In the mist

      Длинные пальцы обхватывали трубку из тёмного дерева. Она достаточно старая, но хорошо сохранившаяся и, скорее всего, дорогая: старый подарок от какого-то знатного человека с тех самых времён, когда он ещё приступал к военной службе; с тех самых времён, когда он ещё и не думал начинать курить. Тёмное дерево расписано тонкими золотистыми узорами, завитушками и редкими маленькими цветами. Пару однотипных колец обхватывают её с обеих сторон, разной толщины и чёткости. Многие рисунки уже даже стёрты: сразу видно, что вещь на полке не лежит.       «Не смей, слышишь?»       Он курит часто. В последнее время даже слишком. Ему стало нравиться то чувство, когда глотку охватывает едкий и, в самом деле, противный привкус горечи, который он так не любит. Нет, ненавидит. Всякий раз хочется кашлять, сплюнуть неприятную на вкус слюну, но он продолжает курить, испуская полупрозрачный дым изо рта и, в редких случаях, из носа: когда совсем наскучит. Он обволакивает себя в туман, через полуприкрытые веки глядя куда-то перед собой: на пустую стену, открытую веранду или, быть может, совсем в никуда. И много думает. О прошлом, о будущем. Но не о настоящем.       «Не смей сравнивать их!»       Нередко взгляд полупустых глаз падал на форму, висевшую на стене. И в голове начинали крутиться воспоминания: о детстве, о службе, о мечте. О том, к чему он так тщетно рвался, стоя рядом со своими товарищами, меряясь силой, смеясь над пустяками и дружно отстаивая свою жизнь против врагов. Как они, стараясь стать самыми сильными, прежде всего пытались победить в сражении друг друга. И сколько всего было! И смех, и споры, и дружба, и вражда. Но всё в конечном итоге пришло к неминуемой смерти.       «Они совершенно разные!»       Он выпустил дым из лёгких и немного сощурился, когда тот попал в глаза. Отмахнулся рукой, а потом облокотился о низкий стол локтями, вновь глядя куда-то перед собой. Перед глазами — лицо недовольной девушки, говорящей об одном и том же. Живи! Живи для себя, живи для него! Ведь не этого он желал! Солнце светило сквозь полуоткрытое окно. Нужно встать и закрыть его, но делать этого совершенно не хотелось. Вставать не хотелось ровно так же, как и смотреть на это солнце. Вырвавшееся из-за туч, дающее радость всем в городе; приносящее весть о том, что проклятье отложено ещё на триста лет. Но для многих этот свет для будущего смешался с чернотой из самого прошлого, заставляя жизнь принять на себя серые оттенки: оттенки грязи и чёрных туч.       «Он не заслужил такого обращения к себе»       Тишина комнаты нарушается тихим стуком: вначале шагов, шаркающих по деревянном полу за стеной, а затем лёгкое постукивание кулаком о дерево. Однако хозяин дома не двигается с места: даже не поворачивается в сторону звука. Он, равномерно дыша и прикрыв глаза, всё ещё думает. Лицо девушки расплывается, как дым над его головой, а заместо них приходит некая пустота. Он знал, что вставать не нужно. Он знал, что слова здесь неуместны. И понимал, что прав, когда дверь в помещение открывается, а шаги становятся несколько громче.       «Они всего лишь братья»       — Абэно-сан?       Соусей, наконец, открыл глаза. Посмотрел на трубку, что не перестаёт испускать из себя полупрозрачный дым, а потом медленно повернулся и заметил в паре шагов от себя, где-то около самого входа, силуэт. В красном кимоно с чёрными полосами обшивки; в чёрной, казалось бы, слишком большом для него самого, накидке, небрежно накинутой на плечи; с мечами, подвешенными на поясе и наверняка при ходьбе отбивающими ноги своего владельца; с волосами чёрными, падающими на самые плечи лохматыми прядями даже будучи завязанными в хвост. И каждый раз при взгляде на него Соусей думает: «И как же не сравнивать?»       А потом он видит больше. Стоит глянуть на лицо, прикрытое ярко-красной прядью, и слова его старой подруги, Киико, становятся явью. Лицо, знакомое с самого детства, как обычно бледно. Но тонкие губы не расплываются в улыбке, а тёмные глаза буквально пронзают своей стойкостью и холодом. Где те радость и тепло? Где немой смех? И почему тонкие брови всякий раз хмурятся, что бы не случилось? Что заставляет этого юношу так отчаянно ненавидеть всё, что его окружает? К чему он стремится? Куда он идёт? К сожалению или радости, но Соусей это понимает.       