– Что ты с ним сделал, сволочь? Ты же дал мне слово, что не будешь его кусать! Вампир фыркнул: – И не кусал! – Тогда что он делает в твоей постели? Л'эрт картинно изогнул бровь: – Ну... я учил его вышивать крестиком. Всю ночь. Ален Лекс. Левый глаз дракона
Он долгое время жил во тьме. Он привыкал к ней, и, в конце концов, тьма стала его частью. В темноте труднее оставаться хладнокровным, труднее заставлять себя не думать о сотне вещей, из-за которых всё может рухнуть. Например, почему бессмертие считается преимуществом вампирской жизни? Он не видел в вечной жизни ничего хорошего. Нет, серьёзно, неуязвимость надоест любому. Каждый день одно и то же. Смотришь – и видишь, как жизни, города, страны, империи уходят, растворяются, оставляя только лишь лёгкий след своего существования в памяти людей, да и та недолговечна. Ему нравились перемены, и ему было мучительно оставаться на месте вместо того, чтобы двигаться вперёд вместе с ними. Ведь бессмертие идет рука об руку с одиночеством. Он всего лишь зритель. Он ничего не создаёт, навсегда оставаясь в том возрасте, когда ушёл из мира людей. Он может только смотреть, как мирские дела текут рядом, не задевая его. Время проходит мимо – люди привыкли так говорить вследствие установившегося неверного понятия, но они ошибаются. Время вечно – проходят мимо сами люди. Из всех постепенно меняющихся или уже ставшими неизменными вещей, самой естественной является сон. Конечно, сон, даже самый прекрасный – это всего лишь картина, обрывки памяти, представляющие собой дополнение к жизни, то, чего нам хочется больше всего, наши тайны и страхи, которые воплощаются в спящих телах и разумах. Но сейчас его занимало другое – неповторимая тайна сна, вкушаемого ради его одиночества, чтобы не захлебнуться в нём. Неотвратимое и опасное погружение в океан, где люди обнажены, одиноки и безоружны, где все становится сразу другим – цвета, плотность предметов, ритм дыхания, – и где они часто встречают тех, кого им так хочется видеть, или же наоборот, кого встретить совсем не ожидают*. Ведь это всего лишь сон. Какой дурак может принять его всерьёз? Выходя из сновидений, люди не могут унести чёткие очертания образов. Чужой разум затягивает не хуже водоворота, без шанса на свободу. Если ты сам не можешь видеть сны, то чужой сон для тебя является отрадой. Увлекательнее может быть только человек, в чей сон он вторгся. Он мог бы объяснить многое в этом мире, но не то, зачем он это делает. Возможно, это любопытство. Возможно, эгоистичное желание. Возможно, сумасшествие. А как ещё можно назвать стремление приходить к своему убийце? Но ведь от судьбы не уйдёшь. Она двигается медленно и неотвратимо, как вечность. Её не изменить. Её не повернуть. Точно так же, как не запустить мёртвое сердце. Точно так же, как не поднять из пепла сгоревшие нации. Возможно, довести его до сумасшествия было бы идеальным способом сжить его со света. Ведь они не могут спокойно ходить по земле, пока один из них не умрёт. Хотя технически вампиры и так мертвы. Но кто знал, что всё так повернётся? Что хищник заиграется с охотником, незаметно для себя становясь жертвой?***
