Семья

Коварный песок забивался под доспехи, лез в глаза и довольно неприятно скрипел на зубах, оставляя послевкусие как от тлена. Амелл могла бы сказать, что она уже привыкла к этому, но это будет ложью. Она никогда не привыкнет к подобному. Точно так же, как и к песне в своей голове, что звучала словно колыбельная матери. И пусть Амелл никогда не знала своей матери, что-то ей подсказывало, что именно так звучал ее голос. Такой же тихий и немного гнусавый, но песня ее была прекрасна. И она преследовала ее везде. С первыми лучами солнца и до того момента, как свеча полностью догорит в ночной тишине, прерываемой трелью сверчков. Песня эта сладким медом вливалась в уши и звала ее, звала что есть силы. И Амелл вторила ей, сама того не осознавая, мурлыкая эту песню себе под нос. Стражи смотрели на нее с состраданием и опаской, боясь, что страж-командор решит наказать их за проявление жалости к своей персоне. Ведь Амелл ненавидела, когда ее жалеют. Когда она впервые услышала про зов, то лишь только отмахнулась – времени было предостаточно, а с той ситуацией, что сложилась вокруг Ферелдена, нельзя было точно сказать, какой твой день станет последним – следующий или случившийся через год. Она вообще не задумывалась над тем, как умрет, молодым это не свойственно. Не свойственно им думать о том, что их ждет впереди, какие опасности их встретят на дороге. Куда как интересней думать о приключениях и том, как же порой удивительно шагать по новым местам. Особенно ей, девочке только что выпущенной из круга. Амелл помнила, как вышла за ворота круга, сопровождаемая недоверчивым взглядом храмовников, редко оглядываясь на происходящее, на стоящих на балконе Ирвинга и Грегора, на Каллена, что словно побитая собака смотрел на нее из бойницы башни. По другую сторону от нее шел Сурана, сгорбившись и втянув голову в плечи, словно боясь происходящего, ощущая стыд или же просто осознавая все ужасы которые им предстоит пережить за крепкими стенами их дома. Тогда Амелл впервые взяла его за руку, в попытках поддержать и увидела, как длинные эльфийские уши дернулись от удивления. Потом, когда у нее появился мабари, Амелл улыбаясь, смотря на то, как точно так же ее Моровой (чье имя так старательно выбирал Алистер) шевелил своими короткими ушами. Амелл пыталась писать ему в Вейстхаупт, но вороны не возвращались обратно, словно кто-то пытался разорвать связь между стражами. И она даже знала кто – Кларель. События Адаманта застали ее в дороге, удивительно, но вороны Лелианы найдут любого, в этом и сомневаться не стоит. Странным было даже не это, а то что ворон Сестры Соловей принес ей письмо Хоука. Кузен никогда не отличался складным слогом, хоть и писал грамотно. Рваными фразами он рассказывал, что случилось в Адаманте, как им пришлось войти в Тень («Солона, это было до чертиков страшно, как когда мы решили попробовать эль эрла Кастера» - вещало письмо, заставляя женщину приподнять уголки губ в этой грустной истории), Хоук рассказал, как достопочтенный Страуд остался прикрывать их и пожертвовал своей жизнью. Он писал о том, что стражи не были виноваты и Кларель была запугана. Амелл так не считала. Если эта дура впала в панику при одной лишь песне, то ее первым делом надо было кинуть на глубинные тропы и запечатать двери. Паника – смерть, не только для стражей. И это знает любой мало-мальски обученный военному ремеслу, даже такая как Амелл, что подобным вещам училась сразу на практике, понахватав обрывочных знаний из разных справочников. И если у стражей Орлея такой предводитель, то неудивительно, что все закончилось штурмом крепости. В любом случае, Кларель она не жалела и даже считала, что та заслужила, в конечном итоге, теперь ее песнь прекратилась. А вот песнь Амелл только звучала громче. Она была такая нежная, такая тихая, песня эта баюкала ее по ночам, а по утрам предлагала еще немного поворочаться в спальном мешке, насладиться утром. И вроде бы ничего плохого в этой песне не было, но она говорила вновь и вновь «пора». И Амелл ужасалась. Она не хотела уходить, только не теперь, только не так. Впервые в своей жизни у нее было все, о чем она когда-то мечтала. У нее было дело, которому она была верна всем сердцем; призвание, что сулило помощь людям; у нее были друзья, готовые стать бок о бок с ней; уважение, которое, порой, даже королям не выказывали; у нее появилась семья, такая, о которых даже в книжка не пишут. Она не могла потерять этого, нет. Только не страж-командор, только не Героиня Ферелдена, что сразилась в тени с ужасным демоном, что помогла истинному королю взойти на трон, сняла проклятье