...---...

У Бастиана гаптофобия. Смешно, должно быть, видеть взрослого мужчину, прошедшего войну, едва ли не бьющегося в истерике из-за прикосновения чужой кожи к собственной. Морану не смешно ни капли. Джим кинестетик. Настоящий тактильный маньяк. Псих, которому так невозможно НАДО чувствовать под пальцами тёплое тело. И не чьё-нибудь, а тело своего снайпера. Мориарти ловит отрицательную реакцию на каждое своё даже случайное (действительно случайное), прикосновение. Стоит ли мучить кого-то ради удовлетворения собственных потребностей? Он едва ли не впервые в жизни задаётся этим вопросом, но ответ очевидно отрицателен, если "кого-то" - Себастьян Моран. Мориарти сдерживает любое желание прикоснуться, прижаться, легко скользнуть самыми кончиками пальцев. Нельзя. Ради спокойствия Бастиана нельзя. Моран замечает разительные перемены в поведении босса и ему это не нравится. Он смотрит. Подмечает. Анализирует. Не находит причины. В ответ на прямое "в чём дело?" Джим только смотрит на него больными глазами, а его руки, сложенные на коленях, чуть вздрагивают, будто он одёргивает себя. Себастьян понимает через 2 недели, когда на него накатывает лавина тоски по чёрт знает чему, и осознание это бьёт по голове не хуже, чем приклад автомата в Кандагаре. Некоторое время уходит на безрезультатные поиски в интернете. В конце концов он просто приходит в кабинет Джима и становится перед боссом на колени. -Моран? - Джим будто бы не сразу замечает его, поглощенный цифрами на экране ноутбука. Себастьян безумно надеялся, что всё обойдётся без слов, что Джим поймёт, ведь он же грёбаный гений, мать его. Но Джим обескуражен. Целиком и полностью. Неловкое молчание давит на плечи и Моран решается. Осторожно берет хрупкую ладонь Мориарти в свою и кладет ее себе на плечо. В первую секунду Джеймс дёргается и пытается вырвать руку, но Себастьян произносит "я так решил", и его срывает. Он поглаживает плечо снайпера, аккуратно перемещает вторую руку на другое плечо и легко проводит пальцами, будто сметая пылинки. -Ничего? Терпишь? Моран кивает. Его с потрохами выдают напрочь сбившееся дыхание и сведённые к переносице брови, но он действительно старается. Действительно хочет отделаться от ненависти к прикосновениям, быть может, единственного человека, за которым он готов идти до конца. Куда угодно. Джиму на крошечный миг кажется, что теперь все будет хорошо и они смогут справиться, но он понимает, что ошибся, когда осторожно приподнимает голову блондина за подбородок, заставляя его взглянуть себе в лицо. Мука. Страдание. Горечь. Вот что намешано в выражении этого лица. И боль. Бесконечная боль, которая долгие годы не могла найти выхода. Боль и немой вопрос "я урод?". Эта боль добирается до сердца гения, затапливает его, и он сам не отдает отчета своим действиям, когда оказывается на полу рядом с Бастианом, сгребая того в крепкие объятия и утыкаясь носом в его плечо. Паника. Всё что чувствует Себастьян в момент, когда вокруг него смыкаются обманчиво хрупкие руки, это паника. Он отчаянно дёргается, пытается разжать плотное кольцо западни, но у него ничерта не выходит, потому что Джим скучал, чертовски скучал по нему, и сейчас именно это не дает маленькому мальчику внутри Бастиана обороняться изо всех сил. Он призывает на помощь всё своё мужество, делает несколько спокойных вдохов-выдохов и невесомо опускает руки на спину Джима, чуть прижимая его к своей груди. И это начало конца. Прочная стена, которую он с таким упоением выстраивал, отгораживаясь от Мориарти, вдруг оказывается не прочнее утреннего льда на лужах. Она плавится под горячими руками Джеймса, которые принимаются ласково гладить светлые волосы, становится все более прозрачной, и вскоре он нее не остается и следа. Не остается следа и от маленького запуганного мальчика, прячущего вовсе не маленькие пурпурные синяки, расположившиеся на его тощем теле, под плотными растянутыми толстовками. Не остается следа от слез на его щеках, от воспоминаний о похоронах матери, криках отца и звонком ударе тяжёлой пряжки армейского ремня, встречающейся с его собственной спиной. Нет больше нужды прятаться под столом с длинной скатертью, которую постелила его мать ещё до того, как её увезли в больницу в последний раз. Нет нужды сбегать в армию из собственного дома. Нет нужды считать, что смерть под палящим солнцем - лучший выход. Нет слёз. Нет страха. Нет боли. Есть только Джим.