Ирисы для Иса

      – Ирисы синие или фиолетовые? – спрашивает светловолосый юноша, осторожно касаясь упругих лепестков тонкими пальцами. Спрашивает, потому что знает: Венециано – хороший художник.       Италия отвлекается от рисунка и задумчиво смотрит на цветы.       – Это особенный цвет. Это цвет чистой души – индиго… У тебя ведь тоже такие растут?       – Да, растут, – отвечает Исландия, заворожённо глядя, как акварельный карандаш летает по листу ватмана. – Но мало где. Только на юге, у самого побережья, – немного грустно добавляет он.       – Радуга… – тихо бормочет Венециано.       – Что?       – "Ирис" по-гречески – "радуга". У нас есть легенда о Меркурии и прекрасной богине Ирис, которая провожает души умерших в загробное царство по радужному мосту, – Италия кладёт фиолетовый карандаш в коробку и берет зелёный – для листьев. – Только чистые и безгрешные души могут пройти по этому мосту и не оступиться.       Халлдор понимающе кивает.       – У нас тоже есть похожая легенда.       Он обходит вокруг мольберта. Венециано работает так быстро, что за его движениями невозможно уследить. Это действует на Исландию гипнотизирующе.              Картина практически готова – остался последний, завершающий штрих. Белые прожилки на лепестках цветов придают им почти фотографическое сходство с оригиналом. Почти – потому что запечатлённые на бумаге ирисы всё-таки остаются рисунком. Всего лишь рисунком.       Ирисы в клумбе отцветут и увянут, чтобы их семена подарили жизнь новым растениям грядущей весной. А ирисы на картине Италии будут цвести ещё много-много лет. Но до них нельзя будет дотронуться, вдохнуть тонкий, чуть пряный аромат, почувствовать мягкость лепестков, ощутить хрупкую уязвимость стеблей и бархатистость пыльцы. Они останутся лишь изображением, слепком с реальности – вечно прекрасные, застывшие в своём совершенстве.       Халлдор думает об этом, и лёгкая улыбка, тронувшая его губы, растворяется в невесёлых размышлениях.       – Очень красиво получилось.       Италия невольно краснеет, смущённый нежданной похвалой.       – Хочешь, подарю?       Теперь настала очередь Халлдора краснеть. Он открывает рот, собираясь отказаться – из вежливости, но будучи не в силах устоять перед соблазном, произносит вслух совсем не то, что хотел:       – Подаришь? Спасибо.              В декабре темнота безраздельно властвует над его островом. Солнце поднимается над горизонтом всего на несколько часов, и скупые лучи небесного светила не успевают обогреть землю.       Халлдор бросает в камин все оставшиеся дрова, и огонь разгорается ярче. Правда, ненадолго. Температура в комнате поднимается на пару градусов, но через некоторое время возвращается к своему прежнему значению. Языки пламени ласково облизывают медный кофейник, в котором варится третья или четвёртая порция кофе – Исландия сбился со счёта. Он кутается в свой любимый плед и забирается в кресло с ногами.       Подарок Венециано висит над камином, но Халлдор не смотрит на рисунок – он так хорошо изучил натюрморт, что может представить его с закрытыми глазами до мельчайших подробностей. И даже нарисовать бы смог, наверное, – если бы умел рисовать.       Он машинально тянется рукой к вазочке для конфет, но пальцы нащупывают лишь холодное стекло. Придётся спускаться вниз.              Воспользовавшись тем, что Халлдор отлучился за своей лакрицей, Кетиль входит в комнату и быстро прикрывает за собой дверь. Бросает короткий взгляд на картину, торопливо стаскивая перчатки. Откидывает со лба непослушные волосы.       Успеет?       Надо постараться.              Я возьму кисти, мольберт и краски       И уйду в поле, где много света,       Где расцвели анютины глазки       В зарослях вереска и бересклета.              Мелодия заклинания льётся как музыка – пастельно-нежными переливами флейты, звоном колокольчиков, стройными гитарными аккордами. Из шёлковых полотен северного сияния, из дыхания двух океанов, из ветра и воздуха скандинавский маг сплетает своё заклинание.              Я нарисую простор небесный,       Шелест листвы и колосьев спелых.       Солнца улыбку и птичьи песни       Изображу на холсте на белом.              Для колдовства не нужны слова; Кетиль читает стихи по старой привычке. Ему так проще сосредоточиться.              И зимним вечером, у камина,       Лучше глинтвейна, огня и пледа       Будет тебя согревать картина       Буйством цветов и оттенков лета.              Закончив, Норвегия утомлённо вздыхает и с удовлетворением смотрит на дело рук своих. Он голоден и устал, поэтому сегодня магия отняла особенно много сил. Но результат, вне всяких сомнений, того стоит.       Услышав шаги на лестнице, Кетиль спешит ретироваться.              Халлдор толкает дверь и замирает на пороге, поражённый увиденным. Комната заполнена ирисами. Живыми. Настоящими. Они не синие и не фиолетовые – они цвета индиго. Цвета чистой души.       От запаха цветов создаётся ощущение, будто он вдруг попал в лето. А ещё в комнате тепло, хотя дрова в камине полностью прогорели.              Кетиль наблюдает за братом в замочную скважину и неслышно смеётся, зажав рот перчаткой.