Мы любим тех, кто нас не любит, Мы губим тех, кто в нас влюблен, Мы ненавидим, но целуем, Мы не стремимся, но живем. Мы позволяем, не желая, Мы проклинаем, но берем, Мы говорим и… забываем, О том, что любим вечно лжем. Мы безразлично созерцаем, На искры глаз не отвечаем, Мы грубо чувствами играем И не жалеем ни о чем. Мечтаем быть с любимой рядом, Но забываем лишь о том, Что любим тех, кто нас не любит, Что губим тех, кто в нас влюблен. А.С. Пушкин
Ногицунэ, искусно притворяющийся Стайлзом, просит забрать чужую боль, и Скотт забирает. Раз за разом. Пока лису не надоедает притворяться и он не вонзает меч. Тварь с лицом лучшего друга двигает лезвием внутри его тела, а МакКолл чувствует себя так, будто умирает. Тварь ухмыляется так жутко, неправильно, незнакомо и шепчет: «Не доверяй лисам. Никогда не доверяй лисам». А затем впитывает его боль в себя, искажая черты Стайлза, и наверняка причиняя его и так истощенному телу вред. Сначала ощущать чужую боль, вновь проходящую сквозь тело, адская мука, но потом становится легче, Скотт еще успевает задаться вопросом: «Зачем?», а тварь уже целует его — жадно, отчаянно, грубо. Насилу лис раздвигает чужие, будто склеившиеся губы, а когда не добивается ответной реакции, кусает до крови. Скотту кажется, что он сошел с ума от боли или, быть может, потерял сознание, умер? Не может же обманщик с лицом Стайлза засовывать язык ему в рот и шептать: — Дай мне то, чего я хочу. Дай так, как хочу, и обещаю, никто из твоих близких не пострадает, в противном случае все, кого ты знаешь, умрут, — вновь движение лезвием, как напоминание. — И начну я, пожалуй, со Стайлза… Дай мне то, чего и сам хочешь… И Скотт дает. Прямо тут, в ветеринарной клинике, на столе, куда привык укладывать животных, а иногда своих обращенных собратьев по несчастью. Он входит грубо, без подготовки, едва лис выдергивает меч и раненое тело начинает медленный процесс исцеления, стремясь то ли сделать все поскорее, то ли вернуть хоть часть той боли, что причинил ему Ногицунэ. «Стайлз» в ответ смеется: — Не забывай, кому причиняешь боль, станешь так усердствовать и наш дорогой Стайлз не сможет сидеть… и ходить. Скотт отчаянно рычит и останавливается, готовый расплакаться от беспомощности. — Стайлз, Стайлз, — отчаянно зовет он, — если ты слышишь меня, прости, прости, если сможешь, — черты лиса искажаются в гневе и он тянет Скотта на себя. — Нет, мой дорогой волчонок, так просто ты от меня не отделаешься, сейчас ты мой. Мой. И ты должен трахать меня. А иначе последствия неизбежны. С недавних пор Скотт многое знает о последствиях, так что он вновь послушно дает Ногицунэ то, чего тот хочет, как и весь этот чертов день. Он трахает тварь с лицом лучшего друга. И тварь выглядит крайне удовлетворенной этим фактом.***
Ногицунэ мало одного раза. «Что же, — думает Скотт, — следовало догадаться, все создания тьмы непостижимым образом одержимы мной — начиная от Питера Хейла, заканчивая Альфой альф — в этом со мной мог бы потягаться разве что Дерек». Все это перед тем, как вновь дать обманщику то, чего он хочет. Снова. Снова. И снова. Скотт мог бы счесть это выматывающим, не будь он альфой, истинным или нет, но силы возвращались довольно быстро. «Это твоя единственная возможность контролировать меня. Только так ты можешь обезопасить город и всех его жителей. Держа меня рядом с собой, — говорила тварь, и Скотт знал, что это пусть и нелицеприятная, но правда. — Ты нужен лишь для удовлетворения моих потребностей. Сладкий. Соблазнительный волчонок, мой ручной альфа, ты не представляешь, как лестно управлять тобой и заставлять носить в зубах тапочки», — заканчивала тварь, но Скотт был не склонен ей верить. Несмотря на все свои силы альфы, он не мог сказать, когда лис врет, но готов был поклясться, что иногда у того поджимаются пальцы на ногах от наслаждения, он чувствовал каждый раз, когда чужая дырка алчно сжималась вокруг его члена во время оргазма. Могло ли быть, что обманщику все это нравилось?***
Ногицунэ вновь начинает вести себя как Стайлз, говорить как Стайлз, ходить в школу, всюду следуя за Скоттом. Со стороны могло показаться, что все встало на свои места, но только со стороны. Стайлз, которого Скотт знает, никогда бы не положил руку ему на колено прямо во время урока, затем поглаживая, а иногда и вовсе стремясь засунуть прямиком в трусы. Никогда не смотрел на остальную стаю со зловещим превосходством, повиснув на скоттовой шее и приговаривая нараспев: «Истинного альфу хотели все, даже Хейлы, но получил его я, простая темная лиса». Никогда не демонстрировал шерифу Стилински засосы, а на вопрос: «Откуда они?», не отвечал, невинно хлопая глазами: «От скотовой любви».***
