When it started

- Понимаешь, она интересовала меня, как человек. Из открытого окна доносились раскаты грома и шум начинавшегося дождя. Кто-то под окнами ругнулся и хлопнул дверью машины. - Ты же, по сути, ничего не знаешь. Так и есть. Согласен. Наверное, и не должен. - Ты родился через восемь лет после войны. Тогда ей было двадцать шесть. В этот же год ее не стало. На крышу упали первые капли. Отец отпил кофе из белой керамической кружки и закинул ногу на ногу. - Когда началась война, ей было столько же, сколько тебе сейчас. Еще совсем ребенок. Очень надеюсь, что тебе никогда – никогда, слышишь? – не придется испытать то, что испытала она. Дождь забарабанил сильнее. - Да ты бы и не смог выдержать... Отец запнулся. Дрожащей рукой достал из заднего кармана зажигалку и пачку сигарет. Вынул одну, засунул в рот. Щелкнул колесиком. Торшер, стоявший рядом с его креслом, мигнул. Единственный источник света в этой комнате. Кабинет отца. - Она всегда меня несказанно злила. Была лучше меня во всем. Только одному она так и не научилась: она боялась высоты и даже не садилась на метлу. Никогда в жизни. Молчание нарушило гавканье собаки на улице. - Все время шаталась со своими Поттером и Уизли, шрамированным и оборванцем. Доставала меня копной своих каштановых волос, которые никогда не причесывала. Отец выдохнул. Дым достал до носа и испарился. - Я стараюсь не думать об этом. Не хочу. Почему же тогда?.. Отец провел рукой с выпирающими венами по седеющим волосам. - Знаешь... Я ненавидел тот день, когда мне исполнилось сорок... Прошло три года, а я до сих пор не верю, что первая цифра моих лет – четыре... Большая часть жизни уже прожита, а я до сих пор не могу избавиться от того кошмара. Когда она с пеной у рта и сквозь слезы объясняла мне, почему не может больше жить. Я не перебивал. - Я помню, после войны все стали как-то по-другому смотреть на мир. Да что там... мы просто все ссохлись. Нас больше не было. Мы корили себя за то, что посмели выжить, хотели умереть. А она держалась до последнего... Да... Отец затянулся. Молча перевел взгляд выцветших глаз с пола на потолок. - И вот тогда как-то раз – нам было по двадцать, две тысячи первый год, начало нового века – мы впервые встретились за пределами, казалось, разрушившего нашу жизнь мира. Не в стенах школы, которая развалилась на части, а новыми людьми, выброшенными просто так, в никуда. Мы выросли раньше, чем нужно, все так говорили. Нас жалели. Мы были, что называлось, «взрослыми детьми». Нас видели, но не подавали виду. Встретились мы с ней в одной протухшей кафешке в одном из спальных районов Лондона. Уже не помню, что и как, но это и неважно; самое главное - это то, что та встреча круто изменила мою жизнь. У меня появился смысл. Друзей тогда у меня не было. Винсент погиб, Гойл куда-то уехал, Блейз... я до сих пор не знаю, куда он делся. Кстати, я же хотел запросить порт-ключ в Министерстве... Точно. Не забыть бы... Отец и мать... про них речь и не шла. Отца я не хотел видеть, а мать попросту не успел: когда отца забрали в Азкабан, она умерла. Отец так и не вышел из тюрьмы, там и дожил он свое последнее... Так я остался один. Один на один с этим гребаным миром, в котором я, считай, ничего не мог. Без законченного образования я не мог получить работу, мне негде было жить. Школа достроилась полностью только когда ты родился. После войны я еще два года жил в Хогвартсе вместе с немногими, кто вернулся помочь достроить здание. Нам платили, а потом сказали, что дальше справятся сами, и всех выпнули. И я оказался один в Лондоне. И встретил ее. Мне действительно повезло. Мы разговорились, я узнал, что ей тоже негде жить, что ее родители не знают, что у них есть дочь. Оказалось, она стерла им память и отправила в Австралию. А после смерти нашего директора Дамблдора она и не надеялась вернуть им все, что так опрометчиво стерла. Мы были двумя брошеными, никому не нужными шавками, нас никто не знал. После той встречи, вечером, прямо из кафе мы поехали к ней на съемную однокомнатную