Не хочу умирать

Черный ворон, черный ворон, Что ты вьешься надо мною? Ты добычи не дождешься, Черный ворон, я не твой!

      Перерыв. Иван очередной раз вышел с заседания по Украине и украинскому вопросу. Резолюция опять провалилась с треском. Америка с Англией и другими странами – дружно отказывались признать ситуацию катастрофической. А где-то там, далеко, бомбили мирные города, умирали невинные люди. Пока они говорили… Чувство затянутой петли на шее стало еще реальнее. Иван рассеяно дотронулся до нее и чисто автоматически потер рукой, идя дальше по коридору. Как же раздражает это проклятое чувство бессилия! Почему он не может сейчас ничего изменить? Ноги сами привели его в туалет. Он, открыв кран и набрав полные ладони воды, омыл лицо. Торжественное и, вместе с тем, безумное выражение лица Джонса, казалось, отпечаталось на сетчатке глаз. Он не должен предаваться эмоциям. Остановись, Иван! Эмоции сейчас – слабость! Полегчало, но не настолько, насколько необходимо. Тяжело в груди бухало сердце – в последние дни стало совсем невыносимо чувствовать как народ всем сердцем и душой переживает то, что твориться в бывшей мирной, соседней Украине. Народу было страшно. Многие предчувствовали новую войну и не хотели ее. Да, Третья мировая война на пороге. Страшная, безумная, кровавая… Бессмысленная. Он уткнулся лбом в хладную поверхность зеркала. Холод привел его в чувство. Перед глазами все противно замерцало, словно сознание хотело бы предать своего хозяина, но не решалось. На смену слабости пришла тошнота и ощущение мерзости. Они хотят и его запачкать в проливаемой ими крови и запутать в своих интригах. Мерзопакостное ощущение усилилось. Зачем? Зачем это все? К чему? Чем он провинился? Ему было это неясно. На него из зеркала взглянул призрачно бледный, с кругами под глазами от недосыпа и тревог, всклокоченный мужчина лет двадцати пяти – тридцати, если бы не выражение фиолетовых глаз. Измученное, загнанное и совсем не соответствующее образу молодого мужчины, а скорее старику, повидавшему на своем веку не мало. Волосы, за это время – за то, что происходило, совсем поседели. Президент не в первый раз уговаривал его отдохнуть и куда-нибудь съездить, но Иван с завидным упрямством ходил на работу и не брал свой законный отпуск: ситуация и настроения в стране слишком серьезные и нельзя было так просто проигнорировать их. *** Возвратившись обратно в свое кресло рядом с Чуркиным, Иван смирился с тем, что его голос слишком одиноко звучит в стае этих шакалов. Яо сидел неподалеку и краем глаза всматривался в замерзшую фигуру Брагинского, мирно сидящего в кресле. Его лицо было самым бледным и изможденным в зале, а под глазами залегли глубокие тени. Но он все еще благожелательно улыбался. Неурядица с Украиной нервировала и его. Альфреду не хотелось передавать лавры правления Яо, хотя его «мировое господство» - это только вопрос времени. Мировая демократическая держава Альфреда медленно катилась во тьму, не только благодаря ему, но и Ивану. Слишком Иван хвост ему прижал. И показал зубы. Сначала Сноуден, Сирия, потом скандал с кораблём Дональдом Куком… И опять – новое противостояние двух держав, готовых вцепиться друг другу в глотки. Новый виток борьбы. Прелестный расклад. Аккурат к военному вмешательству. Альфред, тем временем, вновь сказал Ивану что-то резкое. Глаза Ивана сверкнули вспышкой гнева, но он подавил в себе это чувство. Глаза Брагинского сузились, его аура, на миг, мелькнула, но тут же и пропала. Конец. Они с представителем РФ в ООН встают с кресел и направляются к выходу. Яо быстро поднимается со своего места и тоже быстрым шагом идет следом. Надо переговорить с глазу на глаз. Альфред позади разваливается в своем кресле как барин. Его глаза победно сверкают: сегодня он на стороне победителей, а Иван – на стороне проигравших. *** - Иван, ару! Выкрик достигает ушей Брагинского, когда он уже собирался садиться в машину. Он оборачивается. - Яо, что случилось? – удивленно произносит Иван. Оборачивается. И неожиданно его глаза стекленеют. Он начинает медленно оседать. Представители безопасности ловят его оседающее тело. Голова безвольно склоняется на бок. Обморок. - Иван! – Яо с ужасом смотрит на безучастное ко всему тело. Чуркин кивает Яо и коротко обращается к безопасности, они кладут тело Ивана на сиденье. Двери захлопываются, и водитель нажимает на газ. Машина быстро удаляется прочь от него. Похоже, поговорить так не удастся. Иван потерял сознание, чего не случалось с ним уже давно. Яо не помнил на своей памяти таких плохих дней, корме революций и войн. Но… *** Он покорно плыл в черной пустоте, но вдруг… - Иван! Иван! – кто-то ударил его по щеке. Веки дрогнули, глаза широко открылись, свет безжалостно ударил в них. Он снова прикрыл их. Черт, что произошло? Последнее, что он помнит, Яо с чем-то обращается к нему, а дальше пустота. - Где… я? – изображение стало более четким и, оказывается, над ним склонились Гилберт и Наташа, что была сейчас очень бледной. Он, оказывается, находился в своей комнате в постели. - Дома, братик. - Гил? Наташа? Что случи… - Ты потерял сознание и пролежал два дня без памяти. Мы испугались очень. Тебя