Стареют знакомые лица

Он понял: это старость, и от нее не лечатся – к ней привыкают (с) Андрей Дмитриев, "Бухта радости".

- А, мистер Дейли, рад снова видеть Вас! – МакФи вскакивает с кресла, чтобы пожать руку вошедшему мужчине, а после вновь садится. Он почти не изменился – всё те же визгливый, слегка надрывный голос и блеск озорных глазок, внимательно наблюдающих за каждой деталью, вот только плечи устали под тяжелым грузом и подались вперед, ссутулились, как под коромыслом с ведрами, наполненными водою, а, когда МакФи улыбался, под веками начинали плясать «гусиные лапки». - Я пришел по делу… Метроном на верхней полке офисного стеллажа отмечает секунды равномерными ударами, и каждый удар отражается блеском в глазах куратора музея. - Эта работа ваша, мистер Дейли, - МакФи слабо улыбается, доставая ручку из нагрудного кармана пиджака, которая мерно вздрагивает в его руке, подобно бую в морской степи, качающемуся под мягкими ударами волн. Он черкает свою подпись на очередном контрактном соглашении, неприятно морщась, как от зловонного запаха, ударившего в нос. – Не благодарите меня. У вас талант к этой работе. Ларри усмехается, забирая протянутые ключи и фонарик. Почему-то он не удивлен такому решению. *** До полуночи он обходит каждый холл, каждый миллиметр музея Естественной истории, погружаясь в воспоминания с головой, словно в утреннюю горячую ванну. Он уже представляет, как между этих стен раздастся громкий рык Рекса и грохот его шагов, как начнется оживление, как затрубят мамонты и доблестно заржет верный конь Теодора Рузвельта. Спустя столько лет вернуться в место, где что-то обрел, заплыть в тихую гавань после долгого и бурного плаванья – этого можно ждать вечность. Добро пожаловать домой, Ларри! *** Дейли чувствует себя нашкодившим ребенком, который украл из вазы конфеты, предназначенные для гостей, под этим внимательным, не упрекающим, а скорее разочарованным, взглядом голубых глаз. Ему было бы легче, если бы юноша кричал, бил его кулаками в грудь, называл трусом, подонком, кем угодно, только бы не стоял молча, не смотрел, как на прокаженного на паперти. Он бы все вынес, кроме этой немой тишины. - Я рад, что ты вернулся, – и Ларри вздрагивает от этих слов. Акменра говорит: - Кем ты был все это время Ларри Дейли, Хранитель Бруклина? - Учителем. В местном университете, - фараон неподвижен, словно мраморная статуя. Его плечи слегка вздрагивают, как от холода, прокравшегося под тунику, а глаза смотрят в невидимую точку на стене, пугая пустынной глубиной. – Я учу людей. – Тихо, почти шепотом произносит Ларри, будто Акменра может не знать значения этого слова, будто оправдывая свое отсутствие благородным порывом. Фараон молчит. Слышно тяжелое дыхание. Вдох, выдох. Вдох… Ларри задерживает воздух в легких, когда тихий шепот разрезает тишину. - Три года, - он делает непроизвольный шаг назад. – Три года ты учишь людей. Три года ты не появлялся здесь ни разу. Три года я ждал, а тебя все не было, - Акменра на секунду замолкает. – Как думаешь, сколько лет я еще смог бы прождать? Этот вопрос остается без ответа. Они еще долго стоят друг против друга, не шевелясь, растворяясь в золотистом свете настенных ламп. Слишком много мыслей, слишком много несказанных слов. Теперь тишина не угнетает, она пытается обласкать, успокоить израненные сердца, как морской прибой нежно зализывает мозоли на белоснежных ногах. И никто не смеет нарушить их застывший покой. Лишь Тедди, изредка проезжая на своем гордом Техасе, видит темную, слегка сгорбленную и осунувшуюся фигуру Ларри и статную – Акменра, чувствует необъятную тоску, но не решается подойти. *** Иногда они почти всю ночь проводили вместе, тихо беседуя, и если бы МакФи узнал, что Дейли не выполняет свои прямые обязанности, то, наверное, давно бы уволил его. Обида на глупое бегство Ларри исчезла, как песок сквозь пальцы, и Акменра все чаще тепло улыбался мужчине, брал его руку в свою и все расспрашивал про каждую мелочь жизни Ларри. Где он работал? Вспоминал ли музей? И сколько раз в неделю у того были лекции по истории Америки? Ларри отвечал на каждый вопрос и, хотя он часто думал о том, что Акменра, словно пятилетнему ребенку, нужно многое