с лесов и победила самого Архидемона. Не может такой герой уйти тихо и мирно. Нет. Нужно бороться. И Амелл будет бороться, пусть весь оставшийся мир пойдет против нее, пусть враги будут преграждать путь. Она будет драться, найдет источник своей песни и заставит его навсегда замолкнуть. Печалило ее лишь то, что сейчас она совсем одна, лишь только постаревший Моровой верно следует за ней высовывая длинный язык из-за жары. Топот копыт она услышала не сразу, песок глушил любой звук, кроме протяжного воя меж далеких скал. Зато она услышала ржание кобылицы, где-то из-за ближайшего бархана. Солона не боялась разбойников, скорее была удивлена, что они окопались даже здесь, где красть было нечего. Она все так же опиралась на свой посох, посильнее завернувшись в холщовую накидку, уберегающую от палящего солнца. Тройка коней появилась из-за выступа, широких, сильных, явно ферелденской породы, способных пройти как по топям, что тянут тебя вниз, так и по каменным узким тропинкам Морозных гор. Всадники не нападали, но при виде стража-командора пришпорили лошадей, добиваясь от них недовольного ржания. Нагнали они одинокую путницу быстро, окружив ее со всех сторон. Как и сама Амелл, они прятались от жаркого климата под легкими накидками, закрывая лица, песочный цвет их стремился развеять силуэты путников среди обширного песка. Самый маленький из силуэтов соскочил с лошади, поднимая небольшой столп песка под своими кожаными сапогами, поношенными от долгой дороги и постоянных климатических сюрпризов. Незнакомец откинул капюшон и светлые волосы полезли во все стороны, скрывая узкое лицо с большими глазами. Сурана всегда был эльфом слишком миловидным, как любят говорить. Он обладал хрупкостью, чуть ли не девичьей, тонкими руками и длинными изящными пальцами, что словно танцевали, когда он творил ворожбу. У него были большие глаза, отливающие оливковой теплотой, и густые ресницы, на зависть многим девицам. Даже голос его со временем так и не сломался, превратившись в грубый бас, как такое бывает со многими мужчинами. Алим и по поведению был кроток, постоянно пригибая голову вниз, втягивая тонкую шею в плечи. Круг привил ему стыдиться того, кем он был – эльфом и магом. Амелл помнила, как юного тогда еще, наверное, лет десяти от роду, его гоняли храмовники по делам, которые входили в обязанности простых служек. А ребенок, слишком сильно напуганный людьми с оружием, беспрекословно выполнял их поручения, даже не думая возразить. Тогда Солона впервые заступилась за него, загородив щуплое тельце собой и в открытую заявляя о том, что ей не нравится происходящее и что она нажалуется Ирвингу. Она всегда слыла слишком наглой и слишком остроязычной, даже в свои четырнадцать лет. И храмовники всегда смотрели на нее с долей неприязни и недовольства – они не могли запугать наглую девицу, она вечно находила колкие фразы и веские доводы, из-за которых вседозволенность храмовников сходила на нет. Алим смотрел на нее как на свою спасительницу и, признаться, ей это нравилось. Он следовал за ней хвостом, куда бы девушка не направилась, семенил, стараясь успеть, путаясь в полах слишком длинной мантии. Наверное, это должно было раздражать, но Суране было приятно, что кто-то настолько сильно перед ней благоговеет. Она была защитницей, как ей казалось, заботилась о нем и не давала в обиду. Маленького эльфа шпыняли не только за то, что он обладал даром, но и за то, что он был остроухим, довольно нечестно по отношению к остальным, но даже магам хотелось чувствовать, что есть кто-то ниже них, убеждая себя, что их участь еще не настолько ужасна. Но те времена прошли, за десять лет переменилось многое. Алим покинул Амарантайн девять лет назад и это, признаться, был долгий срок. Он уезжал уже не маленьким испуганным ребенком, посвящение в стражи Мор сделали свое дело. И хоть выглядел он все так же, слишком худым и доморощенным, что-то внутри эльфа изменилось. Солона видела это в его глазах, что теперь не были распахнуты в любопытстве, у них появился хитрый прищур, которого ранее она не замечала, но который рано или поздно должен был появиться у взрослого человека. - Что ты здесь делаешь? – Солона вскинула брови, все еще силясь понять, что происходит. Вполне возможно, что кто-то решил использовать иллюзию и таким образом убрать ее. Но зачем? Амелл уже лет десять не лезла в политику и абсолютно не интересовалась происходящим в стране. Алим покачал головой, словно услышал глупое предложение неразумного дитя. Со времени их последней встречи он вытянулся и стал шире в плечах, теперь куда больше напоминая мужчину, нежели