Скотт думает, что начинает сходить с ума, потому что начинает… привыкать. Он позволяет Ногицунэ забраться сверху, прекращая выцеловывать плечо Стайлза — за время проведенное вместе он выучил расположение каждой родинки на этом теле, не говоря уже об эрогенных зонах. Но ни разу после того первого раза он не забывает, кто сейчас занимает это хрупкое, худощавое тело, как и о том, кто является его подлинным хозяином, как лис не старается, а потому тот выбирает другую тактику. — Он никогда не полюбит тебя, как я люблю, — говорит обманщик, собственноручно направляя член МакКолла в себя. — Он никогда не позволит целовать себя, как я позволяю. Ты не нужен ему так, как нужен мне, будь ты хоть трижды истинным альфой, я знаю, я ведь в его голове. Для него есть лишь одна икона. Одна любовь. Наш Стайлз однолюб. И имя ей Лидия. Скотт и сам это знает. Он смотрит на существо, так похожее на Стайлза, на круги под его глазами, на бледную истончившуюся, будто бы просвечивающую кожу, и чувствует себя вором. Эта тварь, этот лис, Ногицунэ. Не Стайлз. Источает его друга, а он позволяет, прекрасно сознавая, насколько это эгоистично. Но есть и другая правда. Правда злого духа, надевшая Стайлза Стилински словно шкуру. Друг никогда не полюбит Скотта так, как ему бы хочется. Как брата да, как того, ради кого можно не задумываясь пожертвовать жизнью, пожалуйста, но никогда, как своего возлюбленного и любовника. Стайлз Стилински, которого МакКолл знает, любит Лидию Мартин с третьего класса, о чем не устает говорить, сколько Скотт его помнит. И Скотт, будучи хорошим, да что там, лучшим другом, слушает и желает тому только лучшего, даже если избранница бро — холодная красавица, школьная королева, искренне не понимая Лидию — как можно не любить Стайлза? Сам МакКолл любил Стайлза сколько себя помнил, быть может, с самой первой встречи в песочнице. Стилински был тем, кто первым принял тихого болезненного мальчика таким, какой он есть. Стал его первым другом. Тем, кто понимал, каково это, когда у тебя всего один родитель, потому что у него самого был только отец. Стайлз был его оптимизмом в самые темные дни. Стайлз позвал его в лес искать труп и Скотт пошел. Затем случился укус, структура их отношений немного изменилась, но не основа — они по-прежнему были неразлучны. Затем в жизни Скотта появилась Эллисон с ее милой улыбкой, красивыми глазами и мягкими волосами, которые можно пропускать сквозь пальцы. И Скотт влюбился, счастливо подумав, может быть, сейчас его полюбят? Просто его. Просто взаимно, без оглядки на холодных рыжих красавиц. Он приобрел якорь, понятие, которое в старой жизни не имело для него значения. Но Эллисон оказалась дочкой потомственных охотников на оборотней, и МакКоллу пришлось признать, что жизнь дала ему очередной под дых. Он сумел отпустить Эллисон, когда она этого пожелала, и, оглядываясь назад, подумал, быть может, сейчас? Но в их отношениях со Стайлзом ничего не изменилось. Тот по-прежнему смотрел на Лидию так, будто она все, что ему нужно в жизни, а у Скотта по-прежнему не было ни рыжих локонов, ни чувственных губ, ни говоря уже о том, что он был и оставался парнем. Скотт мог быть простым парнем, больным астмой, мог стать оборотнем, даже истинным альфой — взгляд Стайлза менялся от покровительственно-любящего, до уважительно-любящего, а затем и вовсе восхищенно-любящего, но друг никогда не смотрел на него так, как Скотту грезилось. Он был бы рад с помощью новообретенных способностей оборотня услышать в словах друга: «Я люблю ее с третьего класса» фальшь, но не слышит, Стилински все еще в это верит и пристегивает Скотта к батарее только за то, что та его поцеловала. Обида за это до сих пор жжет грудь. Обида, о которой МакКолл никогда и никому не расскажет. Вместо этого он позволяет другим избивать себя, помогая другу изливать собственную обиду, потому что он чуть не убил его и потому что жизнь свою без Стилински не представляет. Ногицунэ тем временем насаживается на его член, впиваясь в бока чуть отросшими, но все еще человеческими ногтями, очевидно, заметив, что Скотт витает где-то в облаках. — О чем задумался? Обо мне? — спрашивает лис голосом его лучшего друга. — Да, — решает подыграть Скотт, — о том, что ты чертовски прав, — он протягивает руку и пропускает отросшие волосы Стайлза сквозь пальцы. Ногицунэ самодовольно скалится и сжимается вокруг его члена так, что Скотт не произвольно рычит, кончая — поначалу кожа Ногицунэ холодна, словно трупная, но при должном обращении достигает человеческой температуры, а внутри все узко и горячо так, что Скотт забывается в минуту наслаждения и зовет: «Стайлз, Стайлз» — надеясь, что друг его услышит. Ногицунэ рычит человеческим голосом разочарованно и разозлено, и, скатываясь с него, обещает, что глупый волк еще об этом пожалеет. И Скотт знает, что пожалеет. Так уже бывало. Сегодня кто-то умрет. А все потому, что он не сдержался. Скотту хочется плакать от досады и беспомощности, и, впервые за долгое время, он не сдерживается.***