объяснять, мужчине нравились их беседы. Однажды Ларри сказал, что через четыре года выходит на пенсию. Это вырвалось случайно, но в воздухе внезапно повисла неловкая пауза, заставляющая в висках стучать от поглощающей тишины. Ларри посерьезнел, его лицо стало задумчивым, когда Акменра посмотрел на него, а потом снова расслабилось, уголки губ приподнялись в неком подобии улыбки. Тогда Ларри сказал, что, если Акменра назовет его стариком, он не обидится. Но фараон никогда его так не называл. *** Когда Ларри намекнул на то, что ему уже почти седьмой десяток, а фараону, сейчас уткнувшемуся в его плечо и крепко прижимающемуся к груди, еще и тридцати нет, Акменра засмеялся. Звонко и по-детски нежно, словно смеясь над шуткой, которую кто-то выкрикнул в шумной компании. Он смеялся, как ребенок, а в глазах играло наивное ребячество – Ларри же чувствовал на своем плече прикосновение костлявой руки, когтями, цвета болотной трясины, впивавшейся в кожу. - Мне почти четыре тысячи лет, Ларри. – Акменра сжимает руку, испещренную морщинами. - Ты застрял во времени. Улыбка исчезает с его лица, как кусок шоколада, утопленный в молоке, позволяя мимическим морщинам проявиться на золотисто-лиловой коже; в голубизне глаз проступает многолетняя печаль, расползаясь чернильным пятном по радужке. Все четыре тысячи лет в одно мгновение отразились в зеркале юношеской молодости. Смотришься в отлитый кусок стекла мальчишкой, а глядишь в глаза старика. - Иногда застрять во времени – страшнее смерти. Со смертью обретаешь покой, вечность приносит лишь страдания и боль утраты. Ларри не решился спорить. *** Ему становится совсем тяжело работать, когда старость берет свое. Он думает о том, что в последнее время стал чаще видеть белые халаты врачей и их натянутые улыбки, чем глаза Акменра. Он чувствовал, что к земле уже тянет и ходить становилось труднее, в коленях сухожилия натирались друг об друга и начинали болеть после долгой ходьбы; Ларри даже пришлось купить трость. После похорон МакФи – сердечный приступ, умер прямо в собственном кабинете – Дейли приехал в музей и узнал, что уже найдено новое начальство. Сравнительно молодой бывший клерк ревностно принялся за работу по облагораживанию музея и привлечению еще большего числа туристов. Он грозил Ларри увольнением, потому что "молодые кадры – залог продуктивности производства", но на эту должность было не слишком много желающих, поэтому Дейли все еще держался за место. *** - Ты не думал о бальзамировании? – Акменра не смотрит на него, и кажется, что слова случайно сорвались с его губ, не имея никакого смысла, но фараон точно знал, о чем говорит. – Я имею в виду, в Древнем Египте это было очень популярно. Ты словно живой, только глаза закрыты, и сердце не бьется. - Что? Я не хочу, чтобы мой мозг высосали через трубку в носу! – Ларри говорит это совсем беззлобно, тепло улыбаясь, и Акменра вдруг заливается таким громким смехом, хотя, кажется, его эта реплика должна была обидеть. Ларри смотрит на часы и понимает, что уже почти утро. Часовая стрелка застыла около цифры пять, а значит, солнце скоро взойдет. Ларри встает, возвращает фонарик, который все это время держал в руках, на пояс и опирается на трость. - Неужели уже пора? Дейли кивает. Он вдруг понимает, что ему резко не хватает времени, оно тает, как снег на горячих ладонях, а им еще так о многом нужно поговорить. Ларри не знает, проснется ли завтра, дойдет ли до работы, или, может, он упадет посреди улицы, и его заберет скорая; врачи диагностируют инфаркт: время смерти 21: 45 – Акменра даже не узнает. Подумает, что опять сбежал, ничего не сказав. Сколько он его еще прождет? Фараон отодвигает крышку саркофага и ласково смотрит на чуть сгорбленную фигуру сторожа, которого при первом знакомстве напугал до смерти, когда тот был еще молод. Он знает, чем это закончится, и не хочет думать об этом. Эта вечность сковывает его свинцовыми цепями, но он знает, как от них избавиться. - Спокойной ночи, Ларри. Надеюсь, увидимся завтра. - Спокойной ночи. *** Когда однажды Ларри Дейли не приходит на работу, Акменра знает, что случилось. Он знает, где находится черный вход в музей. А еще он точно знает, как прекрасны утренние солнечные лучи.