Сны более чем реальны, когда мы в них находимся, и только проснувшись мы осознаём, насколько они необычны. Но стоит протянуть руку и схватить, как образ утекает, как вода, рассыпается как песок сквозь пальцы. Для меня самым счастливым мгновением стал тот миг, когда я засыпал, а несчастным – когда просыпался. Я мечтал о сне. Не для того, чтобы забыться или избежать скуки, а потому, что я хотел видеть сны. Я желал того, чтобы он снился мне. И хотел провести несколько часов в мире, где мы были бы вместе. Такой призрачный и далёкий, но одновременно близкий и дорогой. В моих снах он всегда молчал, но его жёлто-песчаные глаза говорили о многом. Я знал, кто он, знал, что нужно сделать, знал, что долг перед человечеством превыше всего, но не мог остановиться, не мог себе запретить. Я всю жизнь был эгоистом, так почему же должен прекращать им быть? Это всего лишь сон, так почему бы не насладиться им в полной мере? С непонятной радостью я ждал захода солнца, и с такой же необъяснимой ненавистью и страхом ожидал, когда оно появится из-за горизонта. Солнце и день разлучали нас. Реальность врывалась, как напуганная летучая мышь, и кружила, сбивая мечту. Мне стала ненавистна сама мысль о небесном светиле, потому что оно прерывало наши встречи. Я не знал, сбудется ли мой сон, поэтому не хотел просыпаться. Я прозябал в яркой и горячей реальности, проклиная стрелки часов, и молился о том, чтобы скорее наступила спасительная ночная прохлада. Я почти уподобился тем, на кого охотился столько лет. Я не помнил, когда это началось, пару лет назад или вечность, но это не имело значения. Всё, что важно, это только то, что есть сейчас. Я знал, что это ловушка, знал, что он заманивает меня как волк, загоняющий добычу в угол, но я хотел быть загнанным. Возможно, я сам был охотником, ведь в моём звании это слово имеется. Охотник на нечисть. Звучит примитивно, но как есть. Постепенно я начал ненавидеть это. То, что он был далеко, то, что он сводил меня с ума. Я жаждал его. А убить или любить, я не понимал. Даже сейчас представлять его было почти физически больно. Его высокомерный, прищуренный взгляд, тонкие губы, прямой нос и точёные высокие скулы. Чёрные как вороново крыло волосы, собранные в хвост и две пряди, свободно спадающие на лицо. Изящные, длинные пальцы пианиста, широкие плечи, мускулы, перекатывающиеся под бледной кожей. Его выражение лица никогда не менялось, оно всегда было спокойным и чуть насмешливым. Мне хотелось исказить эту маску. Отчаянием, болью, ненавистью, похотью, радостью. Неважно чем, а лучше всего – всем вместе. Как-то случайно я заметил его в толпе, даже незаметно ущипнул себя, и мне стало больно, но я всё равно не поверил, потому что мой сон в моём мозгу давно смешался с реальностью. Но я почувствовал его запах. Это был крепкий и терпкий запах табака, смешанного с чем-то сладким. Мне хотелось попробовать этот запах, посмаковать на языке, впитать его в себя. Я протянул руку, а он лишь улыбнулся и исчез в толпе, растворившись, словно тень. Это была его игра, и я, не задумываясь, принял её правила. Он – яд, что въелся в мою плоть, кровь, кости, душу. Хотелось почувствовать его своей кожей. Пройтись пальцами по всему телу. А ещё хотелось воткнуть в него осиновый кол и посмотреть, какая кровь будет вытекать из него: бурая или алая, и будет ли вообще. Я сошёл с ума и мне это нравилось. Я хотел его, а он этого и добивался. Ну, не смешно ли это, подумалось мне. И вампир, и смертный плотно, как на наркотике, сидят друг на друге.***
Пламя свечей отбрасывало светлые блики, дрожа от малейшего колебания воздуха словно живое. Тьма великодушна и терпелива. Она даёт мнимую свободу этими маленькими огоньками, век которых не так уж и долог. На часах было то время, когда уши слышат малейший шорох. Когда можно больше увидеть закрытыми, чем распахнутыми глазами. Лёгкий порыв ветра из окна, скрип оконной рамы. На подоконнике появился силуэт. Человек, сидящий возле камина, чуть шевельнулся и приоткрыл глаза. Холод, расползающийся по комнате, становился более въедливым. – Свечи. Романтический вечер? – Мужской голос, доносящийся от окна, был хрипловатым и тягучим как мёд. Дофламинго вздрогнул, повернул голову и уставился