Карамель

      Размытый мягкий асфальт узких улочек молчаливо отражал приунывшее небо. Едва успевала выглядывать луна, но тут же снова исчезала за скучающе ползущими облаками. От серых тесных стен неожиданно громко отражался кучный смех шестерых мужчин, неторопливо шагающих и весело перекрикивающихся между собой какими-то пошловатыми шуточками. Осмелевший от выпивки Флаке нагло подкалывал Тилля, за что был сиюминутно поднят над землей и дальнейшее путешествие провел у того перекинутым через плечо. Все остальные хватались за животы от смеха и чуть не падали, слушая жалобные мольбы Пушинки опустить его обратно на ноги. - А ты думал, что безнаказанным останешься? Гоготнул Тилль и похлопал свисающую тощую задницу. Клавишник возмущенно пискнул и стал безжалостно колотить того по спине, но вокалист лишь поудобнее устроил свою добычу на могучем плече. - Сейчас тебя Тилль унесет в пещеру и оттрахает!       В заново накатившей волне смеха Раммштайновцы не заметили, как весело начали барабанить по крышам капли. Первым это заметил, как нельзя кстати, свисающий вниз головой Флаке, изучивший асфальт и ботинки всех участников группы вдоль и поперек. - Эй, Тилль, ты меня сейчас по луже провезешь. И вообще дождь начался. - Ну и чего ты возмущаешься? – недоуменно фыркнул Линдеманн. - Наоборот спасибо скажи, ножки не промочишь! - Нет, так не пойдет! Я домой хочу! Пока вершилась судьба клавишника, к чему, кстати, подключился еще и Оливер, вставший на сторону последнего, Рихард Круспе недвусмысленно остановился, пытаясь привлечь внимание ребят к себе. - Хорошо посидели. Спасибо за выпивку, Пауль, в понедельник верну. Ну, я, пожалуй, домой пойду.       Как и следовало ожидать, его услышали только Шнайдер и Пауль, которого привлек не столько уход гитариста, сколько обещание вернуть одолженные этому растяпе, забывшему кошелек, деньги. Оливер попытался что-то ответить, но его тут же отвлек с грохотом и плеском свалившийся в лужу Флаке. Пауль сдавленно захихикал и помог тому подняться. - Хорошо тебе, в этом квартале живешь. Мне почти на другой конец Берлина переться. Укрывая голову под курткой, с завистью протянул Шнайдер, пожалуй, единственный, кто не оставил уход гитариста не замеченным. - Так пошли ко мне, переночуешь, - пожал плечами Рихард и взглянул на остальных участников группы, - им все равно не до нас.       Ударник проследил за его взглядом и, не задумываясь, принял приглашение. Так они и скрылись за поворотом, остальные же их даже не окликнули, что было довольно предсказуемо. Пока они дошли до дома Круспе, дождь перерос в настоящую лавину из воды, нескончаемым потоком рушившуюся с неба. - Вовремя мы.       С улыбкой сказал Шнайдер, вытирая влажные волосы полотенцем и глядя на залитое дождем окно, словно кто-то опрокинул целое ведро воды. Рихард в это время готовил что-то вкусное, ароматное, и ударник невольно закрыл глаза, по-собачьи принюхиваясь к сладкому душку. - Неужто любимые пончики Тилля готовишь? Он с интересом глянул через плечо Круспе на плиту, где бурлило в маленькой кастрюльке масло. - Типа того, -деловито отозвался гитарист, не отрываясь от помешивания карамели в соседней кастрюльке, - поставь пока чай греться. - Тилль бы щас слюной истек, - посмеялся Шнайдер, погладив Рихарда по плечу и послушно ставя чайник. - И не дождавшись, сожрал бы Флаке, -фыркнув, заключил Круспе, бросая в масло тесто. Ударник разразился смехом, повесил на сушилку полотенце и сел за стол в ожидании угощения от главного шеф-повара группы Раммштайн. - Бедный Флаке. Сколько еще испытаний Тилля он выдержит? - Да все он выдержит, если сам не застрелится, - Рихард поставил на стол тарелку с двумя готовыми пончиками, политыми густой карамелью и снял с плиты чайник. Вечер тянулся медленно, словно увязнув в остатках карамели. Музыканты смеялись, шутили, обсуждали одногруппников, девушек, турне…Шнайдер не упустил возможности похвастаться своим новым питомцем – каким-то диковинным растением из Южной Америки. - У тебя карамель на губах, - отхлебывая чай, улыбнулся Шнайдер. - Где? – Круспе потер пальцем уголок губ, - Все? - Неа. - А сейчас все? - Ай…дай я сам. Шнайдер перегнулся через стол и с нажимом провел по губам гитариста, в тот же момент Рихард невольно высунул кончик языка, коснувшись шершавых подушечек пальцев ударника. Тот вздрогнул от неожиданности и удивленно изогнул бровь. - Стер? – хитро облизывая губы, спросил Круспе. - Нееет, - лукаво протянул Шнайдер и медленно очертил кончиком языка губы гитариста. - Ну, а теперь все?       