Острова нас не отпустят 2

Ваас спит рядом в расслабленной позе. Закинув руки за голову, лежит на спине и ровно дышит. С ним ничего не произошло в эту ночь, у меня же перевернулась жизнь. Я расплакалась. Он жив. Со мной! Рядом! Его грудь безмятежно вздымается и опускается, а веки едва заметно подрагивают. Наверное, он видит сны. Придвинувшись ближе, крепко обнимаю пирата и начинаю рыдать, уткнувшись ему в грудь. Мои движения напористы, но осторожны: боюсь задушить его объятьями. Мне хватило сна, чтобы понять, что его смерть не сделает меня счастливой. Ваас чувствует мои поцелуи. С его груди я постепенно подбираюсь к щекам, с каждым разом сильнее прикладываясь к его коже. Исцеловала плечи, ключицу, шею – мне всего было мало. И в каждое прикосновение вкладывала то, чего никогда бы от него не получила. - Шутер, блять, что происходит? – он тянется в постели, нервозно зажмурившись. - Ты что творишь? Не слушаю – только продолжаю целовать его губы и щёки, не переживая, что он может увидеть мои слёзы. Не могу ему объяснить, что на меня нашло. Он бы не поверил, а только рассмеялся или ещё хуже – обозлился, если бы я вновь припомнила ему о тех покупателях. Он уже показал, как сильно те его выбесили – шея до сих пор болит от этого признания. - Отъебись, - гаркнул он, скинув меня с себя. – Жить надоело? А у меня даже голоса не было, чтоб что-то ответить. - Если я, блять, завтра не высплюсь, заставлю весь день чистить оружие в лагере! А сейчас пошла вон. Не взяв ни рацию, ни оружие, выхожу на улицу. Наспех вытираю слёзы. Вспоминаю слова Анны, закрывая за собой дверь. «Чувства? Какая же херня. Вот они, эти чувства» Вершинина тоже не спит. Замечаю её одинокий силуэт, сгорбившийся у костра. В округе, кроме неё, никого. Пираты будто разом покинули аванпост, оставив её за главную. Она трёт переносицу, поглядывая на свои колени. Неуверенно подхожу ближе. Она отдыхает, не стоит её трогать. Прошу себя остановиться, но мозг отклоняет запрос, парирует, что иначе сведёт меня с ума. Эгоизм берёт верх над тактичностью. Знаю, что русская всегда выслушает, всегда поможет. Сейчас мне необходима эта любовь. - Чего не спишь? Она вздрагивает и оборачивается. - Бессонница. А ты? Стараюсь сохранить спокойный тон, но внутри всё клокочет. Подсаживаюсь к ней, спиной к огню. Она видит, как блестят мои глаза и всё сразу понимает. Мне нужна эта ментальная связь. - Что он опять натворил? - Оказался жив. Анна хрюкает от смеха: - О да! Это его главная беда. А мне вот нихера не смешно, мне херово. Чувствую себя потерянной, ненужной, жалкой. Будто меня реально купили несколько часов назад. Не могу рассказать ей всё. Даже коротко. Да и как она меня поймёт? «Знаешь, Ань, ты крупно напиздела, сказав, что у Вааса есть ко мне чувства, потому что меня сейчас изнасиловали во сне, а он меня даже не успокоил». Вот так?! Да это херня какая-то. Тогда почему мне так плохо? - Я хочу уехать. Говорю серьёзно, четко выговаривая каждое слово. - В смысле, подвезти тебя? - Нет, в смысле хочу уехать из этого ебаного лагеря сейчас же. Анна насторожено смотрит на меня. - Ого, а к чему спешка? Несколько мгновений сидим молча; я буквально ощущаю каждую секунду, пытаясь понять, нужно ли вводить Анну в контекст. Каждое сказанное слово может обернуться десятком вопросов. Я не хочу этого, хочу просто уехать и больше никогда не видеть этот пейзаж и этих людей! - Всё заебало. - Так, окей… Добавляю, пока она не успела ничего сказать: - И желательно, чтоб никто об этом не узнал. Обе одновременно поднимаем головы и глядим на снайпера. Облокотившись об ограждение, он лениво осматривает периметр. - Ты мне чего-то не договариваешь. Анна щурится, она чует подвох. Чем дольше я здесь, тем крепче уверенность, что нужно уехать. - У тебя есть машина, которая не в лагере? Теперь она хмурится – ей не нравится, как быстро я сменила тему, да ещё и так в открытую. Но не возмущается лишь потому, что видит, в каком я состоянии. - Да, - отвечает искренне и прямо, надеясь на взаимность с моей стороны. - Но может ты сначала расскажешь, что произошло? - Веди. Русая долго смотрит на меня. Надеется, что я скажу ещё хоть что-то, но ничего не происходит. Тяжело вздохнув, она сдаётся: - Ладно. Сейчас отвлеку охрану, а ты иди за ворота. Поджав губы, наблюдаю, как Анна лезет на вышку и заговаривает снайпера, доживающего свою смену. И всё ради меня. Она выводит меня на пляж, где мы оставили машину. Я останавливаюсь на пол пути, а Вершинина уверенно шагает вперёд, к багажнику. Механическими действиями открывает его, отходит к водительскому месту и, занырнув в салон через открытое окно, что-то делает внутри. Пока она вновь не вылезла, разглядываю авто. - Даже никто не угнал… - Конечно, блять, я ж бензин слила, - мычит Анна, отковыривая крышку бензобака. – Думала на ней ещё покататься, но уже как-то до пизды. Вытащив из багажника канистру так, будто та ничего не весит, русая заправляет авто. Отбрасывает пустой сосуд в сторону, захлопывает горловину бензобака, вытирает руки о брюки и приглашающим жестом указывает на руль. - Счастливо