаживался на ступеньки и отводил глаза, делая их убийственно-блёклыми. - Нахуй, что? - Тачка, пронёсшаяся мимо, спасла Йена, и он успокоил возбуждение, проводя её взглядом. - Нахуй ты тогда пришёл за ебаным стволом. - Этот вопрос был риторическим. И Микки, отчаянно оглядываясь по сторонам и дыша, словно задыхается, знал, что ответа на него он не добьётся, никогда не услышит. Он проклинал Йена Галлагера, проклинал себя за то, что пошёл на это, за то, что попал, втюхался, втюрился, вляпался в это дерьмо. В доме кто-то что-то разбил. Это было понятно по возбуждённому крику Фионы, наконец-то пришедшей домой, и мощному топоту Дебби. Почему её? Так мощно могла только она. И все это понимали. Подросток, что с него взять? - Я не думаю, что стоит продолжать это дальше, Микки. - Холод пробежал по телу мужчины, и он отступил назад. Стая мурашек, хаотично рассыпавшаяся по телу, наконец, дошла до кончиков пальцев, заставляя чувствовать слабость членов и боль, острую , мучительную, перехватывающую воздух, необходимый для дыхания. - Блять. - Микки прикрывает руками избитое лицо и, не в силах больше стоять ровно, опирается спиною о забор. Йен захватывает как можно больше холодного вечернего воздуха в лёгкие и осматривает фонари, горящие жёлто, грязно, освещающие всего пол улицы. - Значит точно всё? - Микки старается удержаться, но в тот же момент понимает, что всё уже утрачено. Его бандитский образ и поведение теперь исчезли в череде тех сложных, ебанутых и безумных событий вместе с Галлагером, и вернуть всё обратно не получится. Кажется, как и не получится забыть ощущения губ или рук, чувство, подступающего к паху возбуждения или к сердцу любви, вызванные всё одним же чёртовым Йеном Галлагером, чёртовым соседом с чёртового района, наполненного настоящими и в своём большинстве невозможно придурковатыми людьми. Йен холодно кивает, упираясь взглядом в истлевшую и пожелтевшую сигарету в своих руках. В это время начинает буянить ветер, напоминая о приходе осени. Наступает молчание и, кажется, это надоедает обоим. Готовый встать с крыльца и навсегда закрыть за собой дверь, Йен останавливается и смотрит на маленькую белую руку, ловко и грубо выхватившую папиросу. Это удивляет его, он и правда думал, что Микки Милкович сейчас развернётся и уйдёт, он хотел этого и сейчас, он ждал и знал, что так и будет. От ухода их разделял лишь окурок. Притяжение сказывалось на Йене. Он чувствовал запах Микки, ему по-прежнему нравились его мальчишески-непутёвые движения и наглая манера поведения, он по-прежнему хотел остаться, хотел не видеть подрагивающих пальцев и всего того говна, что творилось на лице Микки. Желание Йена видеть того прежним и довольным горело синим пламенем внутри, прожигая стенки желудка, ткани сердца, и вырывалось наружу. Его глаза загорелись зеленью, отражая пепел выброшенной сигареты. - Единственно, о чём я могу думать сейчас, что я могу сказать тебе, Йен. Это- нахуй. Нахуй это всё: эту ебаную болезнь, твои высокие чувства, твою заботу, которой ты думаешь, помогаешь мне и родным, нахуй эту суку ебучую Сэмми, нахуй эти дома, нахуй эту улицу, этих людей, нахуй планету! Я ебал всё это в рот, нахуй всё это. - Микки сошёл с крыльца и смотрел на Йена, раскрывая руки, словно пытаясь взять весь этот физический мир и послать нахуй, - нахуй моего ебаного папашу, нахуй всех тех, кто бросит или посмотрит, сука, криво, нахуй это всё. Йен вздрогнул и смотрел иначе. Его зрачки расширились до размеров ахуения, но слов по-прежнему не было. Да не было, блять, ничего, кроме осознания того, что он ошибся, облажался, как последний ебанат. - Нахуй всё и всех. Я и ты, - Микки вскрикнул, быстро и грубо показывая и соединяя пальцами себя и Йена, - мы - вот, что, блять, важно. Связь - вот, что, блять, важно. Важно то, что происходит между нами, а остальное бред, остальное-шелуха. - Микки подошёл достаточно для того, чтобы заглянуть в глаза глубоко и неподдельно. Йена вправду передёрнуло. Что-то горячее, обжигающее наполнило его горло, обожгло губы, нуждающиеся в других, родных, израненных, до ахуения невероятных. - Нахуй, Йен. - Микки судорожно потёр пальцы друг о друга и посмотрел по сторонам и вобрал в себя холодным воздух. - Нахуй всё это. Это не сравнится с дерьмом, которое мы пережили вместе. Йен, - Милкович взял Йена за холодную большую руку, - Послушай меня, всё это не важно. Важно лишь..неосязаемое. Да, Йен действительно облажался. Не как ебанат, как кто-то другой похуже, знаете. Это слово.. оно другое. Не могу его подобрать, потому что меня всё это заебало. Факт один - Йен чертовски ошибся, приняв Микки за открытую книгу, пусть и безумную во всех своих проявлениях. Микки не был ей ни минуту. Он был огнём, синим пламенем, сжигающим Йена изнутри. Тем жаром, костром, что зажигало его, давало основу, почву, желание жить дальше. Он был спасением, которое он, блять, не должен проебать.