привезли к нам, спасибо умным людям большое. Неожиданно внутри словно вырос ледяной сгусток. Его затрясло словно в ознобе. Иван невольно завернулся поплотнее в одеяло. Руки противно задрожали. - Иван, что с тобой? – спросила Наталья с ужасом. Гилберт застыл, неотрывно глядя на него. Голоса волнующихся людей в голове словно стали в разы громче. Иван сжал руками виски, боль в голове пришла стремительно и начала нарастать. Связь с народом ощущалась в последние дни все сильнее. Он начал судорожно дышать, словно ему не хватало воздуха. - Гил, будь добр, принеси мне мое знамя… не красное, а мое – бело-сине-красное. – Иван неожиданно осознал, что именно нужно сейчас сделать. Калининград бросился из комнаты. Беларусь, с широко раскрытыми глазами от ужаса, замерла, не зная, чего еще было ожидать. Иван, тем временем, боролся со своим телом и ощущениям, что были не из приятных. Гилберт вошел в комнату и тянул с собой большое полотнище флага. Иван окунулся с головой в воспоминание, как он его получил. «Он с президентом обсуждал плавно уходящий в небытие год. Новые направления реформ, политику, бизнес и прочее. Они неспешно говорили о том, о сем. Близилось позднее время и президент, вглядываясь через замерзшее окно на занесенную снегом Красную площадь, сменил тему разговора. - Близится твое день рождение, я бы хотел знать, что именно ты хочешь увидеть в качестве подарка, Иван? Иван, даже не думая особо, брякнул: - Знамя. То самое, что сейчас вьется над нами. Это будет самый запоминающийся подарок. - Знамя значит, – рассеяно произнес президент и неожиданно весело улыбнулся. – Будет тебе знамя, Иван…» Президент свое слово сдержал. Сейчас это самое знамя, самое первое в стране, лежало на его ногах. Россия поднял его и накинул на плечи, как одеяло, как теплый плед. Как по волшебству озноб и слабость отступили, словно этот кусок ткани служил ему щитом. Он более осмыслено взглянул на них, ожидающих развязки. - Со мной все в порядке. Я устал. - От этого сознание не теряют, Брагинский, ксе-ксе. – Возразил Гилберт ему, засунув руки в карманы. - Гил, Наташ… со мной все нормально. Прошу, оставьте меня в покое. Я поговорю о своем состоянии кое с кем… - нашелся Иван, уже понимая, что говорить все же придется. – Странно все как-то. Генерал Мороз. Единственный способ узнать, что такое с ним происходит. - Ладно, - почему-то сразу отступила Наташа, - ладно… Иван, ты есть не хочешь? - Нет, спасибо. Потом. Они вышли из комнаты, при этом Гилберт немного помедлил, прежде чем перешагнуть порог. Но все же вышел из комнаты следом за Наташей. Иван скинул одеяло с колен и, все еще кутаясь в свое знамя, встал с постели. Предстоял очень серьезный разговор. *** - Дед! Генерал Мороз! Где ты? – Иван мигом очутился за поясом вечной мерзлоты. Ему нужны были ответы на вопросы. Он кричал, сложив руки в рупор. Его голос эхом пронесся по мертвой, ледяной пустыне. Никого. Куда ни глянь – серо-белый лед вперемешку со снегом, отражающий и преломляющий слепящие лучи солнца, которое здесь никогда не грело. Прямо перед ним закружился вихрь из снега, и как из ниоткуда выросла грозная фигура Генерала Мороза. Иван плотнее закутался в свой шарф и знамя, все еще лежащее на плечах. Холод одолевал его сейчас. - Иван, ты пришел ко мне… – разнесся его бас по ледяной пустыне. - Я не могу понять, что со мной… Из меня словно соки все выпили. - Слушай. – И Генерал начал свой рассказ. – Вы были одной семьей: Ольга, ты и Наташа. Три части одного целого. На Ольгу возлагалась роль хранителя веры… Не даром, она старшая из вас. Но она пренебрегла долгом, может быть, не поняла его, а может быть и не хотела понимать, не суть. Она легко отреклась от этого бремени, переложив это на твои плечи. Ты нуждался в защите не меньше ее тогда… Помнишь? Золотой Орда, Улус Джучи. Иван кивнул, подтверждая. Первое убийство, да еще такой грозной силы, как Орда, слишком подействовало на него, юного. - Вера, вся основная сила веры перешла к тебе. Но осталась и у нее, народ принял ее. А теперь… даю тебе возможность догадаться самому. - Три части одного целого, - задумчиво проговорил Иван. – Три… Троица… три… Я принимаю на себя ее роль третей части? А она, получается… Нет! – вскрикнул он как громом пораженный, – не может быть! - Ты понял. Она больше не часть вашей семьи. - Я не могу отречься от нее! Я не смогу! Нет! – у Ивана прорвалось в голосе так долго сдерживаемое им отчаяние. Ощущение, что все катится в пропасть, а сам он падает в бездну с головой, стало более реальным, чем за все время продолжения между ним и Ольгой конфликта. – Не смогу! - Дело твое. Я лишь могу посоветовать… - Я не могу… - ноги престали держать Ивана, и он рухнул на колени, больно ударившись коленной чашечкой об твердый лед. Завтра будут синяки, но это его волновало как никогда мало. – Кому я в этом мире еще могу верить, скажи, а, Мороз? Мороз только вздохнул. Иван потерял последнее самообладание. Он опустил голову, всматриваясь в лед у себя под ногами. - Сестра… Я не могу потерять тебя. Я буду бороться! Не могу, не смирюсь, никогда! – Иван сжал кулаки и ударил со всей силы ими по льду, поднял голову, но вокруг уже никого не было…