Стать Пауком

Сто пятьдесят шесть, сто пятьдесят семь, сто пятьдесят восемь... Для того чтобы Куроро поверил ему, потерял бдительность и расслабился, требовалось совершить нечто совершенно невозможное. Надо было вести себя так, чтобы действительно казалось, что Курапика сам не понимает, что происходит, и что становится с его ненавистью. Нужно было наступить на горло последним остаткам своей гордости, и не надеть, а жить, самому быть этой маской для того, чтобы единственный зритель и критик в одном лице поверил в искренность его игры. Было безумно горько осознавать, на что он готов ради мести, насколько низко он способен пасть ради достижения своей единственной цели. Но пути назад уже никогда не будет, и другого шанса исполнить клятву не представится – слишком уж неравными были силы. Но он убьёт Куроро Люцифера, чего бы ему это не стоило. Сто семьдесят четыре, сто семьдесят пять… За стеной раздались приглушенные голоса. Сейчас на страже Мачи. И если Куроро выбрал именно этот момент для того, чтобы получить последнюю пару алых глаз, то он ничего не сможет противопоставить – нен-нити Мачи сразу же обхватят его по ногам и рукам, не давая возможности пошевелиться. Сердце заколотилось в бессильной ярости. Сдохнуть тут, вот так, после всего, чем пришлось пожертвовать. После всего, что он потерял за эти годы. «Я не страшусь смерти. Я боюсь лишь того, что со временем моя ненависть угаснет.» Слова, сказанные им когда-то, были столь смутными, словно и не он это произносил. Словно ненависть не была его мантрой все эти годы, когда хотелось лечь на землю и просто умереть – не важно, от холода или голода. А ведь он ненавидел лишь самого себя. За то, что поддался соблазну увидеть внешний мир и выдал местонахождение своего рода Паукам. И на осознание этого ушло целых семь лет. В конце пути, когда уже ничего не изменить, Курапика понял свою ошибку. Голоса смолкли, и опять наступила тишина. Потянулись мгновения ожидания. Двести пятнадцать, двести шестнадцать, двести семнадцать… Собственный голос давно стал тихим и хриплым, но он продолжал отсчитывать удары своего сердца. Прошло примерно четыре минуты с начала смены Мачи – стук сердца был единственной точкой отсчета времени, доступной для него. Судя по ощущению голода, он не ел уже пару дней. В комнатушке царила кромешная тьма, и нельзя было понять, ночь сейчас или день. Когда его кинули сюда, Курапика заметил наглухо заколоченное окно на дальней стене, но оно ничем не могло помочь в его ситуации. Разве что голыми руками, без помощи нен отодрать доски. Этим он и занялся, не тратя время на раздумья. И настолько увлекся, что не заметил, когда руки стали кровоточить от многочисленных заноз, а пальцы опухли. Он не чувствовал боли. Все его мысли сосредоточились на том, чтобы вначале расшатать гвозди, при этом поддерживая доску, чтобы та не издавала ни единого звука, а потом отодрать её. Однако до этого не дошло. Черт бы побрал Мачи с её интуицией! После этого его руки и ноги сковали цепи, а вокруг шеи – ошейник из кожи, который становился тем тверже, чем сильнее на него давили. Явно усилен нен. Видимо, чтобы не попытался себя задушить. Такая забота наводила на нехорошие мысли по поводу того, что его ждет. Правда непонятно, почему его просто не обездвижили теми же нен-нитями Мачи. Однако он понимал, что поступил безрассудно. Наверняка его поджидали и с той стороны заколоченного окна. Гораздо разумнее было просто выдрать хотя бы один гвоздь и припрятать его на случай, если придётся выколоть самому себе глаза. Если ткнуть достаточно хорошо, глаз вытечет и потеряет какую-либо ценность. От одной только мысли его пробила мелкая дрожь. Однако все гвозди забрали, а больше в комнате не было предметов, позволяющих осуществить задуманное в случае необходимости. Нос защекотала сосулька отросшей челки, и Курапика поправил её, щеки коснулось что-то острое. Точно! Ноготь мизинца, который он отращивал как член Арзанской ложи. Отличительный знак фанатиков, поклоняющихся различным