на ночного гостя. Душа трепетала и ликовала, а мозг отказывался рационально мыслить. Он тут! Он рядом! До блондина долетел едва уловимый терпкий аромат. Сейчас, когда он полностью расслаблен и вроде бы не замечает ничего вокруг, он лёгкая мишень, но к нему невозможно подобраться. Он словно хищник, ждущий свою добычу, однако добычей может оказаться он сам. Рука потянулась к колу. – Тебе говорили, что ты совсем не похож на своего предка? – Я не люблю, когда меня с ним сравнивают, – отвернулся Дофламинго, а ладони сжали орудие убийства, чтобы унять дрожь в пальцах. – Этого тебе не избежать, – пожал плечами вампир, садясь в кресло напротив. – Мы как две свечи, которые догорают, да всё не могут догореть, – сказал Дракула, – две свечи, создающие обманчивое впечатление, что они не погаснут никогда, что крошечный огонёк, озаряющий воск, будет трепетать вечно. – Не волнуйся, Крокодайл Цепеш, потомок Дракулы. Мы будем трепетать вечно, чего бы нам это не стоило, ведь мы две стороны одной монеты и не можем друг без друга. У нас это в крови, в памяти, в судьбе. На каждого Дракулу найдётся свой Ван Хелсинг, – лицо Дофламинго озарила дикая бешеная улыбка. – Зови меня Крокодайл. – Зачем ты пришёл? – спросил блондин. Манера Крокодайла держаться бесила Ван Хелсинга. Хотелось стереть это вечное скучное выражение и посмотреть, как будет меняться его лицо. – Ну, рано или поздно мы всё равно бы встретились. Так зачем оттягивать неизбежное? Тем более, мне стало интересно, что представляет собой потомок Габриэла Ван Хелсинга. – Я же говорил… – Да-да, ты гордый и непослушный мальчик и не любишь равняться на старших. – Крокодайл насмешливо прищурился. – Твой предок был великим человеком, считавший, что даже врагов надо уважать. А вот от тебя я не в восторге. – Я что, похож на клоуна? – фыркнул охотник. – Немного. – Издеваешься? – выгнул бровь Дофламинго. – Боже упаси. Человек поднялся и медленно потянулся, словно кот. Его движения ничем не выражали внутреннего сосредоточенного состояния. Внутри всё сотрясалось от предвкушения. Чего же? Пока не понятно. – Ты убьешь меня? – спросил вампир. – Разумеется. – Ты не колеблешься. Ты не боишься меня? – лениво полюбопытствовал Крокодайл. – Да ты у нас шутник, – теперь была очередь Дофламинго насмехаться над ним. Это игра, и Дофламинго незаметно поменял правила в ней. Совсем чуть-чуть, просто чтобы увидеть, чего он хочет. – Жаль, что ты злобный кровосос, а то цирк бы лишился прекрасного клоуна. – Вот же щенок! – почти восхищённо произнес Дракула. Внезапный оскал расплылся по его лицу. Он резко встал, за спиной появились широкие кожистые крылья. Вот оно. То, чего Дофламинго добивался. Это звериное выражение и дикий огонь, жажда убийства в его глазах. Но этого мало. Он хотел еще. Большего. Им обоим надоело показывать эту никому не нужную учтивость. Покрепче перехватив кол, медленно, шаг за шагом он стал кружить вокруг творения ночи, незаметно приближаясь. – Ты не сможешь меня этим убить, ты же знаешь, – сказал Дракула. Охотник знал. Но сейчас он не хотел убивать его. О, нет, для этого ещё не время. – Это было бы слишком скучно. Ты же хочешь насладиться игрой, ведь это ты её затеял. Крокодайл расхохотался. Его смех был медленным и долгим, и Дофламинго откровенно наслаждался звуком его голоса. – Что ж, я ошибся в тебе, молодой Ван Хелсинг, беру свои слова назад. – Поздно. Эти слова тяжело упали и почти ощутимо пронеслись между ними, став первым толчком. За этим словом последовал точный и сильный удар в челюсть, чтобы свалить противника, но тот увернулся, мгновением позже оказавшись уже за спиной. Ван Хелсинг резко развернулся, замахиваясь и целясь в него острым