Он отложил трубку, а потом, поднимаясь, ещё какое-то время молча смотрел на гостя, как бы ожидая, не передумает ли он. Это, казалось, вошло уже в привычку: нечто подобное приветствию. Вот уже три года как их отряд распустили, как все солдаты службы по захвату Орочи разошлись по иным службам. Все эти три года, несмотря на то, что сам Соусей более не имел дела с армией, к нему приходил гость. Дважды в неделю, в одно и то же время, как по расписанию. Стучит, входит и стоит около двери, ожидая, когда хозяин дома оторвётся от своих дел и обратит на него внимание. Когда-то Абено пытался его игнорировать. Но успехом это не увенчалось.       Сорамару был упрям до невозможности. Вся семья Кумо была такой. Но в его стойкости было что-то поистине пугающее. Казалось, если не сделать так, как хочет средний сын, он добьётся этого, возможно, самыми ужасными способами. Но сам Соусей об этом ничего не знал: ссылался на слухи случайных прохожих. Но и не из-за этого он всякий раз поднимался и уступал мальчишке. То была не жалость, подачка или нечто подобное долгу. Он сам часто спрашивает себя, зачем продолжает ему помогать? Когда всё закончилось, когда его это совсем не касается? И ответа на этот вопрос найти было просто невозможно.       Ни слов приветствий, ни иных вопросов, даже из банальной вежливости. Они оба знают, что от них требуется, именно поэтому бывший военный взял своё оружие, спокойно покоившееся в углу комнаты, а потом встал напротив Сорамару. Каждый окинул друг друга стойким холодным взглядом: пронзающим, до такой степени одинаковым, что каждому из них хочется усмехнуться. Поражённые одной заразой, страдающие из-за одного и того же. И угораздило им встретиться на этом долгом пути жизни.       — Я очень признателен вам, Абэно-сан, — нарушил тишину, царившею в помещении, Сорамару, ухватывая покрепче оружие тонкими пальцами: в ножнах, обвитые разноцветными чётками, лезвие на которых на самом деле ржавое и ни в коем случае не смертельное. И потом, встряхнув руками, нынешний старший сын продолжил: — Вы мне очень сильно помогли. Но сегодня я пришёл сюда в последний раз. Не думаю, что есть ещё причины продолжать тренировки.       — Считаешь, что достиг того уровня, что желал? — спросил Соусей, а Кумо сощурил тёмные глаза и коротко кивнул.       — Более чем уверен.       Соусей кивнул, будто бы сам себе, а потом более никто не сказал и слова. Ухватившись за оружие, Сорамару резко двинулся вперёд: так внезапно, что Абэно смог увернуться от удара лишь в самый последний момент. Скорость выпадов, резкость поворотов. Кумо рос буквально на глазах, но данный скачок был слишком внезапен. И, отбивая всё новые порции атак, уворачиваясь от мечей, проносящихся над головой, бывший военный думал: либо он стал настолько плох, или этот мальчишка всё же смог добиться того, к чему так нещадно рвался?       Бывший средний сын семьи Кумо, нынешний старший. Сорамару взял на себя множество обязанностей: слежка за городом, храмом, младшим братом. Ловля преступников и сопровождение их же до самой тюрьмы. За короткое время ему пришлось принять на свои плечи тяжелую ношу, с которой справляться в одиночку было непосильной задачей. Но теперь Сора мог доказать, что способен. Неважно, каких сил ему будет это стоить, что он будет при этом чувствовать. Кажется, этот парень уже давно перестал понимать, как это — чувствовать. В тот день, когда прошёл проливной ливень, а за ним вышло яркое солнце: такое ненавистное молодому самураю, что он, была бы его воля, вновь погрузил бы всё под чёрные тучи; вернул бы всё на свои места, возвращая то, что потерял.       С уничтожением Орочи духом пали многие. Но сейчас, спустя три года, почти никто не вспоминал о том случае. Даже малыш Чутаро более не грустил, как раньше: он вырос и понял ситуацию, которая сложилась в их деревне и семье, и принял всё, смирившись. Но только двое людей не могли принять данный факт как нечто нормальное. Отвернувшись от всего мира, оставаясь в тени даже в самый солнечный день, а теперь скрестив меж собой оружие. И глядя в глаза друг другу так, словно именно из-за стоящего напротив всё это происходит; словно именно он всему виной.       