прожить хотя бы несколько дней без этого мудилы! – дождавшись, пока я сяду, она продолжает. – «1911» в бардачке, несколько ножей под ковриком. На созвоне. - Ага, - ставлю ногу на газ, полная решимости свалить. – Спасибо. Девушка лишь отмахивается, по-доброму улыбаясь. Здесь никто так больше не улыбается. - Да чё там! - Чуть не забыла, - срываю кулон и отдаю подруге, - подбрось ему незаметно. - Береги себя. Она хлопает по корпусу и отходит ближе к воде, когда я жму на педаль. Не хочет оказаться в песке с ног до головы. Долго смотрит мне в след, после чего отправляется в противоположную сторону. У неё тоже нет желания возвращаться – без меня не видит смысла находиться в лагере. Горизонт белеет в преддверии появления солнца. Задрав голову к небу, Вершинина не находит ни одной звезды. Совсем скоро этот песок станет жгучим, а свежесть сменится духотой. Тишина всё ещё приятна. Она вспоминает, как раньше ложилась спать в это время, и как за это её отчитывал Адам, просыпающийся на утреннюю пробежку. Она улыбается этим мыслям. Не успев забыть события нескольких часов давности, она без труда находит давно опустевший причал. Оглядев место, не замечает ничего необычного. Осторожно подходит к краю и без особого интереса проводит светом карманного фонарика по воде. Не заметив хищников и решив, что она достаточно трезвая для заплыва, раздевается и ныряет в бездну. Огромные раковины захлопываются, почуяв постороннее движение. Она видит ярких рыб в актиниях и осторожно проплывает мимо разросшихся диких кораллов. И только затем замечает лодку. Навалившись на вертикальный коралловый риф, откуда начинался глубокий океан, она уткнулась кармой в песчаное дно. Её левый бок, развороченный снарядом, пропускал в корпус воду: в него то и дело заплывали рыбы. Вся поверхность была покрыта ракушками и водорослями, будто судно затонуло очень давно. У уцелевшего бортика лежало два обглоданных рыбами скелета. Анна почуяла нечто знакомое и подплыла ближе. В черепе, выглянув из глазного отверстия, сидела мурена. Какая-то рыбёшка запуталась в красных рукавах… Она узнала эту клетчатую рубашку! Джинсы с дырками и кроссовки на обглоданных ногах! А другой скелет поменьше, и на нём бледно-розовая майка с оторванной лямкой… Весь запас воздуха вырвался из лёгких большим пузырём и улетел к верху. Тело отяжелело, и Вершинина камнем опустилась в темноту. Почувствовав удушье, она замахала руками, толкая себя к поверхности. Ноги не дотягивались до дна – не от чего было оттолкнуться. Она узнала этих людей. Ухватившись пальцами за скользкий причал, она пыталась отдышаться. Если бы не блики в тёмной воде, могло показаться, что она висела над пропастью, сотрясаясь в жутком кашле. Кроме неё, в округе не было никого. Если бы сейчас на Анну напали акулы, никто бы даже не узнал. Даже её это не заботило – пытаясь спасти жизнь, она не думала, умрёт от морских тварей или нет. Лишь инстинкт самосохранения не позволял ей отпустить руку и пойти ко дну к брату и давней подруге. Кое-как справившись с удушьем, русая вскарабкалась на пирс. Она уселась на краю и, устремив взгляд в даль, притихла. Долго думала о чём-то, поджав под себя ноги. Никаких криков – она и слова не сказала. Только громкий стук сердца выдавал в ней человеческое беспокойство. Вздрагивая от холодного ветра, с упорством смотрела вперёд – будто боялась случайно наткнуться взглядом на очертание лодки под водой. Океан перед рассветом казался чёрным, но она всё равно не смотрела. Ощущение безопасности постепенно возвращало её к мыслям, от которых она хотела бежать. Она вспомнила о каждом письме, которое писала, надеясь на ответ. Теперь она понимала, почему его всё это время не было. Почему я лгала о «недоступности связи». Она припомнила всё. Как радовалась, когда узнала, что Адам добрался до Бангкока, и как злилась, когда я рассказывала, от каких людей их спасла. С каким трепетом ждала письма и постоянно обламывалась. Теперь во всём этом она видела предательство. Анна не могла отделаться от чувства тошноты. Она то жевала губы и жмурилась, то резко поднимала голову, быстро моргая. Ей долго удавалось сдерживать слёзы, но в конце концов, они полились по щекам. Будто опасаясь, что её увидят, она закрыла лицо руками. Она попыталась воспроизвести в памяти лицо брата, но не смогла нарисовать его на его помутневшем овале лица. А от Анны осталось лишь очертание шрама на щеке, который она очень надеялась скрыть. Не понимая, что делает, она поднесла рацию к губам и дрожащим голосом спросила: - Шутер, ну как так-то? Ей никто не ответил. Рация лежала на столе вместе с оставленной амуницией в бунгало. Какое-то время просидев молча, Вершинина вдруг нахмурилась и, сжав приёмник крепче, рявкнула с сильным русским акцентом: - Бля, где б ты ни была, тебе пиздец. Со злости запустив рацию в океан, она закричала. В небо тут же вспорхнули птицы с ближайших деревьев. Поднимаясь на ноги, она едва ли удержала равновесие и не упала в воду. Наспех одевшись и перезарядив пистолет, будто время всё ещё имело значение, она ушла с причала, ни разу не обернувшись.