Одержимое желание.

Яркая, красная луна. Звезды, практически незаметные, обрамленные ярким светом лунной ночи. Все залил этот алый цвет… Алый… Цвет крови, цвет тех дней, окрашенных отчаяньем и безумием. Привычная картина, неизменная реальность, день за днем повторяющийся пейзаж. Ветер, подвывающий под тихий стрекот цикад, яростным зовом разнесся эхом по округе и колыхал тонкие ветви старого деревца, что давно уже утеряло свою прелесть. Фигура на фоне алой картины, спрятавшаяся за тыльной стороной столба, отбрасывала незаметную тень на рельефный асфальт. Все это раскинувшееся полотно неудачного писателя, которому захотелось побаловать себя яркими красками на фоне темной полуночи. Жуткая, полная луна показывала всю напряженность и мрачность сей картины. Где–то в далеких планах не детальных прорисовок виднелись одинаково настроенные типичные здания, в которых чуть приоткрыты окна. Тени фонарей еле освещали улицу, заснувшую собственным сном, лунный свет падал на столб, землю и юношу, упрямо направившего свой взор на третий этаж совершенно обычного дома, что ничуть не отличался по фазе от других, но, однако, привлекший внимание изображенной фигуры. Также на полотне можно было разглядеть окно, в которое направлен взгляд юноши. Обычное приоткрытое окно, в которое пробирался с разрезающим округу свистом ночной ветер. Шторки пастельных тонов колыхались, когда мягкий ночной ветер касался шелковой ткани. В комнате, на которую был направлен любопытный взгляд, горел тусклый свет, чуть похожий на бледную зажженную в ночи свечу, когда девушки гадали на суженного. Но отличающийся от банальной реальности. Создавалось впечатление, что хозяин небольшой квартиры уже давно ютился в теплой постели, видя сны и забыв захлопнуть за собой окно, не боясь простудиться. Янтарный взгляд почти не заметен из-за света, падающего от луны, освещающей округу, но в тоже время глаза юноши недурно поблескивали так, будто наблюдающий мог разглядеть происходящее в непроглядной тьме. Как кошка, ищущая мышь в непроглядной тьме, озирая округу ярким желтым взором. Как дичь, ищущая добычу там, где бы она ни спряталась. Лицо мальчишки–школьника для того, кто прогуливался в ночное время, было слишком умиротворенным и спокойным, лишь небольшая ухмылка, растянувшаяся на губах, подобно маленькому ребенку, получившему игрушку и довольному своим результатом, показывала эффект его одержимой привязанности к владельцу той самой комнаты. … Так бы я описал все происходящее собственными глазами. Но факт оставался фактом - это я был тем, кто внимательно смотрел на дом А–йи, не сводя при этом пронзительного взгляда своих зеленых глаз, и вздрагивал при каждой отражающейся тени в его комнате. Что будет, если он увидит меня прямо сейчас? Эта удручающая мысль проникла в мое подсознание на секундное время, после чего яркое пламя потухло, и голова заболела от внезапного наваждения. Простое желание. Дикое желание увидеть А–йю прямо сейчас. Насколько давно я желал не быть не просто наблюдателем, который смотрел издалека за его удаляющейся спиной, а быть тем, кто всегда рядом, достигнуть той самой невесомости, которая сжигала меня дотла. Именно. Это его прекрасный образ, что днями, а то и ночами разжигает во мне тьму, любовь, наваждение, невесомость, тревогу. Я сам теряюсь в дебрях сознания, и лишь его великолепие заставляет меня сдержать порыв коснуться, схватить за руку, обнять, прижать к себе и никогда не выпускать из поля зрения то, что принадлежит мне. Нет, капля здравомыслия, которая всегда пыталась утихомирить мою одержимость на «нем», божественном эталоне, которого я возвысил до уровня бога для себя. Я просто тихо восхищался им и пытался защитить. Эта была моя мечта, мой грех, моя одержимость им. Эта прихоть сподвигла меня тихо пройти к подъезду, в котором не горит ни единой лампочки. Даже лунный кровавый свет не озарял это глухое, богом забытое место, я поступью маньяка, ищущего свою следующую жертву, бесшумно ступал на ступени, которые длинною тропою были проложены до третьего этажа, оперившись