концом кола, но вампир без труда блокировал эту атаку. Блондин попытался увернуться от контратаки, присев, но не успел. Рука с колом была зажата в стальных тисках пальцев, но вторая была свободна. Охотник попытался перебросить кол в свободную руку, но вампир, усмехнувшись, легко отвёл её, после чего занёс руку для удара. Дофламинго пропустил его, и по его губам потекла струйка крови. Она была багровая, почти чёрная в этой полутьме. Зрачки Дракулы превратились в щёлки, а крылья взметнулись за спиной. Вампир одним ударом отбросил человека в дальний угол комнаты, к стене. От удара потемнело в глазах, рот полностью заполнился солоноватым привкусом крови. Дофламинго потёр затылок и сплюнул. – Больно, знаешь ли… – Да ты что? – прошипел Крокодайл. – Хочешь, повторим? – Ты так любишь причинять боль? – Боль – это истинное наслаждение. – Да неужели? – рот Дофламинго растянулся в ехидной ухмылке. – По своему опыту говоришь? – Нарываешься? – Боже упаси, – блондин демонстративно закатил глаза. Дракула присел рядом с ним. Мужчина полусидел, облокотившись на стену, поэтому Крокодайл смотрел на него сверху вниз. Его высокомерный взгляд прожигал насквозь. Так, словно бы Ван Хелсинга проткнули раскалённым прутом и медленно проворачивали его. – На самом деле я тебя ненавижу, – тихо сказал охотник. Правда, скорее, чтобы убедить себя, чем донести до него. – Взаимно. – А ещё я устал. Ненавижу ответственность. Во взгляде вампира мелькнуло удивление, а человек продолжал говорить. Он успокаивал и его, и его бдительность, и себя заодно. Это тот самый приём, который несчастная жертва использует перед маньяком или убийцей. Говори с ними, и они ответят тебе, ведь по большому счёту это люди, которые просто сорвали свой ограничитель, потому что их никто не любит, у них нет работы, близких, друзей. Им просто надо освободиться. Он, конечно, не человек, и Дофламинго не считал себя жертвой, но это прекрасный способ, чтобы заставить его расслабиться и опустить защиту. – Каждый человек – автор своей жизни? Что за бред! Я родился в этой семье, меня не спрашивали, кем я хочу стать, на меня водрузили жизни множества людей и я должен нести ответственность за них. Да к чёрту! Мне нет дела до того, кого там загрызли в подворотне! – Ответственность за всё, что с тобой происходит, лежит только на тебе, независимо от того, согласен ты с происходящим или нет. – Тебе легко говорить, ты-то вселенское зло. – Дофламинго состроил обиженное лицо и прикрыл глаза. Крокодайл тихо рассмеялся. Охотник из-под полуприкрытых глаз наблюдал за ним, подгадывая момент. – Знаешь, что самое хорошее из этого? – почти промурлыкал он. – И что ж… – вампир поперхнулся своими же словами. В его животе торчал осиновый кол, выходя острием из спины. – Когда я убью тебя, всё это закончится. – Ах ты, маленький ублюдок! – прохрипел он. Из его рта потекла струйка крови. – Ты же любишь боль, так наслаждайся ей, – прошипел Дофламинго ему в губы. Дракула тяжело дышал, и Дофламинго имел возможность чувствовать его дыхание, его тело, видеть его тёмно-алую кровь, стекающую по деревяшке. Их глаза встретились. На дне зрачков тлели угли, вот только чего? Ярости, жажды, страсти? Дофламинго запустил руки в чёрные как смоль волосы, стягивая с них резинку, что перетягивала их в хвост. Дракула по-прежнему не шевелился и лишь только выдохи вырывались с хрипом из лёгких. Ван Хелсинг приблизил своё лицо к нему, он не мог оторваться от него. Его затягивало как во снах, только эти ощущение лучше. Они реальны. Он медленно вытащил кол из Дракулы и отбросил его в сторону, тот зарычал от боли. Предмет с громким стуком отскочил от пола. Звук был оглушающим в этой тишине, словно