Кровавое исцеление

Он спит буквально на расстоянии метра от меня, мирно посапывая. Периодически он глубоко вдыхал, его веки начинали дрожать, будто вот-вот готовы открыть эти глаза, в которых я вижу столько грязи, что хочется вырвать их из глазниц. Очередной вдох и смена положения. Его грудь размерено вздымается, а лицо не выражает абсолютно ничего. Я убеждаюсь, что он в глубоком сне и, стараясь произвести как можно меньше шума, подхожу к кровати, нависаю над ним. Взгляд, будто по привычке (хотя откуда она могла взяться?), падает на его шею, и я снова думаю о том, как прекрасно было бы разрезать эту белую, мягкую на ощупь кожу. Уже представляю, как эту аристократическую бледность сменит почти синева, а все лицо и грудь будут забрызганы ценнейшей кровью, что он будет стремительно терять. Я надеюсь, что он не умрет сразу, что у него будет хотя бы несколько секунд, чтобы осознать произошедшее, чтобы понять, что я отобрал его жизнь. Я хочу взглянуть ему в глаза напоследок и увидеть там страх и ужас; хочу, чтобы в его голове метались мысли, десятки, сотни мыслей, чтобы он попытался понять, почему я сделал это. Я хочу, чтобы он понял и объяснил мне, потому что я не знаю причину своих действий. Но успеет ли этот будущий труп хотя бы осознать произошедшее за возможные пару секунд? Я надеюсь на это. Я держу тремя пальцами его глотку и ножом, что привезен из дома, аккуратным, быстрым движением кладу конец всем моим мучениям. Мне кажется, что я слышу звук, которые исходит, когда глотка цепляется за зубчики на ноже, будто симфония. Один поворот. Второй поворот. Дверь замкнута и ближайшие пару часов никто не зайдет. У меня есть время подумать о том, что мне делать теперь. Уже не раз приходили мысли о том, что сделаю с ним. Отравить, придушить, подстроить самоубийство. Я мог сделать все это, продумал до мельчайших подробностей, как обставить все так, чтобы невозможно было доказать мою причастность. Но каждый раз, когда я размышлял о любом из этих способов, в моей голове, как назойливая идея, представал образ его шеи, моих рук, одна из которых сдавливает горло почти у самых ключиц, а вторая, резким движением забирает его жизнь. Эта идея вставала у меня перед глазами каждый раз, когда я видел его. Его безжизненная рука свисает с кровати. Я лежу на полу совсем рядом, чтобы дотронуться до нее, но она кажется мне столь мерзкой, внушает отвращение, в отличие от залитой кровью шеи и всего, что видно, через этот разрез. Казалось, что кровь, которая текла с его раны, но уже с меньшей интенсивностью, заполняла пустоту внутри меня. Каждый вдох давался мне все легче, мысли были все яснее, а на губах появилась улыбка, которая испугала бы любого адекватного человека, но у нас тут только труп и сумасшедший, некому пугаться. Проходит продолжительное время. Периодически кто—то стучал, но решив, что нас нет дома, они уходили. Я поднимаюсь, не чувствуя того, что дрожу. Балкон был открыт настежь и, несмотря на июнь месяц, было все еще прохладно. Дрожь потихоньку проходит и кровь, свежая кровь, что служила для меня сейчас внутренним источником, согревает меня изнутри. Я смотрю в зеркало, и парень в нем улыбается, немного прищурив глаза. Он беззвучно произносит: "Я горжусь тобой". Тело остывает, а мой разум окончательно проясняется. Пора уходить. Я не планировал это сегодня, поэтому у меня нет шансов остаться на свободе после этого, кроме бегства. Но труп не обнаружат до завтрашнего утра, подумав, что он на работе, а я скажу, что собираюсь на денек к друзьям. Я роюсь в его сумке и нахожу недавно выданную зарплату, затем снимаю его золотые кольца, которые достались ему по наследству, и браслет. Поискав еще, я нахожу его карточку и судорожно пытаюсь вспомнить пароль, который он мне говорил когда—то. Память нехотя поддается. В кармане его пальто я нахожу еще небольшую пачку денег. Немного, но на первое время хватит. Пару джинс, футболки, кеды, документы, и несколько личных, дорогих мне вещей кладу в небольшой рюкзак. Я забираю его кошелек, так как своего не имею, посчитав, что в нем будет удобнее хранить деньги. Несколько шагов к двери. Разворот и последний взгляд на место, на ад, в котором я прожил год. Книги аккуратно расставлены на полке, на моей половине кровати валяются какие-то тетради, а на его тумбе лежит цепочка с крестиком и игрушка, подаренная его младшей сестрой. Стол почти весь загроможден чистой посудой, а сквозь жалюзи пытаются пробиться последние лучи сегодняшнего солнца. И он, мирно лежащий на спине. Я смыл с него всю кровь. На секунду, я даже засомневался, мертв ли он, но уголки моих губ поползли вверх, когда я вспомнил о ноже, который цеплялся и рвал его нежную кожу, о крови, что плещется теперь внутри меня. Рука тянется к ручке двери и на секунду замирает. Правильно ли все это? Я резким движением открываю дверь, будто подтверждая разумность моих действий. Коридор студенческого общежития не пуст, как обычно бывает. По пути я встречаю пару людей и охотно делюсь, что уезжаю к друзьям на денек—другой, а он будет на работе до вечера, после чего утром собирался поехать в университет пораньше. До следующего утра, а если повезет, то и вечера, они ничего не заподозрят. К тому времени я буду далеко. Я расслабляюсь в комфортном сидении автобуса. Музыка в наушниках сменяется одна за другой, как и пейзажи за окном. Думаю, к этому моменту он окончательно окоченел. Через сутки его найдут и, конечно, вызовут полицию, которая, после многих часов зря потраченного время на допросы и теории, отправится искать меня, но я буду уже очень далеко от этой страны. На секунду мелькает мысль, что кровь, заполнившая пустоту внутри меня, не будет моим вечным источником «исцеления». Совсем скоро мне нужен будет новый источник, который на некоторое время сделает меня «здоровым». Я закрываю глаза и медленно погружаюсь в сон. Кажется, что проходит секунда (или пара часов?) после того, как я снова просыпаюсь. Мои глаза медленно открываются, и крик застревает где-то в горле. Судорожно осматриваю все вокруг. Никаких ножей. Никаких брызг крови. Никакого исцеленного меня. Он спит буквально на расстоянии метра от меня, мирно посапывая. Периодически он глубоко вдыхал, его веки начинали дрожать, будто вот-вот готовы открыть эти глаза, в которых я вижу столько грязи, что хочется вырвать их из глазниц. Очередной вдох и смена положения. Его грудь размеренно вздымается, а лицо не выражает абсолютно ничего.