растеряться

солнце теряется в волосах. рыжие блики скользят до самых неровно постриженных кончиков, и тонкие пальчики заправляют прядь за ухо. сопит. носки кед упираются в не покрытую лаком деревянную стенку крошечной комнаты. хорошо притираться к учителям: иногда — ты сбегаешь из школьной маеты в эту паспортную зарисовку: 2х2, студийное освещение и лицо не из самых счастливых, впридачу. волосы шелестят по плечам, белый воротничок одним краешком прячется под бордовый свитер, и пятка отбивает рифленый мотив. где-то за парой стен стучат каблучки начищенных туфелек и грязные футбольные кроссовки безразлично набивают волочащийся рюкзак. где-то на три этажа вниз огромные школьные двери обхаживает охранник в сплошь черной, но исшитой синей полоской вдоль штанин, форме и старательно отмечает каждые уходящие и приходящие из рук преподавателей ключи. где-то этажом выше — небо. острые локотки падают на колени, а сжатые кулачки подпирают щеки. солнце уже обняло деревья у их корня, первые ветви и дальше, дальше, дальше, а сейчас — целует мягко, быстро, смешно вытянув губы, самые-самые зеленые верхушки старых дубов, юных осин и цветущих каштанов. плечи, немного напряженно, в спазме, сжимаются дугой. дверь открывается с одним только препятствием в непропорционально приделанный порожек, и за него ступает бежевого цвета ботинок. громкое, взрослое, важное дыхание разрезает канву сладкой закатности из окна маленького пространства, и тело, предельно осторожно, но без опаски, падает на крепко держащийся ящик, раньше использованный по естественному назначению, а сейчас — радо вмещающий двоих, так желающих убежать. — нигде, но здесь, — юношеский голос чуть-чуть хрипнул, но улыбка через него не сквозила — улыбка ударяла по лицу, и девушка, безучастно скинувшая руки меж колен, не могла не засмеяться. — где еще, — зеленые глаза гостеприимно пускают в душу, и горчинка коричневого в купающейся золотом листве говорит острее и точнее. юношеская рука поднялась в воздух с двумя бутылками из толстого стекла; одна блестела мягко-лимонным светом, другая — глубоко и натурально морковным, с мякотью. — любимая кислятина, дружище, — и мокрый холод стенки бутылки встретил теплую ладошку, и верхние ресницы сами коснулись нижних, и тонкие уголки губ сами потянулись вверх. — я, что ли?! и тонкие пальцы резво зашелестели в рыжих волосах, и смех посыпался колокольчиками на пол, и тонкое плечико коснулось крепкого. — ты, ты, ты, и твои лимонные соки, челюсть мне сведи! как можно это пить? — широкая улыбка мягко вырисованных губ показывала ровные белые зубы, и смех, последующий за прорепетированным соприкосновением горлышек открытых бутылок, заполнил комнатушку до верху. они открыли окно. рыжая головка, уже не обнимаемая закатным солнцем, сплывшим за дома, все в бетонных заплатках, опустилась на плечо в белой футболке, и уголок юношеских губ не мог найти в себе сил опуститься. сонливая мягкость тепла и атласная свежесть ветра скользила по щекам, лбу, шее и плечам, и небо, окрашенное в сильно разбавленную голубую акварель с таяющим где-то далеко желто-розовым солнечным пятном, действовало крайне успокоительно. черные кеды высунулись из окна. икрам было немножко больно опираться на деревянную оконную раму, но ноги, потерявшие весомость, разрезали и без того неплотный воздух, когда носки поднимались и опускались, вытягиваясь. и девушка, расслабив веки и губы, опустилась затылком на стену, и плечи упали. ножки задвигались в незамысловатом ритме, и скоро, рядом с ними, протянулись большие, тяжелые бежевые ботинки. — знаешь что? иногда надо хорошенько рассыпаться, чтобы хорошенько, заново, собраться. еще один стакан воды опрокинули на небесную канву, и солнце окончательно растворилось в пятне.