из пушки. Громкий, он подавал сигнал к началу действий. Язык Дофламинго прошёлся по вампира губам, собирая кровь с уголков губ, и медленно проник в рот, задевая кончиком его язык. Поцелуй был глубоким и чувственным. Дофламинго схватил вампира за ворот и притянул ближе. Сильные крепкие руки прошлись по его спине, поглаживая крепкие плечи, спускаясь вниз к ягодицам и сжимая их. Объятия душили в своем желании большего. Дофламинго резко отстранился, оставив осиротевший рот партнера, из которого вырвался негромкий соблазнительный стон. Дракула опёрся рукой в стену, опустив колени на пол, так что ноги Дофламинго оказались между его разведенных бедер. Руки легли на крепкие плечи. Дофламинго быстро облизал губы, и, подтянувшись к шее партнера, провел языком по кадыку. Крокодайл заурчал и только сильнее прогнулся ему навстречу. А блондин между тем продолжал покрывать яростными поцелуями вперемешку с укусами линию подбородка, шею, ключицу, с наслаждением вдыхая тот самый желанный, не отпускавший с той мимолётной встречи запах. Он резким движением разорвал рубашку. Ладонь скользила по груди. Указательным пальцем он обвёл его сосок. Прошёлся ладонью по животу. Пальцы нащупали рану, края которой уже почти затянулись. Он надавил на неё и Дракула зашипел. Дофламинго потёрся коленом между его ног, а руки перешли на бёдра и крепко их сжали. Оба уже были сильно возбуждены, тяжело дышали и сверкали глазами: один – льдисто-голубыми, подёрнутыми мутной дымкой, второй – жёлто-песчаными с вытянутыми зрачками. Крокодайл прикрыл глаза и тихо выдохнул, когда Дофламинго начал целовать его грудь, слегка прикусывая кожу, тут же покрывшуюся мурашками. Руки скользнули под пояс штанов и, приспустив их, сжали вставший член. Дракула выгнулся, откидывая голову назад, гортанно и тихо рыча. Дофламинго продолжал водить рукой по всей его длине, наблюдая, как Крокодайл выгибался в его руках. Он закрыл глаза и явно наслаждался процессом, его лицо преобразилось. Он прикусывал губы своими же клыками, не замечая того, что ранит их, не чувствуя, как капли крови скатываются по его подбородку. Дофламинго провёл пальцем по ним, собирая, чтобы тут же их слизнуть, смакуя вкус, и понимая, что ему этого всё ещё мало. Съехав пониже, так что его лицо оказалась на уровне возбужденного органа Крокодайла, Дофламинго плотоядно облизался, взял в рот головку, обвёл языком, и заглотил член полностью. У Дракулы потемнело в глазах, спёрло дыхание. Руки сжали голову Дофлы и стали направлять и насаживать его рот. А Ван Хелсинг с превеликим удовольствием отсасывал Дракуле, усердно работая языком и причмокивая. Не отрываясь от своего занятия, Дофламинго чуть приподнялся и сунул ему в рот свои пальцы. Дракула чуть не задохнулся от возмущения. Его глаза метали молнии, но он, тем не менее, послушно облизал их. После это Дофламинго начал ласкать вампира внизу. Крокодайл со всей страстью отвечал ему, выгибаясь, когда Дофламинго задевал простату. Его пальцы вцепились в волосы блондина, сильно оттягивая их, а таз рывками двигался, разрываясь между приятными ощущениями. Ван Хелсинг не мог больше терпеть. Этот развратный вид, пошлые звуки и эротичные движения снесли ему крышу далеко и надолго. Слишком долго он ждал, терпел, метался. Не мог решить, чего ему хочется больше – трахнуть этого вампира или же убить его, разрывая на части. Повалив его на пол и стягивая с него штаны, он широко развёл его ноги и плавно толкнулся внутрь, попутно впиваясь в губы вампира поцелуем, заглушая сорвавшийся с них вскрик. Толчки, сначала плавные, становились грубее, глубже. Крокодайл стонал, не сдерживаясь, и жмурился, тяжело дыша, то и дело срываясь, как в