аномалиям в человеческих телах. И он сломался по косой, когда Курапика неудачно подцепил им гвоздь. Ну, ткнуть-то пальцем в глаз он сможет. Заставит. Пятьсот девяносто восемь, пятьсот девяносто девять… Кажется, он скоро сойдет с ума от бесконечного счета. Грань, после которой слова начинают терять смысл и превращаются в бессмысленные звуки, была уже близка. Неудивительно – учитывая, что цифры были единственным, что он говорил долгие часы после того, как план с досками провалился. Это была отчаянная, бессмысленная идея. Но зато он хотя бы понял, что его стража меняется примерно через пять часов. Вопрос, что делать с этой информацией? Как она может помочь воплотить в жизнь план убить Куроро – и уже опять не важно, что в живых он сам после этого не останется. Друзья больше не смогут удержать его на этом свете. Больше некому. Все мертвы. Зачем он вообще пытался бежать? Чтобы выиграть время или чтобы подумать о том, как лучше всего отомстить не только за свой клан, но теперь еще и за друзей? Это просто помутнение рассудка. Он не был готов увидеть новые лица с пустыми глазницами. Он не думал, что придётся хоронить кого-то еще. Ведь из всех друзей никто не стремился к собственной смерти с таким сумасшедшим упрямством, как это делал Курапика, изматывая свой организм до предела и не считаясь с доводами разума на пути к цели. Умереть первым должен был он. А в итоге опять остался последним. О чем хотела предупредить Сенритсу за несколько часов до смерти? Что-то изменилось в окружающей тишине. Чего-то не хватало. Из пересохших губ со свистом выходил воздух, но это был единственный звук в комнате, кроме ударов собственного сердца. Точно. Голос пропал. Не удивительно, столько времени считать вслух без остановки. Зачем он вообще впустил кого-то в свою жизнь, зная, чем это может закончиться? На двух тысячах сорока семи Курапика медленно сполз по стене, вытянув руки в оковах наверх, и провалился в мир без сновидений.

***

Дверь комнатушки со скрипом отворилась, свет огнём ударил по глазам. Первым порывом было прижать исцарапанные ладони к лицу, закрыться от этой режущей боли, но холодный металл оков резко впился в кожу, не давая сделать что-либо. - Жив еще, Курута? – голос эхом отдавался от стен. Настало время играть выбранную роль. Нельзя ошибиться ни в движении, ни в слове, ни в интонации. - Я. Тебя. Убью. – Каждое слово давалось с трудом, пересохшее горло судорожно сжималось в попытке закашляться. Главное, сейчас не сдаться, убедить Люцифера, что более правильно, более болезненно для Курапики будет оставить его в живых, но при этом не лишая глаз. Плевать, что Паук возьмёт вместо них. Другого шанса на это не будет – привыкшие к освещению глаза четко различали нож в руке Куроро и контейнер с формалином, копия тех, в которых хранились украденные глаза его клана. Удары сердца отсчитывали драгоценные секунды его времени . Даже если это будет последнее, что он сделает… Даже если он не сможет убить человека, нет, Паука, стоящего в дверях его тюрьмы… Никому не достанется тридцать седьмая пара Алых глаз. Когда Куроро наконец переступил порог комнаты, Курапика резко вскочил на ноги, прикладывая все силы, что остались в его теле. Теперь-то эти проклятые цепи не помешают сделать задуманное. Решительно приложив руку на правую скулу, Курапика сказал слова, которые определят всю его дальнейшую судьбу. - Стой, где стоишь, Паук, - дыхание сбивалось, как после изнурительной битвы, - еще один шаг, и я уничтожу свой глаз. Сделаешь второй, то же самое сделаю и с другим. Потом можешь меня убить и продать мое чучело на черном рынке, но ты никогда не получишь последние глаза клана Курута. - Ты не станешь этого сделать, мститель. – Куроро сделал первый шаг по направлению к исхудавшей фигуре у стены. Курапика рвано вдохнул спёртый воздух и пальцами одной руки растянул веки настолько широко, насколько мог. Казалось, еще чуть-чуть, и кожа порвётся как бумага. Сейчас он это сделает, только заставит нормально двигаться пальцы