квартиру, которую она взяла за какие-то кнаты у одной старушки. Когда мы зашли – как сейчас помню – я просто офигел. Маленькая комнатушка с перегоревшей лампочкой вместо люстры. Большое окно с широким подоконником, занимавшее почти всю стену. Какие-то грязные обои с цветами. Платяной шкаф у левой стены. Под окном – батарея, а прямо около нее – одноместная кровать со спинкой сбоку. В углу перед кроватью на какой-то непонятной тумбочке стояла та самая лампа. Больше в комнате мебели не было. Видимо, батарея совсем не грела, поэтому Гермиона поставила кровать прямо к ней, прислонив ее спинкой, чтобы не обжечься... Помню, она тогда сказала мне: «Прости, что... все так плохо, просто... она очень старая, и... у нее нет денег, вот... И да, у меня нет больше места, где спать. Придется потесниться». Она оправдывалась передо мной. Шла от двери к кровати, подбирая на ходу какие-то бумажки, и извинялась. Она пригласила меня спать с ней. Мне это было на руку, мне же некуда было идти. Мы пошли выпить чаю. Кухня тоже не отличалась: стены и потолок в копоти, шипевший на плите чайник, сальное подобие занавески. На кухне горела тусклая лампа, прямо под потолком. За окном уже темно, времени было около часу, да и время-то было - не то осень, не то зима начиналась. Мы долго не ложились спать. Все говорили. Темы нашлись, про что конкретно – не помню. Потом, уже около трех, мы все-таки убрали чашки, и Гермиона улеглась прямо в одежде поближе к стенке. Я тогда еще повернулся к ней лицом, все боялся, что она упадет. Как, если я прямо перед ней лежу? Но все же... помню, она быстро уснула, я-то долго лежал и смотрел. Просто так, на ее лицо. Она тихо сопела под ухо, я успокоился, думал, все станет хорошо... когда-нибудь. И тут, как раз на этом моменте, она слабо повозилась и уткнулась носом куда-то мне в грудь и перестала сопеть. Боже мой, это было просто прекрасное чувство, когда ты будто старше и умнее, ты можешь защитить. Как будто она надеется на тебя, как будто ты единственное, что у нее есть. Я приобнял ее за талию, притянул к себе, вдохнул – ее волосы пахли перегаром. Понимаешь? Перегаром. Но про это попозже. Мы прожили вместе около года, а может и двух. Я не знаю. Только помню, что однажды мне нужно было уйти – мы продолжали скакать по работам, но нигде не оставались надолго, я пошел на собеседование – а потом я вернулся и... не поверил. Гермиона сидела на окне, смолила уже последнюю из пачки сигарету – пачка валялась на кровати, в пепельнице было дохера окурков – и периодически глотала обыкновенное пиво. Держала скользкую холодную бутылку в руке, поджимая коленки к груди. Смотрела в окно. Отец снова запнулся. Кашлянул пару раз и затянулся. Замолчал. К тому времени я уже владел окклюменцией. Flashback - Гермиона? Прямой взгляд в глаза. Покрасневшие, с размазанной по краям подтекшей тушью. Слипшиеся ресницы. Мокрые дорожки. - Гермиона, ты чего? Ты чего, иди сюда... - Ее нос где-то у него на ключице. – Тихо... Чего ревешь? Что случилось? Спокойно, спокойно... Что произошло? Тихо... Объятия, он гладит ее по волосам. Она тихо всхлипывает ему в футболку. - Малфой... Нам больше негде жить. Она нас выгнала... Замер. End flashback - Господи, перестань. Снова кабинет отца. Он гладит большим пальцем левой руки ручку керамической кружки. Дымит сигаретой, зажатой между пальцев. - Потом мы все равно нашли какую-то квартирку, но сейчас не об этом... Ты слушаешь? - Да, конечно, рассказывай дальше. - Ладно. Тяжелый выдох. - Мы долго стояли у окна, обнимаясь, у меня даже колени загудели, потом я перетащил ее вместе с сигаретой и пивом на кровать и усадил около себя. Обнимал ее за плечи, она положила голову мне на плечо, рыдала. Просто буквально рыдала, но не произносила почти ни звука. Нет, ты не понимаешь, действительно ни звука! Абсолютно! Это называется «немые рыдания», кажется... Помню, как у нее, продрогшей, полупьяной и накуренной, тряслись хрупкие плечи, она судорожно сжимала в руках бутылку и размазывала по лицу сопли. Мне было