Ногицунэ возвращается через два дня. Скидывает одежду, оставаясь абсолютно обнаженным, и без спросу забирается к Скотту в постель. Кожа Ногицунэ холодная на ощупь, словно трупная, но при должном обращении приобретает человеческую температуру. Однако сегодня лис еще и дрожит, очевидно, попал под дождь, так что Скотт позволяет тому с особым рвением вжаться в собственное тепло — кожа оборотней напротив горячее человеческой. Обманщик разве что не мурлычет в благодарность. Это можно было бы назвать идиллией, если бы МакКолл не знал: сегодня в 3:15 при странных обстоятельствах умерла молодая девушка — Дерек позвонил не так давно. МакКолл размышляет, сказать ли что-нибудь по этому поводу, оставить все как есть — ведь пустил же он обманщика в свою кровать, — или убить, наконец, эту тварь, освободив тем самым и Стайлза, и себя. — Как я и думал, волчье семя хорошо прижилось в этом теле, — неожиданно произносит Ногицунэ. — Что? — переспрашивает Скотт ошарашено. «Я ведь ослышался, правда? Ведь не может быть…». — Волчье семя, семя альфы хорошо прижилось в этом теле. Не думал же ты, что я просто так устроил наш «марафон»? — Нет, не думал, — отвечает Скотт растерянно, потому что он подозревал подвох с того их первого раза в клинике, но никогда не помышлял о таком… «О, боже, Стайлз… Что же я натворил»! — Хочешь, чтобы твой друг убил еще не родившуюся, невинную душу? Потому что стоит мне уйти, он так и поступит. И если раньше ситуация казалась безвыходной, то сейчас она просто чудовищна. «Что мне теперь делать»? Ногицунэ тем временем поворачивается так, чтобы оказаться к Скотту спиной, вжимается в него настолько, насколько это возможно, и насильно кладет его правую руку себе на пока еще плоский живот: — Сейчас ты ничего не чувствуешь, но совсем скоро все изменится. Скотт в очередной раз думает, что сошел с ума. А может он давно умер от астмы и теперь завис между раем и адом?***
Месяц тянется за месяцем, живот Стайлза растет, и Скотт заикается, что Стилински пора бросить школу, потому что этот город много навидался, но беременный парень — это перебор, Ногицунэ на это только ухмыляется и говорит, что навести иллюзию для него пустяк, очередное развлечение, не более. И все идет хорошо. Скотт медленно, но верно свыкается с ролью альфа-отца: он знает, когда лиса нужно прижать к себе, приласкать, от чего притворщика тошнит, а от чего тот не откажется почти никогда, о чем может попросить даже в два часа ночи. Пока не случается то, о чем Скотт надеялся больше никогда не услышать. Резня. Он и его стая прибывают под самый конец. Тварь с лицом Стайлза стоит посреди трупов и ухмыляется. В руке у него зажато чужое сердце. Волчье сердце, как потом выясняет МакКолл. В день, когда их еще не родившемуся ребенку исполняется три месяца, Ногицунэ убивает целую стаю, обитавших в этих лесах волков. Лис уходит прежде, чем его удается поймать, и последовавшие за этим поиски не дают никаких результатов, пока лис не возвращается сам. Ровно через неделю. Скотт к тому времени начинает верить, что лис не вернется, ни разу за последнее время тот не исчезал так надолго. Но стоит лису появиться, как альфа хватает его за горло и вжимает в стену собственной комнаты, чувствуя достаточно душевных сил и ярости, чтобы убить эту бездушную тварь, продолжающую притворяться его лучшим другом. — Почему?! — яростно рычит он. — Зачем? Я ведь делал все, что ты просил! Я ведь… — «почти полюбил тебя» — хочется закончить ему, но вместо этого он продолжает выдавливать жизнь из этой мерзости. — У меня заканчива…ется вре…мя, — хрипит тварь через силу. — Отпусти, ты ведь убье…шь Стайл…за, — когда сказанное не вызывает должного эффекта, лис продолжает: — и на…шего ре.