омут, в желанные, сводящие с ума поцелуи и ласки, забывая на несколько мгновений обо всём на свете. Перед глазами всё плыло. Воздуха не хватало. Боль и наслаждение смешивались в единый комок чувств. Всё тело было словно оголённый нерв. Дракула хватался за плечи любовника, рычал и шипел, так стискивая его талию своими ногами, что человек и вздохнуть нормально не мог. Только какое там нормальное дыхание, когда под тобой мечется в муках страсти тот, кого ты желал всё это время. – Ещё… – хрипел Дофламинго, стискивая Крокодайла в своих объятиях. – Мне мало… Я хочу ещё… У вампира не было сил отвечать на слова, все его силы уходили на то, чтобы отвечать на ласки своего несостоявшегося убийцы. Спина саднила от близкого знакомства с полом, но он не обращал на это внимания. Пальцы Дофламинго сжали его возбужденный орган, и стали двигаться в такт с толчками. Крокодайл задохнулся от новой порции ощущений. Он был на пределе. Стонать он уже не мог и только беспрерывно хрипел в губы охотника, вцепляясь когтями в его плечи и руки. Ещё один рваный толчок – и Дофламинго излился в него, а следом и Крокодайл запачкал его руку и свой живот. Тело подрагивало от пережитого марафона. Дофламинго тяжело выдохнул и, уткнувшись лбом ему в плечо, прошептал: – Не хочу, чтобы всё закончилось… Останься хотя бы на миг… – Ты эгоист, Дофламинго Ван Хельсинг. – Дракула положил ладонь на затылок мужчине, прижимая его к себе чуть сильнее. – Но я ничуть не уступлю тебе в этом. Дофламинго почувствовал как к его шее прикоснулись чужие губы. Дракула провел языком по коже, чувствуя как ускорился ток крови по сонной артерии, как сердце билось о рёбра громким шумом отдаваясь в ушах обоих. Дофламинго почти услышал, как его кожа разрывалась, когда вампир прокусил её зубами. Быть эгоистом – это не значит жить, как тебе хочется. Это значит заставлять других жить так, как тебе бы хотелось. Возможно, физиологическая потребность почувствовать друг друга была только началом. Но она и была концом. Короткое удовольствие и необходимость друг в друге закончилась, и осталось только одно – собственный эгоизм. Хотя бывает, это чувство служит и своего рода толчком для чего-то более глубокого, уз настоящей близости, но это, увы, приходит ко всем только со временем.***
Дофламинго Донкихот устало рухнул в кресло, закрыл глаза и потёр виски. Управлять многомиллионной корпорацией не просто. Даже если ты потомок Ван Хельсинга. Даже если ты вечноживущий вампир. Он поменял фамилию, после того как стал, а точнее, проснулся вампиром. Следующее, что он увидел, когда открыл глаза – тёмную непроглядную вечность. И вот уже 150 лет он был наедине с ней. Ему самому пришлось приспосабливаться к новым условиям и новой жизни. И, чего греха таить, вампиром ему нравилось быть куда больше, чем человеком. Своего создателя он больше не видел. Может, оно и к лучшему: боль в груди постепенно сменилась глухой тоской. Сны ему теперь не снились, но иногда мозг, воспалённый, алкоголем, работой, женщинами и их кровью, выдавал ту ночь со всеми подробностями, и иногда, когда Дофламинго приходил в себя, снова один в своей постели, ему казалось, что он всё ещё чувствует этот терпкий запах со слабым сладким оттенком. Прошлого не вернуть, настоящего не изменить, а пустить всё на самотёк не позволяла гордость. Скрипнула дверь. Донкихот медленно развернулся на своём стуле и уставился на дверь. Затем по его лицу расплылась широкая ухмылка. – Ты опоздал, Крок. – Ты всё такой же наглый! – с усмешкой произнёс Крокодайл, прикрывая за собой дверь. Ночь не может длиться вечно. Какой бы бесконечной она ни казалась, какой бы тёмной ни была, за ней всегда следует рассвет нового дня.