Рихард едва успел договорить, как неожиданно в его рот проскользнул чужой сладкий язычок. Он ошарашено смотрел на ударника, но, придя в себя, перенял инициативу, по-хозяйски исследуя своим языком его рот. Мягкий и немного неуклюжий поцелуй был прерван самим Шнайдером, когда он понял, что ему неудобно так тянуться к вожделенным губам через весь стол. Он смущенно отвел глаза, чувствуя себя неловко и глупо перед тем, к кому уже давно хотел стать немножечко ближе. - Пошли в спальню. Уверенный, без издевательских ноток голос гитариста огорошил его и Шнайдер удивленно уставился на того, выискивая в словах подвох. - Или ты хочешь, чтобы я тебя прямо здесь на кухонном столе трахнул? Шнайдер едва успел челюсть подхватить. Круспе говорил спокойно, уверенно и вызывающе нагло смотря в глаза со-группника. - А…а как же чай? - Да какой нахуй чай?! Я тебя, думаешь, чаи распивать пригласил? - Что? Что ты… - Шнайдер, - твердо прервал его Круспе, вставая из-за стола и нависая над ударником, - Ты меня хочешь? Шнайдер почувствовал, как неожиданно в легких стало не хватать воздуха и начало давить в висках. Он не отрываясь смотрел в эти пронзительные голубые глаза, которые невозможно было обмануть. - Да, - судорожно облизывая губы не своим голосом произнес он. - Ну и чего тогда ломаешься как девочка? Рихард схватил его за руку, поднимая с насиженного места и уволакивая за собой в другую комнату. В эти минуты до Шнайдера все доходило нереально медленно, словно он пробирался через толщу сна. Он боялся, что это последствия выпитого в баре алкоголя, но мысль была крайне неубедительна, если учесть, что выпил он совсем немного. Круспе тоже на пьяного не походил, что пугало ударника еще больше. Осознание настигло его, когда теплые, настойчивые губы впились над кадыком. Шнайдер неожиданно громко зашипел, впился в плечо над собой и ощутил, как одна сильная рука подхватила его под коленом, а другая за поясницу. Мягкий игривый язык очерчивал мышцы на шее, проскользнув вверх, до мочки уха, больно, до стона укусив ее. Рука на пояснице вдруг быстро, нетерпеливо стала снимать с ударника майку, небрежно, путаясь в складках, отбрасывая на другой край кровати. Чуткие пальцы гитариста, словно перебирая струны, пересчитывали ребра ударника, а губы искали все более чувствительные точки на шее и груди. Шнайдер едва успевал глотнуть воздух до нового укуса, прикосновения, поцелуя, боясь сделать хоть один неверный вдох, когда эти заветные губы и пальцы касались таких верных точек, следуя такому верному маршруту к истинному наслаждению. Он нервно мял ткань на гибкой сильной спине над собой, пока ему не помогли снять лишнюю одежду с этого великолепного тела. Шнайдер даже не сразу сообразил кто помог и обиженно замычал, когда ласки прервались, но томный взгляд подведенных черным глаз вернул его к реальности, призывая коснуться сладких уст своими устами, языком найти его язык и яростно переплетаться ими, делясь одним дыханием на двоих, источая жар, желание, страсть. Кто бы, увидев их, сказал, что это двое мужчин, чья жажда друг друга была в эти минуты превыше всех остальных желаний, даже естественного, незаметного желания дышать и жить? Это были два самца, два льва, чьи сильные тела извивались в древнем, как мир вожделении обладать друг другом. Мять до уродливых синяков бедра, лизать соски и лепестками роз рассыпать по груди алеющие укусы-поцелуи. В этот момент так некстати зазвонил телефон. Mann gegen Mann! Meine Haut gehört den Herren. Mann gegen Mann! Gleich und Gleich gesellt sich gern. - Рихард…ах! Ри.. - Ну нахуй.       