о перила, я, наконец, поднялся до третьего этажа. Я подошел к пятой по счету квартире с совершенно обычной обивкой двери, и указательным пальцем постучал по дощечке, услышав пронзительный стук своим острым слухом. А–йя. Хочу увидеть А–йю. Как же я хочу увидеть его. Эти мысли вновь промелькнули в голове и утерялись за туманом непонимания, покрывшим мои сбивчивые от морального истощения воспоминания. Да, я внезапно вспомнил детство. Я вернулся в точку отчета, когда дал себе клятву всегда защищать его, когда увидеть слабо различимый блеск в алых глазах, когда он смотрел на меня. Из детства, из глубокого детства, когда он, моргнув такими знакомыми алыми глазами, как эта раскинувшаяся за окном кровавая луна, прижимал к себе кролика. То детское «спасибо» вновь и вновь как заезженная мелодия мобильного телефона, звучащего по утрам, разносилось в моей голове, и как бы я не старался выкинуть из головы это слово, оно вновь и вновь возвращалось ко мне ярким, выжженным пятном в памяти. В моем сознании терялись мысли о школе, родителях, повседневных проблемах, даже о тех нереальных и жутких вещах, что нам пришлось пережить. Все это исчезло в момент, когда я снова вспомнил его тонкий силуэт, ушедший в никуда, направляющийся по длинному холму по направлению к дому. Темной ночью, когда люди видят сны и грезят несбыточными мечтами, прямо сейчас, когда мои родители даже не подозревают, что их сын мерзнет на улице лишь ради наваждения увидеть друга детства наяву, а не на мониторе компьютера, я стою около двери лучшего друга, в замешательстве и легком ознобе ожидая, пока передо мной раскроется эта заветная и непреступная дверь. За своими рассуждениями я не сразу смог услышать шаги, раздавшиеся в коридоре, тихие прикосновения босых ног к холодному и жесткому полу, а затем и его тихий, немного шипящий голос, раздавшийся за дверью. - Кто там? Внезапно меня будто окатило холодной водой - реальность происходящего, моросящее ощущение неловкости, все это обуздало мое примерзшее к полу тело, страх столкнуться с А–ей прямо сейчас и увидеть, как его взгляд фокусируется на моем растерянном лице с ухмылкой на лице, а затем зрачки расширяются до предела, и темные круги под глазами становятся очевиднее из-за побледневшей кожи лица, на которой выступит испарина негодования и страха. Побледневшая как мел кожа станет как мел, ведь он увидит ночью в своей квартире меня, своего преследователя. Но не подумает ли он, что это очередная городская легенда? А–йе ведь интересна мистика, а потому он никогда не поверит в такое суеверие. Неуверенным голосом, еле слышным, но в тоже время четким, я решил произнести одно. - С–та. Это я. Реакция последовала мгновенно, заскрипели ставни, и через приоткрытую дверь показалось сонное лицо моего друга, так и говорившее мне о том, что я не должен был приходить в такой поздний час. - Ну и? Что ты забыл у меня среди ночи? Я не нашелся, что сказать. В последнее время мое поведение не граничит с тем обычным мной, когда я мог колко ответить на весьма верное замечание А–йи, при этом совершенно не задев его, ведь на мои подколки уже прекратили обращать внимания хорошо знающие меня люди. Слова застряли в горле, а рука совершенно случайно потянулась распахнуть эту чертову дверь полностью, чтобы увидеть друга детства в пижаме с нашим талисманом дружбы, кроликом, прижатым к груди, и увидеть эту искреннюю улыбку на его устах. Но лишь когда я дотронулся до металлической ручки и коснулся ее подушечками пальцев, я понял всю каверзность произошедшего и натянул привычную мягкую улыбку на свое растерянное лицо. Осмотрев половину лица высовывающегося из-за двери А–йи, я заметил, как круги под глазами от недосыпа стали лишь больше, делая внешний вид моего друга привлекательней, чем раньше, огромные невинные глаза алого цвета, на которые я так любил смотреть, сузились в недовольстве. Он злился, потому что я нарушил его сон. Затем я перевел взгляд на искусанные припухлые губы А–йи, и невольно мне захотелось поднести к ним палец, чтобы проверить подлинность