Кумо не лгал — причин помогать более не было. Соусей мог с уверенностью сказать, что сражались они на равных: стойко и бойко, слишком уж по-настоящему. Тратя на эту схватку все силы, имеющиеся у них в запасе, используя самые подлые трюки, на которые они были способны. И небольшое пространство комнаты не было для них помехой: лишь подушки для сиденья под ногами, да низкий стол то и дело мешали им как следует устоять на месте или встать в правильную стойку за то время, которое они рассчитывали в голове. И кто знает, что сыграло злую шутку в той ситуации: очередная помеха под ногами или нехватка сил, от которой всю грудную клетку сковала странная тяжесть, не позволяющая вздохнуть воздуха?       Удар спиной о пол выбил на мгновение дух. Соусей громко выдохнул, а рука выпустила оружие, которое отлетело чуть в сторону. Бывший военный зажмурился, пытаясь унять звон, отбивающийся эхом по черепной коробке, а потом почувствовал прикосновение чего-то холодного на своей шее. Открыв глаза, посмотрел перед собой и сразу заметил цветные бусы, окутанные вокруг ножен, в которые закованы проржавевшие лезвия. Их хозяин, прижимая своё оружие к шеи противника крест на крест, сидел на полу рядом, одним коленом упираясь в грудную клетку лежащего, а другу ставя рядом, между телом и рукой. И, наклонившись к нему, заглянул в самые глаза, так, что тёмные пряди щекотали щёки, глядя пронзительно и внимательно, словно тот пытался уловить что-то в чужом взгляде. Однако Абено, к великому удивлению, остался спокоен.       — Я же говорил вам, Абэно-сан, — несколько горделиво проговорил Сорамару, отстраняясь и убирая оружие от чужого горла, — что мне более не требуется ваша помощь.       Во взгляде плещется не гордость, не радость от выигрыша, а некое разочарование: разочарование в том, что соперник его так быстро сдался. Что он, лежа на спине, тяжело дышал, пытаясь прийти в себя и собрать все свои мысли в одно целое. Что он так быстро опустил руки, не желая достойно принять этот бой; не желая воспринимать его самого, как достойного противника. Это злило Сорамару. А этот его взгляд, в свою очередь, разозлил и Соусея.       Рука вытянулась, сжимая плотную ткань кимоно в длинных пальцах. Сорамару, хотевший было подняться, осел обратно, больно прикладываясь спиной к полу. По позвоночнику прошла мелкими разрядами тока несильная боль, от которой юноша зажмурился, но потом, как по рефлексу, схватился за руку, сжимающую ткань на его одежде. И, открыв глаза, он удивился: обычно спокойный Соусей, не желающий показывать свои эмоции даже в самой критической ситуации, даже самым близким людям. Сейчас карие глаза его горели огнём гнева и злости, неудовлетворённости в происходящем и некой боли. Зубы оскалились, а губы скривились в странной, злой улыбке.       Бушевавший в груди гнев — не было объяснения тому, откуда он взялся. Соусей сам не понимал, отчего так резко вскочил, что теперь голова его пульсировала лёгкой болью, но в один момент эта ситуация показалась ему знакомой. Эти взгляд, голос и интонация. Жесты, движения, аналогичные не кому-либо, а тому, с кем он вёл страшные соревнования всю свою памятную жизнь. Кто всю жизнь нёс за собой свет, но, покинув этот мир, принёс в души нескольких непроглядную тьму из скорби и боли.       Теперь перед собой он видел совсем другое лицо; теперь перед ним был совсем другой человек. И от чувств, переполнявших его в тот момент, хотелось рвать и метать, высказать всё невидимому подлецу в глаза, вот только сил на это не было. Сказать что-то, избить до полусмерти, ведь он так этого желал! Но, вопреки желаниям, Соусей глубоко выдохнул, а затем наклонился и легко прикоснулся к губам юноши, лежавшего под ним.       Его поцелуй был лёгок, ненавязчив, почти невесом. Но когда чужая рука ухватила его за грудки кимоно, Абэно перехватил запястье и, прижимая то к полу, припал к губам плотнее, разжимая зубы и проникая в рот языком. Тело под ним проявляло сопротивление: хватало за руки, за плечи, что-то мычало и извивалось, но потом, в один момент успокоившись, Кумо расслабился и ответил взаимностью. Возможно, именно из-за этого бывший воин более и не смел останавливаться.       