Одним резким движением Круспе, не глядя и не отрываясь от тела под собой, сбросил мобильный на пол. Тот жалобно хрустнул и затих. Звонко расстегнулась молния на джинсах и жаркая ткань соскользнула с ног ударника вместе с носками. Гитарист припал ртом к выгибающейся твердой плоти, жаждущей выбраться из плена материи, плотно облегающей бедра ударника. Шнайдер крупно задрожал, словно через его тело прошел мощный заряд. Круспе пришлось сжимать того за бедра, чтобы он не торопил события, пока он издевательски медленно ощупывал чуткими губами отзывающийся, словно тонкие струны преданной гитары, орган. Он орудовал своим ртом не хуже пальцев, давно приученных вслепую пересчитывать ноты. Сейчас они точно так же на ощупь находили уже знакомые нужные точки, доводя ударника до кислородного голодания. Шершавые пальцы очерчивали нечеткие грани сосков, сильно сжимали стан, скользя по нему электрическим током, рассыпающимся по всему телу то холодом, то жаром.       Тело металось в агонии в складках покрывала под собой, ища в них единственную ниточку, которая не позволит оторваться от реальности и сорваться в темную, но, казалось бы, давно изведанную пропасть. И Шнайдер сам не знал: хотел ли на самом деле не переступать эту последнюю грань, за которой его ждет то, чего он так долго искал. Искал, как ищут молоко матери только что родившиеся щенки – слепо и упорно. Он пытался зацепиться за эту грань, пока не поздно и хорошенько все обдумать, но импульсы, которые ему посылали жаркие губы там – внизу –настойчиво твердили, что нужно поддаться искушению, выпустить свое древнее, дремлющее животное нутро. Пальцы заскользили по щекам, запоминая каждую пору и по-свойски, словно он делал это каждую ночь, зарылись в черные короткие волосы. Рихард, который, видимо, только этого и ждал, незаметно ухмыльнулся, спустил за резинку боксеры до самых лодыжек и обдал будоражащем дыханием налившееся желанием естество. Острый кончик языка очертил вздувшуюся пульсирующую венку, блестящую от смазки головку, медленно накрывая ее ртом.       От молчаливых стен – единственных свидетелей их любви - оттолкнулся призывный стон. Круспе не нужно было повторять дважды. Язык прижимал горячую и твердую, как раскаленный камень, плоть к небу. Неуклонно теребящие его волосы пальцы не давали ему забыться и он послушно и дразнящее одновременно вбирал в себя все до конца, не останавливаясь даже тогда, когда казалось, что вбирать уже некуда. Желающий всегда и во всем всех превосходить Шнайдер, сейчас готов был отдать свои лавры гитаристу лишь ради того, чтобы эти дерзкие блаженные пытки не прекращались. Пересохшими губами он, как выброшенная на берег рыба, хватал так нужный воздух, искал ласки и внимания там, где их было так много, что они стали просто жизненно-необходимыми. Может, даже необходимее, чем живительный кислород. Ему казалось, что еще совсем чуть-чуть и жар внизу живота изольется наружу горьким семенем прямо на эти божественные губы. Но вдруг эти нежности жестоко оборвались, так, что ударник практически был готов вынырнуть из этой пучины удовольствия. Большая теплая ладонь скользнула по его животу и бедрам, мягко очертив узор татуировки. - У тебя есть… Не своим, скорее каким-то внутренним существом прошептал Шнайдер. И на эти три слова, казалось, ушли все его силы. Все остальное сказал томный взгляд из-под полуопущенных век. - Спрашиваешь…       Едва дыша, будто боясь кого-то спугнуть, одними губами выпалил Рихард и на ощупь отыскал в прикроватной тумбочке маленький, недвусмысленно целый тюбик. Что-то холодное и неуместное, словно совершенно из другого мира, не из того, где существовали и сплелись лишь тепло и аромат их тел, коснулось между ягодиц Шнайдера и он сдавленно, нетерпеливо всхлипнул. Круспе поражался своей же сдержанности и терпению, умело и заботливо смазывая лубрикантом стянутое колечко мышц и напористо пытаясь проникнуть одним пальцем внутрь. Расслабленные под ласками и скользкие от смазки мышцы тут же приняли его и Рихард, не дожидаясь, протолкнул сразу второй палец. Чуть слышно и коротко простонал ударник, как только в нем задвигались, настойчиво растягивая и после нескольких уверенных движений подключая еще один палец. Шнайдер сжимал пальцы на ногах, раздвигал ноги и призывно приподнимался в бедрах. Жаждущему лишь удовлетворения разуму все эти приготовления казались безжалостными издевками, но Рихард, еще не полностью погрязнувший в зыбучих песках похоти, был неумолим и не хотел навредить ни себе, ни своему любовнику.       