своих предположений. Непривлекателен, не тот, кто привлечет внимание большинства в классе, но я все же считаю А–йю милым. Таким милым, что мое сердце вновь и вновь стучало с новой бешеной скоростью, кровь прилила в голову, и я получил новую порцию адреналина, что сподвигло меня сделать шаг вперед. - А–йя… Начал было я, но голос невольно дрогнул, и я вновь отошел от двери. - Ничего, у меня было плохое предчувствие. Вот и все. А–йя хлопнул глазами, перевел взгляд на мое растерянное лицо, на скошенные к стене глаза. Он сомкнул губы в одну плотную линию, намереваясь что – то произнести, однако, передумав, лишь раскрыл дверь, показав рукой на темный коридор, и нажал на выключатель. Яркий поток света резко ударил в глаза, заставив меня сощуриться, но, взяв себя под контроль, еще не полностью открыв глаза, я прошел в коридорчик уютной квартиры А–йи, стянув с себя пиджак, а затем и обувь быстрыми и ловкими движениями рук. - Родители… Они еще не вернулись? Я пытался найти тему для разговора, чтобы ни в коем случае не дать замолчать А-йе, ибо это будет грозить мне тишиной на целую ночь, потому как с тех самых времен это частое явление. Поэтому мне было необходимо говорить без умолку, постоянно что–то спрашивать, иначе мы попросту утеряем последнюю нить наших и так нечастых разговоров. Мы прошли дальше, я поправил правой рукой пальто, которое неаккуратно повисло на крюке, и направился на кухню, где мой друг и начал говорить. - Они еще на работе. Ты же знаешь, как это бывает. А-йя угрюмо открыл скрипучий шкаф, который издал неприятных скрип, так, что эхо раздалось по всей квартире, и, остановившись около верхних полок, достал чайный сервиз, поставив его на большой кухонный стол. Я наблюдал за его грациозностью, редко моргая и теряясь в догадках о том, что же мне сказать ему. Мне вспомнились деньки, когда в детстве мы точно так же играли с ним на кухне, и я случайно разбил кружку, после чего мне было неловко перед родителями А–йи, когда нас спросили, кто это сделал, хотя мы и были виновны в равной степени, я вышел вперед и указал на себя. После того случая это было второе «Спасибо», что я услышал от своего друга. Я был вне себя от радости. Немудрено. Я всегда защищал А–йю. Я был рядом с ним каждый раз, когда случалось что–то плохое. Я берег А–йю как дорогой хрусталь. Как неограненный бриллиант, который нельзя было приобрести ни за какую цену. Так как у любого человека в жизни должно быть самое дорогое, то, чему он посвятил свое существование, я предпочел подарить всего себя А-йе. Я боялся, что однажды под огромным грузом реальности хрупкие плечи моего друга не выдержат, и он полностью сломается. Поэтому я берег его как зеницу ока. Я поддерживал его. Я был рядом с ним. Я боялся за него. Я ограждал его от «злых» людей. Я не позволял никому приближаться к нему. И вот до чего дошла моя мания. Можно сказать, «мания преследования» или же «сталкерство», под которым имелось ввиду, что я сразу же после школьных занятий вваливался домой, запирал комнату на ключ и включал свой компьютер, на котором было множество окон. Я вновь мог лицезреть сжатую на кровати фигуру А–йи, который смотрел на экран своего мобильного телефона часами и дрожащими пальцами привычно набирал сообщение, которое откладывал в «черновики». А ведь ни одно сообщение, написанное им, так и не получило своего адресата. Да, я знал о нем все, каждую незначительную мелочь, и это подбивало меня на еще большие открытия, которые порой подвергали в шок. Я удивлялся, что знаю об А–йе больше, чем он сам о себе. Это пугало, но я не мог остановиться. Хочу знать еще больше. Хочу знать о нем все. Даже то, о чем он думает. Как часто боится. Хочу проникнуться мыслями А–йи. Хочу знать. Все. Об А–йе. О моем А–йе. Да. А-йя – только мой. На самом деле проникнуть в чужие мысли не так уж и сложно. Нужно всего лишь маневрирование, знание индивидуальной психологии данного человека, и полный душевный контакт с его личностью. Проще говоря, понимание. И стремление понять его. О, да, я мечтал узнать мысли А–йи. Как