Такое желанное тело было перед ним. Бледнокожий, темноглазый, теперь юноша жутко краснел, закрывая лицо руками, закусывая губу и тихо постанывая сквозь крепко сжатые зубы. Прикосновения ладоней холодили кожу, лёгкие поцелуи, наоборот, почти что обжигали. Соусей оставлял багровые отметины на худых плечах молодого воина, очерчивал руками линию по выступающим позвонкам и мышцам на руках или животе и не мог более остановиться, буквально утопая в этом с головой: в уже давно ставшим родном запахе, в чёрных глазах, в тихих стонах и собственных чувствах. Самые потаённые мечты, о которых он пытался забыть, которым он не верил, теперь воплощались в жизнь, заставляя разум затуманиться, а тело действовать самому.       Громкие протяжные стоны заполнили всю комнату, отражаясь от стен слабым эхом, доносящимся до слуха бывшего военного. Шероховатая от шрамов кожа под ладонями пылала, а пот холодными каплями стекал вниз и впитывался в тёмную ткань под ними. Вкус от поцелуев пьянил, дыхание на шеи разносились щекочущими мурашками под кожей, неглубокие ранки, оставленные на плечах и спине, заставляли утопать в сладостном чувстве, сжигающем изнутри. Переплетающиеся пальцы царапали кожу ладоней, каждый толчок отдавался слабой болью, затмевающейся пеленой возбуждения, а тихий шепот слов о любви заставляли юного защитника заливаться горькими слезами от боли и обиды.       И уже потом, сидя в стороне и покуривая трубку, Соусей услышал, как дверь в помещение негромко захлопнется за ушедшем. И в этот момент мысли взрывной волной ворвались в голову, заполняя собой всё, заставляя отбросить злосчастную деревяшку куда-то в угол комнаты, разбрасывая серый пепел по полу. Заставляя схватиться за голову, до боли сжимая в ладонях волосы, вырывая их, и закусывать при этом губы до самой крови. Всё неправильно. Так было быть не должно. Это чувство, — вина? раскаяние? немая мольба о пощаде? — съедало его изнутри, до боли в конечностях, и поделать с этим было ничего нельзя.       Вспоминая об этом сейчас, сидя за низким столиком ранним утром, ему остаётся лишь горько усмехаться. Голова после бессонной ночи немного кружилась, всевозможные мысли витали рядом, не в силах собраться в одну, но Соусей знает точно: теперь он потерял всё. Поддавшись чувствам и эмоциям, поддавшись тому, чему никогда не поддавался, Абэно остался совсем один. Одинокий, без цели и смысла, теперь его жизнь накроют тёмные тучи, не такие родные, как он мог ожидать: они принесут за собой лишь боль и отчаянье, заставляя тонуть в этом ливне, рвать и метаться из угла в угол. Подобные мысли вызывают у мужчины вздох, и он, затягиваясь, выпускает очередное облачко дыма из приоткрытых губ, и он медленно обволакивает его в свои бережные мутные объятья. Обволакивает комнату, а затем вылетает в окно, где медленно восходит солнце.       И когда за спиной послышаться шаги, бывший солдат неподвижно замрёт. Когда в дверь пару раз постучат, он выпрямит спину, а глаза глянут в окно. Уже полдень. Соусей не двинулся с места даже тогда, когда дверь в помещение открылась; даже тогда, когда вошедший тихой поступью прошел несколько дальше обычного и остановится где-то позади самого Абэно. Он просто молча слушает тихое звяканье бус о металлические ножны, шуршание жесткой ткани и сиплое напряжённое дыхание. И даже тогда, когда гость сел позади него, буквально в метре от того места, где сидит сам бывший военный, тот остаётся неподвижен, а потускневший с годами взгляд медленно провожает уходящий в окно дым от трубки.       — Абэно-сан, я пришёл сюда поговорить с вами, — послышался голос, заставляя нутро Соусея коротко вздрогнуть. На вид он оставался спокоен, но по глазам было видно, что где-то там, внутри, зародилось зерно паники.       Мужчина отложил трубку, а затем повернулся лицом к незваному (или нет?) гостю. Сорамару подмял под себя ноги, руки его, сжатые в кулаки, покоятся на коленях. Обычно холодный и стойкий вид разрушен: он обеспокоен, взволнован, так похожий на того, каким он пришёл за помощью три года назад, что бывший солдат невольно усмехается и даже как-то расслабляется. Но, воспоминая о том, зачем здесь этот парень, вновь хмурится и, сощурив глаза, внимательно смотрит на Кумо.       