на покалеченной руке. Главное, чтобы второй глаз остался карим. - Стой. Люцифер остановился и не делал никаких попыток двигаться дальше. Изначальным планом было лишить мальчишку глаз, а потом отдать его Нобунаге, который не мог дождаться, когда же наконец сможет отомстить за Убо. Затем отдать Мачи, чтобы та подлатала самые опасные раны, и вновь к Нобунаге. И в конце выбросить изломанное тело куда-нибудь, где оно привлечет больше внимания. Идеальный пример, наглядно иллюстрирующий, что бывает с теми, кто осмеливается идти против них. Но Курута не боялся смерти или слепоты, более того, сам был готов лишить себя зрения, только чтобы не отдать самое ценное. Идеальное воплощение мстителя. Ни единого уязвимого места, кроме его друзей. И именно его друзья стали причиной, почему пока нельзя убить Куруту. Даже после смерти они продолжали оберегать его. - Кажется, ты забыл, что у тебя еще остались друзья? Тот доктор-недоучка, маленькая музыкантка и двое ребятишек… Сейчас его глаза вспыхнут алым, и краткий миг ярости сделает последнего из клана Курута достаточно уязвимым для одного смертельного удара, который сейчас еще нельзя нанести. Но вопреки ожиданиям Люцифера, Курапика зажмурил глаза, стараясь совладать с собой. Всё тело тряслось от переполнявшей его ненависти, перед внутренним взором фейерверком вспыхивали кровавые круги. - Друзья? - Отчаянный смех вперемешку с надрывным кашлем заполнили пространство, безумным эхом отскакивая от каменных стен. – Разве это не вы, пауки, убили их?! Разве это не вы в насмешку оставили их мёртвые тела без глаз, как это уже сделали когда-то с моими родными?! Второй раз до них не сможете добраться даже вы! – Курапика продолжал истерично смеяться, срывая себе голос. Его глаза вновь были открыты, и, несмотря на общее состояние парня, оставались всё того же карего цвета. Пальцы по-прежнему находились в опасной близости от лица, готовые в любой момент исполнить обещание. Однако руки мелко подрагивали, так что сразу осуществить задуманное Курапика не сможет. Источник нен Куроро довольно заворочался в районе татуировки на лбу. Чем-то его энергии приглянулась отчаянность этого мальчишки, тонущего в собственной ненависти. «Из него выйдет достойная голова паука, когда придет время уйти на покой.» - мысль чужого разума в голове не вызывала испуга, но не нравилась, как явление. Голова человека должна принадлежать только ему одному. - Друзья, за которых надо отомстить. – Куроро сам с трудом верил в то, что собирался предложить. Курута в жизни не станет сотрудничать с пауками. Но все же стоило рискнуть. Тем более, если его чужеродная его телу нен начинает думать о замене, о следующем носителе. Значит, ему осталось не так много. Надо позаботиться о выживании паука. – Не хочешь найти их настоящих убийц? - Почему я должен верить, что это не вы? – губы Курапики сжались в тонкую линию, лицо от эмоционального напряжения сделалось белым как мел. Он не купится на подобную ложь. Нет смысла верить Пауку. - Как думаешь, я бы позволил убить Гона, когда он еще не достиг своего пика? – голос Хисоки вклинился в напряженный диалог. Злость на лице Курапики сменилась замешательством. И Куроро даже мог понять, почему. Хисока – паук, следовательно, враг по умолчанию. Однако, как показало прошлое, он всегда только на своей стороне и может быть полезным союзником. – Или что Зольдики позволят убить своего самого талантливого отпрыска? - Н-нет. – голос Курапики прозвучал совсем тихо и неуверенно. Вся решительность, которой он был переполнен еще минуту назад, куда-то испарилась, и он не знал, как ему реагировать. Неужели он ошибся? Но кто тогда убил их и почему именно таким образом? Кто из других его врагов узнал про его друзей и его прошлое? Разум отказывался воспринимать новую перспективу ситуации. Он где-то просчитался, выдал больше информации о себе, чем рассчитывал. - Ты мне нужен, чтобы выйти на убийцу моего Гона. – хрипло сказал Хисока, хищно облизнувшись. – Ты же поможешь, по старой дружбе?