бен…ка. Скотт через силу разжимает руку с удлинившимися когтями, наблюдая за струящимися по бледной коже каплями крови и всё еще ощущая дикое желание довершить начатое при помощи зубов, вместо этого он интересуется, пока тварь скатывается по стене, обессилив: — Время на что? — На пребывание здесь, Скотт, на пребывание здесь, — отвечает Стайлз осипшим голосом, сидя на полу и потирая шею. — А я так надеялся, что ты остынешь за неделю. Ох уж мне этот гуманизм истинного альфы, — продолжает он, с задумчивым видом рассматривая свои пальцы, на которых размазалась кровь. — Ты и впрямь думаешь, что я поверю хоть слову из того, что ты говоришь? После того, что ты сделал! — рычит Скотт. — Ну, ты ведь оставил меня в живых, — отзывается тот, ухмыляясь. А затем поднимается и начинает приближаться к МакКоллу, пока тот в свою очередь отходит так далеко, как позволяет его небольшая комната. — Мое время заканчивается, Скотт, — шепчет Ногицунэ, когда альфа, вжавшись в противоположную стену, понимает, что отступать ему некуда. — Тебе ли не знать, что лисы и волки не совместимы? Я — тварь без лица и рода, был создан «вечность назад» по велению Кицунэ, в момент ярости, боли и гнева. И теперь я чувствую, что мое время уходит. Не говоря уже о твоей стае, которая день и ночь вынашивает планы моего убийства. Единственный способ удержаться здесь — произвести на свет гибрида, соединить в себе два начала. Но и это нельзя проделать просто так — необходим ритуал жертвоприношения. — Для этого ты убивал? Совсем как Дорак до этого? — спрашивает Скотт, ощущая, как внутренности скручиваются в узел — ему следовало догадаться. — Да. Но главное, только так я могу остаться здесь, в этом городе, в этом теле, с тобой. — Со мной?.. — переспрашивает МакКолл. — Да, — отвечает Ногицунэ тихо, а затем: — я не хочу умирать, Скотт. По лицу Стайлза струятся слезы, но отчего-то альфа чувствует, что впервые эти слезы не обман. Очевидно, что-то в его взгляде неуловимо меняется, ибо в следующий момент Ногицунэ отчаянно прижимается к нему и МакКолл явственно ощущает дрожь чужого тела. Они раздеваются и перемещаются на кровать, но лишь за тем, чтобы лис поведал историю своего создания: когда-то во времена войны, которую он успел забыть, он был человеком и всем сердцем любил лисицу, за что жестоко поплатился. Тогда у него было имя. И тело. И сердце. Некоторые время спустя Скотт впервые позволяет себе заняться с НЕ тварью любовью, он делает это так, как хотел бы сделать со Стайлозом, с любым, кого бы позволил себе полюбить. Теперь он знает — пребывание здесь Ногицунэ потребует еще больше смертей. Так что это прощание. Что-то подсказывает Скотту, что и Ногицунэ об этом знает, позволяя целовать, лизать и гладить себя — молча.***
Они все же находят способ вернуть Стайлза назад: при помощи Лидии, как ни странно, Питера и волчьего зова. Ногицунэ и все еще беременный Стайлз становятся разными личностями, но Стилински не смотрит Скотту в глаза и не позволят прикасаться к себе, как бы холодно и больно ему ни было. МакКолл успокаивает себя тем, что другу просто нужно время все осознать, принять, и всё же чувствует во рту привкус горечи и пепла.***
Ногицунэ практически удается убить Эллисон, но он отводит меч в последнюю секунду, ухмыляясь знакомой лисьей ухмылкой на стайлзовом лице. И Скотт думает, что, быть может, у них есть шанс, у лисы есть шанс. «Я тебе нужен. Я могу провести с тобой вечность. Могу дать то, чего настоящий Стайлз никогда не даст. Только пожелай этого. Пожелай по-настоящему. Ты ведь любишь меня» — произносит злой дух все еще голосом Стилински. «Настоящий Стайлз» — эти слова отрезвляют уже почти поддавшегося на обман альфу. Настоящий… не иллюзия… не маска… теперь свободен… он снова стал собой, его Стайлз. Им с Кирой удается уничтожить Ногицунэ — кто сказал, что лиса и волк не могут работать вместе? Фраза «Скотт, я тебе нуж…» — обрывается и творение матери Киры рассыпается в прах. Скотт, ощущая во рту все тот же привкус пепла, пытается уговорить себя, что ему ни капельки не жаль. В конце концов они уничтожили древнее зло.***