бы в этой ситуации поступил А–йя? Что бы он спросил? Как бы мне ответил? Чаще именно так я манипулировал ситуацией и старался анализировать его поступки. - Ха, А–йя, чай кипит. Улыбнулся я, привычно взмахнув рукой в сторону нагретого чайника, из которого уже валили клубы пара. Он открыл крышку кипящего чайника, и его обдало жаром. А–йя опустил готовый чай на столик, и я уселся, оглядывая его лицо, остановившись на губах, скользя к маленькому невзрачному носу, обращая внимание на его бледную кожу, алые глаза, в которых я желал, нет, жаждал всей душой и телом утонуть, и понял, что сейчас беспринципно разглядываю его лицо. Почти влюблено. Нет, любовь и страсть понятия относительные, я не был уверен, что мои чувства были из той оперы. Но и не просто дружба. Я чувствовал к А-йе нечто более глубокое, чем привычные нам, людям, понятия. Понимаете, дышать без этого человека не могу. Что станется со мной, если он погибнет? Я не выдержу, просто кану в лету от осознания одиночества и покончу с собой, проявлю банальную бесхребетность, но я не смогу жить без него. Хотя бы один день не увидеть А-йю для меня подобно адскому пеклу. Настолько сильна моя боль от его отсутствия. Привязанность. Преданность. Я как пес, который будет ждать своего хозяина целую вечность, пока не оголодает и не погибнет. Я боюсь однажды развалиться, исчезнуть, осыпаться как песок, боюсь, что он, мой смысл жизни, оставит меня позади. А затем в голову ударило новое наваждение, совершенно не познанное мной когда–либо. - А-йя… Я встал, отодвинул стул ближе к столику и улыбнулся, да только эта улыбка больше походила на то безумство, что я испытывал ранее. Та привычная ухмылка безумца. Я схватил его за локоть и дернул на себя. В ответ А–йя вопросительно посмотрел на меня и попытался вывернуть руку, схваченную мной. - А–йя… Давай немного поговорим. О чем угодно. Я… После чего последовал громкий удар по лицу, он схватил меня за грудки и вцепился в клетчатую рубашку руками, тяжело дыша и смотря на мой очередной приступ. В тоже время осознание содеянного пришло в мою голову, я растерянно посмотрел на него и попытался оправдаться. Но… Этот крик отдался в голове и достучался до моего сердца, которое было заполнено лишь наваждением от предстоящего разговора с другом «начистоту». Мы бы немного побеседовали о том, о сем, конечно, я был бы тем, кто задает вопросы, А-йе бы ничего не пришлось делать. Тем более, сверхъестественного. Всего–то отвечать на мои вопросы и, если необходимо, подчиниться. - Я хочу поговорить с тобой начистоту. В очередной раз мои глаза блеснули янтарным азартом при блеклом свете зажженной лампы. Я вцепился в тонкие, дрожащие от ухмылки мартовского кота, растянувшейся на моем лице, плечи и вжал его в стенку стула, нависая хищной тенью над жертвой. Хрупкое существо передо мной толи еще не совсем осознало, что попал в капкан как жертва, толи наоборот, понял всю серьезность ситуации и не осмеливался шевельнуться. Видимо, он побаивался, что в этом состоянии я разожму его руки, упрямо сжатые в кулак и, взявшись за маленький, тонкий пальчик, с силой дерну его назад, сломав хрупкую кость. - За это время мне ничуть не надоело. Шептал я как в бреду. Разум был полностью очищен, и я не думал ни о чем больше, кроме как о своем слабом друге детства. Я сжал его руку до покраснения, на бледной коже красовалась отметина, но я почти не заметил этого и бережно коснулся чужого затылка, поцеловав А–йю в лоб как свое собственное дитя. Внезапный прилив нежности никак не граничил с теми чувствами, что были раньше, напротив, они слишком сильно различались. Ты так слаб, А–йя. Ты как беспомощен, А–йя. Я защищу тебя. От всего мира. И от тебя самого. Запомни – ты принадлежишь лишь мне. - С–та, спасибо за то, что волнуешься за меня… Еле слышно выговорил А–йя, после чего неуверенно убрал мои руки со своего затылка, стараясь выглядеть как можно более дружелюбнее. Его красные глаза опущены к полу, переминаясь на месте, он постарался сделать шаг назад, но ноги будто приросли к полу и, так и не