в свои юные года, когда его часто принимали за шибко худенькую и угловатую девицу. - Все такая же недоверчивая Солона, - произнес он и, оказалось, что голос его тоже стал грубее. Как успел он так сильно вырасти за эти девять лет? - Ты должен быть в Вейсхаупте, - не сдавалась женщина. - А ты в Амарантайне, но мы стоим с тобой посреди пустыни, ведущей в никуда. – Алим взглянул на нее точно так же, как и в тот день, когда их поймали с поличным, связав руки и готовя к обряду усмирения. – Ты слышишь зов, да? Амелл поджала губы, как назло, песня в ее голове стала громче, словно осознала, что речь сейчас идет о ней. Женщине очень хотелось, чтобы эта песня, наконец, заткнулась, чтобы поющая ее захлебнулась собственной кровью и слюной, чтобы гнила, как гниет сейчас ее душа от осознания неизбежности. Ей было страшно, но что еще важнее, ей было стыдно за этот страх. Не имела права страж-командор бояться, это было непозволительно, тем более какой-то мелодии в своей голове. Она вскинула голову в гордости или же в желании высушить наступающие слезы под палящими лучами солнца. - Это так важно? – Амелл грустно улыбнулась, словно смертельно раненая, принявшая свою участь отправиться на другую сторону, без права возврата. Пусть считают, что она ушла, как и полагается любому стражу – защищая и спасая, а не убегая от собственной участи. - Для нас да. – Эльф кивнул на всадников, что не вмешивались в разговор, натягивая поводья и стараясь не наседать вперед. Всадники слезли со своих скакунов, откидывая капюшоны, обнажая такие до боли знакомые лица, при виде которых горькая усмешка прорезала начинающееся покрываться морщинами лицо стража-командора. - Решила в одиночку уйти и с нами не попрощаться? – Гаррет растянул свои тонкие губы в ухмылке, обнажая острые клыки, словно у хищника. - Или просто найти приключений для себя одной. – Стоя на земле Мариан теперь была намного ниже брата, намного ниже Алима, что было куда занятнее. – Приключениями надо делиться, Солона. Женщина вздохнула, толи от горести, толи от радости. Ей бы хотелось накричать на них, но слишком сильно было ее одиночество, развившееся в последние годы. Она казалась себе такой несчастной и одинокой, жалея сама себя, словно последняя прокаженная. Но была все еще слишком горда для признания подобного. Одинокие ночи ее были полны грусти и сожаления, раздумий о жизни, которая бы у нее могла быть, сложись все иначе. А утро приносило только сожаление и жалость к самой себе, вкупе с недосыпом и красными от усталости глазами. - Правда думала, что никто тебя не хватиться? – Сурана казался не столько возмущенным, сколько обиженным. – Солона мы ведь… - Твоя семья, - закончил за него Гаррет, становясь вдруг серьезным, что нечасто происходило со старшим из семейства Хоуков. – Слушай, я понимаю, положение хреновое, но это не повод… - Не повод к чему? К тому чтобы уйти? – Женщина подняла голову, с долей издевки глядя на кузена. Не хватало, чтобы дорогие ей люди видели в ней кого-то слабого. Это она здесь защитница, это она решает все проблемы. – Ты не знаешь какого это, слышать эту песню снова и снова. Снова и снова. Она повторяется, она такая тихая, но она постоянно у тебя в голове. Она сводит с ума, она заставляет мучиться, словно с тебя живьем сдирают кожу, но никому нет до этого дела. - Нам есть! – прервал ее горячую речь Алим. Он раньше никогда не повышал голоса, даже во время битвы, которые они проводили вместе. Тихий и кроткий Алим, который вырос и превратился в стойкого мужчину, Амелл успела пожалеть лишь о том, что не видела этого воочию. - Слушай, когда я помогал Инквизиции с Адамантом, - при этих словах Амелл хмыкнула, наполняя этот жест полнейшим отвращением, которое Хоук-старший решил пропустить мимо ушей. – Я встретился с женщиной по имени Фиона. Она была одним из лидеров восстания кругов. Я с ней поболтал некоторое время и она сказала, что довольно долгое время служила стражем, потом отправилась на Глубинные тропы по зову. Но она вернулась и смогла преодолеть зов. Пойдем с нами, в Скайхолд, Фиона может помочь тебе. - Идем, Солона, - Мариан взглянула на кузину, улыбнувшись ей, совсем не так, как ее брат, открыто и легко. – Давай, не бросай нас. Амелл опустила взгляд вниз, внезапно песок под ногами стал таким интересным, казалось, каждая песчинка обладала своими собственными чертами, а острое зрение стража, подтопленное оскверненной кровью, помогало в этом как ничто другое. Если это был ее шанс и ее возможность пожить еще немного, разделить эту жизнь со своими дорогими людьми, то она просто не могла отказаться. Это был ее шанс…