Спустя время МакКолл осознает, что кое в чем Ногицунэ не соврал. Нет, друг не стал избавляться от ребенка, как он того боялся, но Стайлз по-прежнему отводит взгляд. Не говорит с ним. А от попытки прикоснуться шарахается, словно от огня. Пока и вовсе не запирается дома — у него нет возможности поддерживать иллюзию, как это делал лис. И Скотт понимает, конечно же, понимает, после всего, через что Стайлз прошел, и что он, Скотт, с ним сделал, это адекватная реакция, насколько она вообще может быть адекватной. Но это, к сожалению, не уменьшает боль от разлуки и вины. Его рвет на части то, что лис называл бы инстинктом альфы, инстинктом отца, выражающееся в желании все время быть рядом. Удержаться от радикальных мер с выламываем дверей, битьем окон и проникновением на территорию чужой собственности помогает знание — Стайлзу в разы хуже, и ему, Скотту, не понять и десятой доли того, что сейчас испытывает его друг. Поэтому он решает не сдаваться — часами сидит за порогом чужой закрытой двери. — Прости меня, Стайлз, если сможешь, прости! Я не знал, что так выйдет. Но я не оставлю тебя, обещаю, ни за что не оставлю. Я виноват, знаю, но мы пройдем через это вместе, даю слово! — так продолжается какое-то время, пока Скотт в шоке не осознает, что вокруг заветного дома раскинута рябина. Чувствуя себя обессиленным, Скотт садится на землю перед входной дверью, за чертой, не позволяющей даже по обыкновению прислониться к ней спиной. — Стайлз, — зовет он отчаянно, — Стайлз, я люблю тебя, всегда любил! — он говорит то, что надеялся сказать при других обстоятельствах, глядя в глаза, но, похоже, у него нет иного выхода. Стилински садится на пол, прислоняясь к двери так, как раньше это делал Скотт, волчий слух позволяет определить, что он плачет. Скотт в тысячный раз за свою жизнь чувствует, что умирает, потому что это его чертова вина. Стилински тем временем резко подрывается на ноги, а затем МакКолл слышит звуки рвоты. И спускаемой воды. А потом Стайлз возвращается на свое место и плачет, кажется, еще горче. — Впусти! — просит Скотт, впервые проявляя настоящую настойчивость. Он дал другу достаточно времени, а сейчас он может и должен помочь. Забрать боль… побыть рядом… принести что-нибудь. Сделать хоть что-нибудь… — Стайлз, впусти меня, я могу помочь, — Стайлз с той стороны ощутимо вздрагивает и альфа понимает, что сказал что-то не то. — Именно так говорил Ногицунэ в моей голове: «Впусти меня, Стайлз» — Стайлз, я… — Нет, пошел вон! Ты понятие не имеешь, каково это! Не иметь возможность выгнать тварь из своей головы. Пока вы двое… и теперь эта тварь, что растет во мне! Я первый в мире беременный мужчина, Скотт! Наверное, я бы отправился на телевидение или за Нобелевской премией, не будь я беременным от альфы. Альфы, который не особо возражая, пошел на поводу у Ногицунэ. Думаешь, я ничего не помню, Скотт? Но проблема в обратном — я помню всё, а сейчас уходи. И Скотт уходит.***
Наверное, ему стоило сдаться и опустить руки — ведь Стайлз возненавидел его! — но другого Скотт и не ждал. За время, проведенное без Стайлза, в какой бы то ни было ипостаси, он успел истосковаться по Стилински. И он бы соврал, сказав, что не скучает по Ногицунэ, по тому как тот выгибался в его руках, позволял прикасаться, просто был рядом; в голове все еще звучали его слова: «Ты ему не нужен. Ты ведь не Лидия Мартин», но Скотт уже сделал свой выбор. И сегодня был первый раз, когда Стайлз Стилински вновь заговорил с ним, пусть эти слова и были руганью и обвинениями. Это прогресс. У них ведь еще есть шанс, верно? Тем более, не мог же он бросить ребенка, которого Стайлз вопреки заверениям лиса не убил. Так что Скотт появляется этим утром в школе воодушевленный, а увидев там друга, едва не обращается, не в силах справиться со своими чувствами: «Он ведь пришел поговорить со мной? Мы знаем друг друга всю жизнь. Рано или поздно он простит и примет меня». Стайлз говорит с Малией, и не успевает Скотт приблизиться к двум членам своей стаи, как те принимаются целоваться, и отнюдь не целомудренно. Не имеет значения, кто из них начал первым, видя это, Скотт чувствует, как внутри обрывает и рушится в мелкое крошево по ощущениям нечто, похожее на кирпичную стену, хотя откуда в его внутренностях взяться кирпичам? Камни? Или, может, само его основание? Сердце, вероятнее всего. В прежние времена он думал, что слышать и наблюдать за тем, как Уиттмор соблазняет Эллисон больно. Что ж, видеть нынешнюю картину в разы больней. Этот поцелуй как бы говорит: «Я знаю, что ты наблюдаешь за мной, Скотт. Это представление специально для тебя, смотри же, как я выбираю не тебя, даже если это не Лидия. На этот раз Малия». Хейл. «Что ж, не зря я никогда до конца не доверял членам этой семьи», — с горечью думает МакКолл. А поцелуй все длился и длился, будто вечность. «Он никогда не полюбит тебя, будь ты хоть трижды альфой», напоминает внутреннее я голосом Ногицунэ. «Никто никогда не выбирает тебя, МакКолл, неудачник!» — вторит ему некто голосом Уиттмора. Не в силах совладать с собой, Скотт рычит