сдвинувшись с места, он неловко прикусил губу. - Б–ко сегодня не была в школе. Констатировал факт он, видимо пытаясь сменить тему на более примитивную, но меня взбесило упоминание этой первой красавицы школы. Бледное кукольное лицо, светлые волосы, оформистая фигура, веселый характер. Школьный эталон красоты. Но не та девушка, что по нраву А–йе, правда? Меня раздражал пейзаж уходящего солнца, закат, своим ярким заревом заливающий округу, тогда в недрах моего сознания рождалась эта картина. Невольно. Я проецировал собственные сомнения и страхи на закат, и так получилось, что видя его всякий раз, мне становилось больно и неловко от чего-то, я думал скрыться, но не знал куда. Ведь это небо преследует нас повсюду. Где бы мы ни были. На улице, в школе, дома. Оно везде. И эти противоречия долго жгли мое сердце огнем, разрывая толстыми иглами и делая неровные пошивы на открытых ранах, из которых багряным слоем струилась свежая кровь. - Тебе не все равно? Задал я вопрос, чуть повысив привычный бархатный голос до более грубого, в коем слышалось нотка злости и какого - то презрительного ответа самому себе. Не все равно. Впервые я понял это, когда А–йя рассказал первым делом ту городскую легенду не мне, а совершенно другому человеку. Почему? Тогда единственный вопрос слетел с чуть приоткрытых губ, когда я смотрел на собственное отражение в зеркале, чуть недоверчиво касаясь его основания рукой. Я ничего для него не значу. Так ли это, А–йя? - С–та… Прости? Вновь сделав шаг вперед, я схватился за край стола, сдерживая равновесие, А – йя, мгновенно среагировав, видимо зная ответ, попятился назад, ухватившись за столовый прибор, кажется, вилку, и дрожащими руками взялся за металлическое основание. Мое лицо перекосилось, зрачки вновь расширились, с безумной улыбкой я все наступал, пока неожиданный поток слов не остановил меня. - Зачем ты вообще пришел так поздно? Родители не волнуются? Разве нам не нужно завтра на занятия… И мои предки тоже могут прийти в любую секунду… Все ведь кончено? Будто все еще не веря в то, что у нас отныне все хорошо, А-йя каждый день задавал мне один и тот же дурацкий вопрос – все же кончено? Нет, мои чувства остались. Нет, я все еще не хочу понимать тебя. Я все еще надеюсь, что ты зависишь от меня. Что я буду тебя защищать. Все это будет служить тебе ответом, ведь ты даже не совсем понимаешь, что я добиваюсь от тебя. И да… Я не желаю, чтобы все это кончалось, ведь ты для меня олицетворение этой кровавой луны. А–йя… Ты должен… просто обязан зависеть от меня!!! Я схватил А–йю за тонкую руку и сжал молочного цвета кожу своей грубой ладонью, завернув ее за спину и продолжая грубо сжимать еще сильнее до тех пор, пока не увидел красных отметин, оставшихся от моих пальцев. Я почти вывихнул ему руку, уронил лицом на обивку мягкого стула и навис сверху, придавливая отдергивающееся тело своим весом. - С–та… На выдохе произнес он, в тоже время, кажется, не совсем осознавая происходящее. Другой рукой я поправил локон, упавший А–йе на глаза, и мягко прошептал на ухо. - Все будет хорошо, тебе больше нечего бояться, А–йя. Я прислонился к его затылку, давно хотел сделать нечто подобное. Я уткнулся носом в макушку волос А–йи, вдыхая свежий запах лаванды, шампунь, к которому он с детства привык, я уже давно полюбил этот запах. Постоянно находя предлоги, пока А–йя почти засыпал за партой после занятий, мимолетно взяв локон его шелковистых волос и вдохнув его цветочный аромат, я еще долго помнил этот запах. Иногда я умудрялся взять локон его волос и на улице, но мой друг реагировал на это косым взглядом неуверенности и недопонимания ситуации, а я лишь улыбался в ответ и убирал руку. Иногда мне получалось даже взять А–йю за руку, но это были короткие моменты счастья, после чего все вновь впадало в прежнее русло. Вот и сейчас, ощущая волнение от содеянного, ощущая близость А–йи, мне казалось, что в любой момент это наигранное принужденное счастье разрушится как карточный домик прямо на моих глазах. Вновь сделав глубокий вдох, будто это уже