Что же тот ему скажет? Зачем пришёл? Неужели начнёт в чём-то обвинять, заставит как-то отплатить или решит отомстить за такое обращение? Во всяком случае, это неправильно! Но потом, вспоминая о том, что за всё время тот ни разу не проявил сопротивление, Соусею становится тошно от своих догадок. Он чувствует себя паршиво, чувствует себя предателем, и далеко не только по отношению к этому юному воину. Но, не говоря и слово, он покорно ждёт, когда тот начнёт говорить. Когда соберётся с силами, которые отчего-то внезапно его покинули, и скажет свою истинную причину прихода сюда. Ведь Соусей уже было подумал, что никогда более не услышит тихих шагов, лёгкого стука и скрипа открывающейся двери за спиной…       — Я пришёл поговорить… насчёт вчерашнего, — неуверенно продолжил Сорамару, заливаясь румянцем и чуть отводя взгляд. Абэно так ничего и не сказал, поэтому юноше пришлось продолжить: — Я понимаю из-за чего это произошло, я также понимаю, кого вы видите во мне, но… — его голос дрогнул, но, закусив губу, он всё же продолжил: — …но если из-за этого я смогу быть рядом с вами, то я готов. Готов быть заменой своему брату, ведь, — парень усмехнулся, — мы с ним чертовски похожи.       — О чём ты говоришь? — переспросил его Соусей, и хриплый голос заставил сидящего напротив коротко вздрогнуть. Кумо сжал ткань в ладонях ещё сильнее, а потом, скрипнув зубами, глянул прямиком в глаза своему наставнику.       — Мне надоело ходить сюда лишь для тренировок! Надоело, потому что я прихожу сюда не за ними, но сказать об этом не могу! Не мог. Я знаю о вашем отношении к Тэнке, по крайней мере догадывался до вчерашнего дня, но… даже если это и так, я готов быть его заменой. Если это поможет быть с вами. Я люблю вас, Абэно-сан. Поэтому готов пойти на любое безрассудство, лишь бы быть рядом… с вами.       Его крик постепенно затихал, переходя почти что в шепот. Сорамару постоянно запинался и громко выдыхал, а под конец и вовсе залился слезами, не в силах более сдерживать себя. Он знает, что не так силён, знает, что далёк от своего идеала: далёк от брата, на которого так хочет быть похож. Но сейчас было на это совершенно наплевать. Сейчас, когда он, наконец, смог обо всём рассказать, когда спустя три чёртовых года он смог раскрыть своё сердце, ему было невероятно больно, и от этой боли он разревелся в голос, не в силах более и слова сказать. И от этого становилось паршиво не только ему.       Соусей посмотрел на сидящего перед ним грустным взглядом. Стыд и злость на самого себя забурлили в груди, заставляя гореть ту жарким пламенем, и от этого мужчине становилось лишь хуже. Он знал, что причинил боль этому человеку, но не знал, насколько сильно, и вина за это окутала его невидимым туманом, только вот этот туман не вылетал в окно, а, не двигаясь, замер на месте.       И теперь Абэно увидел: они совершенно разные. То, что он все эти годы напрасно сравнивал братьев, искал одинаковые детали. Их просто не существовало. Это было два совершенно разных человека, но застряв в прошлом, Соусей не понимал настоящего. Ему просто этого не хотелось. Накручивая себя, он думал, что Тэнка был для него самым дорогим, что имелось у бывшего военного в жизни, но теперь пришло понимание, что всё это лишь иллюзия. Понял, что серый плотный туман не позволил ему увидеть настоящего, заставляя смотреть на всё мутным взглядом; взглядом слепца, живущего своим выдуманным мирком.       И тогда Соусей чуть приподнялся и, вытянув руку, положил её на плечо молодого воина. Тот, подавшись вперёд, крепко обнял мужчину руками, утыкаясь тому в грудь и начиная реветь ещё громче пущего, цепляясь за тёмную ткань кимоно тонкими пальцами, сжимая её в ладонях, кусая до боли губы. И Абэно, обняв того за плечи, еле заметно улыбнулся. Теперь он понял, что всё по-другому. Дерзкий взгляд, нахмуренные брови, слишком резкие движения и грубый голос. Детская наивность и стремление помочь всем и каждому с двойной упорностью. Именно к этому так сильно привязался Соусей за последнее время; именно из-за этого он полюбил не кого-либо, а именно Сорамару, только вот понял это слишком поздно.       Слишком поздно он перестал сравнивать двух совершенно разных людей.