на весь школьный коридор, ощущая чудовищное, и, как он надеялся, навсегда забытое желание убить. Убить Малию Хейл. Услышав это, девушка-койот мигом отскакивает от Стайлза и в панике пятится. Наверняка альфа, что был теперь Скоттом лишь отчасти, разорвал бы зарвавшейся бете горло. Но Стайлз загораживает ее собой со смесью решительности и страха на лице. «Так уже было, — думает МакКолл рациональной частью своего мозга, — я уже видел это выражение лица у Стайлза, тогда я впервые чуть не убил его. Но раньше, когда нам было по шестнадцать, Стайлз боялся за свою жизнь, сейчас же он защищает Малию. Он напуган. Ты напугал его. Снова». — Скотт машинально скользит взглядом по уже явно выделяющемуся животу друга. И звериная суть покидает его. — «Не удивительно, что он не выбирает меня. Как бы сильно я не пытался удержать его, я все еще монстр. Чудовище». И МакКолл разворачивается и бежит, на всякий случай прикрывая глаза, не вполне уверенный, что они уже не отсвечивают красным, и чудом не натыкаясь на людей. Оказавшись на улице, альфа вскакивает на собственный мотоцикл и что есть сил вдавливает педаль газа. Не разбивается он наверняка благодаря все тому же чуду, впрочем, Скотт бы и сам с удовольствием направил мотоцикл в ближайшее дерево, если бы не знал, что нужного вреда это не принесет. Сам того не осознавая, он приезжает приямком к месту своего обращения, здесь, где всё кажется непостижимым образом знакомо, он дает волю своему внутреннему зверю. Обратившись и встав на четвереньки, он воет, громко и отчаянно. В таком состоянии, полностью поглощенного болью разбитого сердца, его находит Дерек. Этот волк всегда умудрялся слышать его зов, находить его, кем бы они ни были в тот момент — альфами, бетами или омегами, между ними всегда существовала связь. Он опускается на корточки рядом с молодым альфой и громко зовёт: — Скотт! — Нет! — рычит тот яростно. — Пошел вон! Только не ты… Ты — Хейл… Пошел вон или я разорву тебя! — Попытайся, — отвечает Дерек насмешливо, про себя радуясь, что мальчишке многому надо учиться, отдай тот прямой приказ альфы, он бы не смог ему воспротивится. — Я сильнее тебя! — вновь рычит МакКолл, зажимая руками голову, звенящую от инородной, не знакомой ему прежде боли, хотелось, если не перекинуться в зверя, как Малия, то озвереть. «Звери не чувствуют боли. Наверняка Малия Хейл ощущала тоже самое, прежде чем стать койотом». — Нет-нет, Скотт не смей поддаваться этому! Оставайся здесь, со мной! — Пошел вон! — повторяет МакКолл, таки блеснув красными глазами, так что Дереку и впрямь приходится отступить. — Или, клянусь, я убью тебя, Хейл! — Не убьешь! — убежденно произносит старший оборотень. — И не озвереешь. — Почему ты так уверен? — Скотт и сам не знает, почему продолжает говорить с ним, несмотря на прямо-таки адскую боль, что в голове, что в сердце, но убежденность Дерека в своей правоте, а особенно в том, как ему, Скотту, следует поступить, раздражала едва ли не с первой их встречи. — Потому что я знаю тебя! Я знаю тебя с тех пор, как тебя обратили. И я не просто «Хейл», я твой друг, как бы ты не стремился это отрицать. Я тот, кто учил тебя контролировать обращение. Контролировать гнев и боль… контролируй чувства, Скотт. Не позволяй им раздавить себя. — Тебе не понять! Стайлз… он… — Знаю-знаю, ты с твоим большим сердцем вновь влюбился, и тебе вновь его разбили… Когда Скотт вскидывает на него глаза, в которых вместе с бурей на этот раз бушует и удивление, старший оборотень поясняет: — Бета ощущает всё, что ощущает альфа, помнишь? К тому же, кому как не мне понять тебя? Я тот, из-за чьей интрижки в пожаре погибла вся моя семья. А потом Дженнифер. Да я спец. по чудовищам. — Как? Как ты вынес это? Потеря твоей семьи? Боль? Чувство вины? Как ты сохранил человечность, Дерек? — Сначала у меня была Лора, она удерживала меня в особо трудные дни, как моя альфа. Потом была месть. А иногда ты со своим всепоглощающим альтруизмом и верой в лучшее, не мог же я оставить тебя, малолетнего идиота, Арджентам на съедение? — когда альфа рычит на это разозлено, Дерек продолжает: — Семья, Скотт. Подумай о матери. Она ждет тебя дома. Она любит тебя. Подумав о любящей матери, которая приняла его, несмотря на то, кто он теперь, Скотт чувствует, что головная боль отступает, а охваченное внутренним волком сознание проясняется. Слова Дерека помогли.***