превратилось в своеобразный фетиш, и, пользуясь ситуацией, когда А–йя прекратил вырываться, чего-то ожидая, толи здравомыслия, толи скорой расправы, я убрал руку, которая закрывала ему глаза, и потянулся к шее. В детстве мы всегда так делали. Играли в разную чепуху с мальчишками. Вставали в круг, и задачей одного мальца было «вырубить» другого, А–йя как обычно сидел в сторонке и лишь наблюдал, как я всегда выходил победителем. Моя хитрость заключалась лишь в том, что я отклонял голову назад, чтобы они не смогли попасть в затылок, а сам же сразу знал, куда нужно бить. Вот и сейчас, я наклонился к нему, прикусив мочку уха как отвлекающий маневр, тем временем, когда маневрирование прошло успешно, ударил его, наблюдая, как сознание моего друга угасает за пеленой тьмы. - А–йя, я защищу тебя ото всех. Я не мог и представить, что, взяв его на руки, отнесу в старый подвал, где мы раньше прятались. Я знаю. Здесь в первую очередь станут искать. Ну и ладно. У нас есть целая ночь побыть рядом друг с другом. Ты же этого тоже хочешь, да, А–йя? Я уложил уснувшее тело друга около шкафа, в котором хранилось лишь ненужное, и опустил руку, придерживающую его голову. Затем, взяв две прочные веревки со склада, крепко перевязал ей его запястья и прицепил к какой–то железной штуке, плотно вставленной в стену. Меры предосторожности на случай побега. Или как же это правильно называть? Я подошел к спящему телу А–йи и, не удержавшись, склонился к нему настолько близко, насколько это вообще возможно. Мне хватило лишь маленького расстояния для того, чтобы сделать то, о чем я всегда лишь мог грезить. Коснувшись чужих губ и не встретив ответа, я лишь тогда пришел в себя от осознания сотворенного. Улегшись неподалеку, я, наконец, за весь бессонный день позволил себе окунуться в страну Морфея. Нам больше никто не нужен. Ни родители, ни школа, ни одноклассники. Я буду с тобой. Мы будем вместе. И больше ничего не нужно. Сон, состоящий из множества «нет», не позволяющих мне преодолеть каменную глыбу. У меня нет сил, чтобы пробить ее, но я не сдаюсь, а посему прилагаю все усилия, дабы «перейти на ту сторону». Он находится за той стеной, что величественно возникла пред моим взором, я не могу проломать кирпичное основание, я сдерживаюсь, чтобы вновь не ударить ее, я вдыхаю морозный воздух, а потом поднимаюсь вверх по склону, в сторону скалистых гор, еще одного пути, который доставит меня к нему. Я хочу достичь его своей рукой, только бы коснуться его волос, снова прикоснуться к изящной и мягкой коже, вот и все, что мне необходимо. Я не чувствую, что хочу чего-то большего. Мне достаточно быть всегда рядом. Всегда. Потому что я ни секунды не проживу без него. Таково оно, мое личное проклятие. Льется теплая, приятная вода. Влага касается моей кожи, моросит кончики пальцев, я умиротворено вздыхаю, откидываю голову назад и смотрю в широтные горизонты. Там, где оканчивается горы, начинается новая преграда, а пока я расслабляюсь, нить нашей привязанности увянет как изысканный цветок и станет лишь его гнилым подобием. Я опускаю лодыжку в воду, колышущиеся ветром волны приливают по колено, омывая мое тело, а я зажмуриваюсь, поднимая взгляд вверх, туда, где виднеется огромное полотно неба и ярко светящие лучи солнца, прогревающие землю. Я слышу тихий шепот волн и пение птиц, успокаивающие меня. Я все смогу, я всего достигну, ведь я уповаю на Бога, на всемогущее существо, что поможет мне достигнуть желаемого. И сон обрывается… Эх. Долго я поспал. Начинаю утренний монолог в мыслях. Я вижу его лицо, когда он беспристрастно оглядывает меня кроваво-красными глазами, а потом выдает нечто, на подобии улыбки. Я не в силах отвести глаз. Я все еще безумен и опьянен им, навсегда, и мне страшно, как долго это будет продолжаться, я боюсь, что стану еще требовательнее к А-йе и навсегда заставлю его остаться только лишь с собой. Но прямо сейчас прихожу от наваждения в порядок и улыбаюсь в ответ. - Прости. И оно звучит как приговор тишине. Звучит как мое вечное проклятие, и проклятие А-йи тоже.