Внезапно наступившая пустота внутри отозвалась голодным, бессознательным взглядом. Звякнула пряжка ремня и неуклюже полетели кожаные брюки вместе с боксами в гости к разбитому телефону. Сильные руки быстро подхватили ударника за колени и закинули их себе на плечи. Член гитариста ненадолго уперся между ягодиц, чтобы мягко протолкнуться в оковы растянутых мышц и ощутить горячее, тесное нутро. Их стоны слились воедино, смешиваясь с густым, пропитанным чувствами воздухом. Они оба дышали одними чувствами, одними эмоциями, погружаясь в них, захлебываясь и нехотя выныривая, когда лапы реальности неожиданно выхватывали их на поверхность. Толчок за толчком уводил их все глубже на дно, где ждало их самое сокровенное, чего они жаждут достигнуть вместе. Гитарист легко проникал в тело под собой, чувствуя, как Шнайдер сжимает его внутри. Сначала медленный и неровный темп быстро перерос в чувственную, изматывающую скачку. Ударник до боли закусывал губы, извивался под Круспе, будто прижатая к земле жертва в пасти хищника. В пропитанном сексом кислороде тело плавилось как воск. Рихард дышал часто, хрипло, не отпуская бедра ударника и входя в него, с каждым толчком пытаясь проникнуть как можно глубже, задевая нужную точку. И как только он ее находил, сразу же был награжден протяжным, почти срывающимся на крик стоном. Пальцы гитариста несдержанно тискали податливое тело, пошлепывали, словно подгоняя, ягодицы, гладили длинные ноги у себя на плечах, и он, забывшись, не переставал яростно, по-звериному трахать всхлипывающего и стонущего, готового кончить от любого неловкого прикосновения любовника. - Давай, детка…, - задыхаясь шипел он, - двигай попкой, не филонь.       Он звонко шлепнул Шнайдера по заднице, оставляя наливающийся кровью и распухающий отпечаток ладони. Шнайдер не сразу сообразил, что ему велели, но краем сознания догадавшись, стал двигаться бедрами навстречу пронзающему его члену. Пальцы гитариста сомкнулись на достоинстве любовника, умело лаская его, приближая к экстазу с каждым новым толчком. Он едва успел сжать пальцы у основания, как внезапно воздух раскололся от крика, и вязкое семя выплеснулось ему на пальцы. Шнайдер прогнулся в спине до хруста, стискивая коленями плечи гитариста, стараясь максимально близко прижать его к себе. Рихард с характерным шлепком вошел в него на всю длину, почувствовав, как кончая ударник сжал его в себе так тесно, что на секунду у гитариста даже потемнело в глазах. С рычащим стоном он кончил вслед за любовником, не сдерживаясь и изливаясь внутри него. Мир, до этого сузившийся до размеров постели, неожиданно и неприятно стал распускаться, как цветок поутру. Мгновение…минута…час…они сами не знали, сколько времени они провели не двигаясь и боясь дышать, а потом постепенно, осторожно вдыхая едва ощутимый аромат карамели, вперемешку с запахом пота и ярким запахом секса, который ни с чем нельзя было спутать. Они сами не помнили, как и когда перевернулись, открыли окно, пытаясь избавиться от кружившей голову духоты. Шнайдер просто лежал на груди своего желанного, недовольно морща нос от тяжелого запаха табачного дыма. Круспе смотрел куда-то в стенку, мягко запутывался пальцами в его длинных волосах, чуть касаясь шеи и лопаток, другой рукой то и дело прижимая к губам сигарету. - Рихард. Тихо позвал его знакомый, любимый игривый голос. Гитарист опустил голову и встретился с лукавыми небесно-голубыми глазами и невольно ухмыльнулся уголками губ. - Что? Шнайдер по-кошачьи выгнулся, поцеловал его в ключицу и снова уютно устроился на груди, закрыв глаза. - Спасибо за пончики. Круспе рассмеялся, обнял его за талию, по-хозяйски прижимая к себе, будто боясь, что эти сладостные моменты ускользнут как песок сквозь пальцы. Медленно растворялись следы их страсти в свежей, ночной атмосфере, оставляя после себя нетленную любовь и нежность. А непрекращающееся перестукивание капель дождя по подоконнику было заглушено бьющимися в унисон сердцами.