Когда, не пожелавший покидать его, Дерек Хейл приводит его домой, Скотт, за неимением большего, может лишь поблагодарить его, параллельно размышляя, что помощь пришла откуда не ждали. И что Дерек все чаще оказывается надежнее, чем Скотт полагает. Старший оборотень на это только кивает, секундой позже растворяясь в подступающих сумерках. Мелисса МакКолл дома — чему Скотт не удивляется — что-то подсказывает ему, окажись иначе, Хейл бы не оставил его в одиночестве. Едва увидев мать, он падает перед ней прямо на пол, до смерти напугав этим женщину, но все проясняется, когда он, положив голову на ее колени, начинает сбивчивый рассказ о том, как вновь влюбился, точнее, любил он едва ли не столько, сколько себя помнил, но понял это из-за ошибки, которую ему ни за что на свете не стоило совершать. О том, как он раз за разом шел на поводу у Ногицунэ и своих эгоистичных чувств, и о том, что потерял из-за этого Стайлза навсегда, а еще сломал тому жизнь, и нет ему прощения. О том, что тоскует, о чем тосковать нельзя. И о том, что взамен ее непутевому сыну вновь предпочли другого. Матери не зачем было знать все подробности, ей хватает того, как надломлено звучит голос ее обычно сильного ребенка, она гладит сына по волосам, стремясь принести хоть каплю успокоения и даря необходимую сейчас материнскую любовь. — Я больше не могу, мам. Я больше не могу выносить это, — тихо заканчивает Скотт, чувствуя, что ткать брюк Мелиссы под его щекой намокла от слез. — Что я могу сделать для тебя, милый? Только скажи, я сделаю, — материнское сердце кровоточит от боли, и Мелисса готова на все, чтобы ее ребенок перестал страдать. — Отпусти меня, мам. — Что? — это последнее, что она ожидает услышать. — Позволь мне уехать. Хотя бы на время. Мне нужно переосмыслить всё, понять, как жить дальше, хоть ненадолго побыть вдали от этого адского города. — Но, — Мелисса теряется, никогда сын не просил о подобном. Бейкон Хиллс был единственным городом, который он знал. — Пожалуйста, мам. И никому не говори, где я. Даже Стайлзу. Особенно Стайлзу. Я обещаю, ты не останешься без защиты. — Да при чем тут я? Как же ты? Куда ты собрался, да еще и один? — Я сумею себя защитить, ты ведь знаешь, мам, и я не буду один. — Хорошо, — сдается Мелисса МакКолл, соглашаясь. — Если это так уж необходимо.***
— Никому не говори, где я. Правду знаете лишь ты и мама. И самое главное, присмотри за ней, защити, если потребуется, доверяю самое дорогое. — Ты уверен, что сделал правильный выбор? Ты мог бы попросить о том же Дитона. — То есть? — Из-за меня погибла моя семья, а еще Бойд и Эрика, я не лучший кандидат в качестве защитника. Не говоря уже о том, когда ты начал доверять мне? — Ты сделал достаточно, чтобы сомнения в твоей надежности отпали. И давай не будем считать трупы, не сейчас, очень тебя прошу, я допустил их достаточно, пока Ногицунэ властвовал в городе. — В тех смертях не было твоей вины, даже если тварь заставляла тебя так думать. — Тоже могу сказать о тебе, Дерек. Повторюсь: доверяю самое дорогое, пожалуйста, защити ее в случае чего. А меня зови только если им — вам — понадобится настоящая помощь, такая, что без меня не обойтись. — Скотт, ты впрямь этого хочешь? Этому городу нужен альфа. — Да, и я планирую вернуться, но если так пойдет и дальше, то попросту опоздаю на самолет.***
Отдаляясь все дальше от Бейкон Хиллс, Скотт чувствует, как сила, именуемая инстинктом и сжимающая грудь стальным кольцом, понемногу ослабевает, превращаясь в сердечную боль, волчью тоску, но тем не менее позволяя, наконец, полноценно вдохнуть. Дитон был прав, говоря, что инстинкты можно преодолеть, нужно лишь соблюсти радиус. Несмотря на то, что друид наверняка мог догадаться, альфа не стал сообщать тому о своих планах — чем меньше людей знает, тем лучше.***
Альфа не знал, что именно сегодня тот, ради чьего спокойствия он покинул город, проснулся от ощутимого движения внутри и чувства неясной тревоги. Стайлзу вновь снился Скотт, поцелуи Скотта, прикосновения Скотта; «Стайлз!» — звал Скотт отчаянно. И тогда кто-то умирал. Стайлз давно выучил порядок ритуалов, призванных не позволить волчьему семени вытеснить, выжечь дух Ногицунэ из его тела, но иногда лис делал это, чтобы наказать Скотта за нежелание отдаваться во власть полностью, не желание забыть его, Стайлза, за веру в своего лучшего друга. И за любовь… И если Ногицунэ с легкостью пользовался чужой слабостью, то Стайлз не знал, как к этому отнестись — одно дело, когда безответно любишь ты сам и когда твоя избранница девушка, и совсем другое, когда в тебя оказывается влюблен твой лучший друг. Не говоря уже о Ногицунэ, который, кажется, и сам пал жертвой обаяния его друга, образовывая со Скоттом свою собственную связь. И они с МакКоллом занимались таким… И все бы ничего, не останься об этом столь явного напоминания. Кем или чем было это существо внутри него? Очередным Ногицунэ? Волком? Гибридом того и другого? Или вовсе простым человеком? Сегодня, ощутив, как ребенок явственно толкнулся внутри, разбудив, Стайлз впервые допускает подобную мысль. Ведь на самом деле Стайлзу известно, что даже лис не знал, кто получится в итоге — это был беспрецедентный случай — важно было лишь выносить и произвести на свет. Стилински встает с кровати, все еще ощущая тревогу, отказавшуюся покидать его, даже несмотря на оптимистичные мысли, и Стайлз знает почему. Показательный поцелуй, призванный отвадить альфу от него, — это было слишком жестоко. Если друг и впрямь любил его все это время и надеялся, что они, в конце концов, будут вместе, то переходить границы не стоило. Прямо-таки шутка в стиле Ногицунэ. Он видел глаза друга в тот день, его реакцию, и твердо решил, что не хочет повторения. Никогда прежде Скотт не смотрел так на него. Выглядя до крайности разъяренным, преданным и одновременно практически раздавленным. На Ногицунэ, быть может, но на него никогда. Не говоря уже о том, что пришлось использовать для этого Малию. Та ходила словно пришибленная еще какое-то время, приговаривая, что Скотту было очень, очень больно, и повезет, если альфа не убьет ее за это. Стайлз был знаком с другом достаточно долго, чтобы знать — тот на такое не способен. А сегодня Стилински решает не думать обо всех тех жизнях, которые успел отнять, будучи Ногицунэ, хоть на минуту перестать винить себя, и дать их с МакКоллом отношениям шанс. Он впервые за долгое время набирает номер друга, не сомневаясь, что тот возьмет трубку, учитывая, сколько не принятых звонков и безответных сообщений Скотт оставил ранее. Но, к его удивлению, телефон отключен. «Ладно. Наверняка, Скотт обижен на меня за тот поступок. Быть может, даже злится до сих пор. С него станется». Со вздохом Стайлз решает, что несмотря на свое интересное положение, съездит домой к одному темпераментному альфе и они поговорят. Да, после всего случившего простой человеческий разговор им не помешает.***
Остановившись около до боли знакомого дома, где Ногицунэ практически поселился, мистическим образом практически не попадаясь Мелиссе, и с небольшим трудом выбравшись из машины — он все еще привыкает — Стайлз стучит, не решившись воспользоваться собственным ключом. Дверь ему открывает Мелисса. — Стайлз, — полувопросительно произносит она, не холодно, нет, но без прежней привычной теплоты в голосе. «Скотт ей рассказал?» — А Скотт… — Я боюсь, ты опоздал, он уехал, куда — не сказал, — твердо произносит женщина, одновременно осматривая его с ног до головы. — Уехал? — растеряно переспрашивает Стайлз. — А как надолго, не сказал? — Нет, — машинально отвечает Мелисса. — Стайлз, — медленно произносит она, — ты ничего не хочешь мне рассказать? «Черт, она ведь медсестра». — Эм… нет. спасибо, миссис МакКолл. Только если Скотт появится, скажите ему, что я его ищу.***
Несмотря на то, что они с Айзеком и Эллисон обговорили все заранее, Скотт все равно чувствует себя не в своей тарелке, заявляясь к Арджентам с чемоданом, хотя по-настоящему ценными вещами ему кажутся разговорник французского и новая сим-карта, номер которой еще предстоит сообщить матери и Дереку. И, наверное, это до дикости странно, жить в доме отца своей бывшей девушки, вместе с этой самой девушкой и ее нынешним парнем. Тем более, когда ты оборотень, а хозяева твоего нынешнего места обитания большей частью охотники. Но Эллисон выглядит счастливой, увидев его, а Айзек обнимает так, что Скотт думает: «Быть омегой и впрямь тяжело». Даже Крис Арджент не возражает: «Учитывая, через что мы прошли вместе, ты можешь пожить здесь какое-то время».***
Скотт проводит в самом романтичном городе мира день за днем, ночь за ночью, совсем не ощущая этой романтики, только волчью тоску, пока однажды, посреди ночи, в сильный ливень, некто не стучит в дверь. МакКолл открывает без опаски — в случае чего его сил альфы хватит, чтобы обезвредить угрозу. На пороге стоит мальчишка. Скотту не знакомый, на вид ему не больше пятнадцати и с одежды на пол стекает вода, но прежде, чем альфа успевает поинтересоваться на своем ломаном французском, что пришельцу нужно, тот произносит на чистейшем английском: — Скучал по мне? — и, как будто этого мало, улыбается знакомой, лисьей ухмылкой.КОНЕЦ