несусветно жалко эту по сути еще девчонку. Задавался вопросом: почему это упало на нее? Почему вообще упало на нас в целом?.. А потом вдруг... - Драко, ну я больше так не могу... почему все должно было так обернуться... я же одна осталась, без друзей, без родителей... меня никто не знает, я просто как будто привидение, Драко... Я... Я устала... Я все понял. Устала бороться, устала отбиваться, устала бежать. Устала жить так, как ей жить не положено. Она достойна другого, но от судьбы-то не спрячешься. А она и не могла, и даже не пыталась. Она знала, что другого не добьется. Не тот момент, не те кондиции, не та жизнь. А в следующую секунду она с диким криком рваной души отбросила бутылку, которая разбилась о стену на тысячи осколков. Пиво потекло по стене, заплывало за плинтус, мазало пол... Она резко засунула сигарету в пепельницу и по-детски требовательно залезла ко мне на колени. Уткнулась носом мне в ключицу, обняла за шею, давясь рыданиями, а я крепко вцепился в ее талию и сел поудобнее. Меня совершенно это не смущало, в школе девки все время клеились и норовили плюхнуться на меня своими задницами, но это... это было другое. Это была не обычная шлюха с обвислой грудью, это был сопливый ребенок, малыш, которому нужна была поддержка. Потому что без нее она бы сломалась. Для нее это оказалось слишком сильным ударом под дых. Она постепенно начинала успокаиваться, ее уже не бил озноб, она повернула голову, оказавшись лицом к моей шее и совсем затихла. Я знал, что она моргает, потому что чувствовал кожей щекотку ее ресниц... А потом прозвучала фраза, которая постоянно мне снится. Та, которая стала моим кошмаром. - Драко... Я просто хочу быть счастлива... Потому что... oна умерла, так и не став счастливой. Повисло молчание. Отец судорожно выдохнул дым. - Я помню тот момент, когда я впервые застал ее в неглиже. Это было... эм... Я помню, был дождь, жутко холодно, противно и гадко. Ужасно тоскливо, если не сказать больше. В общем, день был ужасный. И... Я не помню всех деталей. Просто не помню. Я... я тогда... блять. Отец провел рукой по лицу, прикрывая рот. Посмотрел куда-то в сторону. - Прости. Просто это все слишком сложно. Я понимал. - Отец, рассказывай дальше. Вдох. - Хорошо. Я знал, что она в ванной. Я отправил ее туда, чтобы она расслабилась, потому что на несколько дней отключали горячую воду, а тут ее подключили снова. А ей просто было нужно отвлечься. Просто необходимо. Хоть это и было сложно. Хотя, почему же было? Это и сейчас нелегко... Я слышал, как шумела вода, но долгое время не ощущал, как она погрузилась в воду. Слышимость была отличная, поэтому я имел контроль над всем, что она делает. Я думал, что должен ее защищать. Самое страшное – я так и не смог, мать твою. И тогда я... мне... я решился-таки зайти, ну, или хотя бы крикнуть ей, чтобы удостовериться, так сказать, что с ней все в полном порядке. Знаешь... после ее смерти я размышлял и пришел к выводу, что... она надломилась как раз в тот момент. А я, сука, не смог помочь ей встать... блять, я даже не пытался, Мерлин... Знаешь, когда я был маленьким, меня часто спрашивали про машину времени. Тогда этим много интересовались. И я всегда отвечал, что хочу попасть в прошлое, чтобы посмотреть, как там все было до меня. Спустя много лет, за несколько дней до ее смерти, я понял, что хочу попасть в будущее. Чтобы посмотреть, как там, и исправить ошибки, чтобы так не случилось. Мерлин... Отец снова затянулся и сжал переносицу пальцами. Зажмурился. Выдохнул. Посмотрел в окно. Гром продолжал громыхать. - И вот я подхожу к двери в ванную. Стучу кулаком по хлипкому дереву и громко спрашиваю: «Гермиона, ты там?» А она не отвечает, только вода бежит. - Гермиона, ответь мне! Только вода и я. Представляешь? Во всей гребаной квартире. Только вода. И я. Я тогда не выдержал. И выломал дверь. А там перед зеркалом во всю стену стоит она. И смотрит на свое отражение. Я замер в проходе и смотрел на ее спину. На Гермионе не было абсолютно ничего. Ни-че-го. Ты сейчас не смотри на меня. Представь то, о чем я говорю. Ты охуеешь. Я послушно закрываю глаза. - Серого оттенка кожа... Вдох. - Хрупкие плечи с выпирающими суставами... Выдох. - Острые локти... Вдох. - Тонкая линия позвоночника... Выдох. - Острые позвонки на шее... Вдох. - И тут я разглядываю ее отражение в зеркале. Спереди. Выдох. - Впалая кожа... Вдох. - Огромные темные круги под потухшими карими глазами... Выдох. - Впалые щеки. Выпирающие ключицы. Их можно заметить, даже если смотреть сбоку. Тук-тук. - На запястьях четко видны синие вены. Самое страшное было следующее. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. - Поверх этих вен – уродливые расковырянные вспухшие шрамы. Она резалась, блять, понимаешь?.. Тук-тук. Его голос перешел на срывающийся шепот. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук-тук-тук. Я поднял глаза. Отец был похож на сумасшедшего. - Я знаю, что ты думаешь. Я не обижаюсь, нет. Это правда. Мы все сошли с ума. Из-за этой гребаной войны. Судорожный вздох после каждого слова. Трясущиеся руки. Маниакальный блеск в потускневших глазах. Я не мог больше терпеть это. - Отец, рассказывай дальше. Выдох. - Я не понял даже, что уже сказал это. - Гермиона?.. Она вдруг судорожно, задыхаясь, вдохнула и повернулась. - Драко?.. Острые коленки с темными пятнами. На ступнях – тонкие синие жилки. Ее шея напряглась, вздулась вена. Напряглась она сама и вдохнула побольше воздуха, образовалась глубокая впадинка посередине между двумя ее ключицами. Только после того, как она повернулась, я подошел ближе. И знаешь, что было в раковине?.. Я замер. - Окровавленный перочинный нож, которым она в Хогвартсе точила карандаши. Тишина резала уши. - Гребаные карандаши, мать их, понимаешь?! Гребаные ебнутые карандаши!!! Его голос сорвался. Гром все не утихал. Создавалось ощущение, что кто-то бьет по небу кулаком. Отец раскачивался в кресле, словно умалишенный, и тер влажной ладонью вспотевшее лицо. Лоб прорезали морщины. - Мы разглядывали друг друга около пяти минут. Я все водил глазами по ее телу. Она уже тогда начала умирать. Это не было тело молодой женщины, не-ет!.. Эта была скукоженная оболочка, не больше. Ты бы видел это все своими глазами. Это был наркоман. У нее были расширены зрачки. Вот и до перегара дошли мы с тобой. Волосы ее пахли перегаром, помнишь? Она курила. Я, как видишь, эту привычку не бросил. Не смог. А вот она даже не пыталась. Знаешь, как там один маггловский писатель говорил? Марк Твен, кажется?.. Он говорил: «Бросить курить – легче всего на свете. Я это делал уже миллион раз». Понял? Молодец, - прошептал отец, заметив мой утвердительный кивок. – Молодец... Он затих и долгое время молчал. Все смолил. Пускал дым на меня. Дождь начал постепенно утихать. - Отец?.. Он молча и замкнуто перевел свой взгляд на меня. Выдохнул дым. - Да? - Как... как она умерла? Дернулся. Быстро ткнул сигарету в пепельницу, встал. Скомкано произнес: - Потом. Все потом... Так же стремительно покинул комнату, начав спускаться вниз по винтовой лестнице. Я побежал за ним. - Отец!!! Отец, остановись! Отец, погоди! Стой, куда ты? Отец, вернись! Отец!!! Я успел схватить его за рукав грязно-бежевой куртки и потянул на себя. Он начал вырываться. - Скорп, пусти. Пусти сейчас же, мне надо идти! - Ты врешь! Никуда тебе не надо, ты врешь! - Нет, надо, не спорь! Не спорь со мной, Скорп, не спорь со мной, пусти меня! Пусти немедленно!!! - Нет! От чего ты хочешь убежать? От воспоминаний? От них не убегают, отец! Замерли. Он смотрел в другую сторону. Отвернулся от меня, избегая моих глаз. - От них не убежать. Никогда. Он выдохнул. - Скорп, что ты хочешь услышать? Я не понял. - Что, прости? Он обернулся и повысил голос. - Я спросил, что ты хочешь услышать?! Я не знал. - Как думаешь, тебе надо знать, что я видел, как она умирала?! Тебе надо знать, что я застал ее в ванне, в воде, смешанной с кровью, с изрезанными запястьями?! Тебе надо знать, что тогда я еле ее вытащил, потому что она уже провалилась и пробыла в коме почти неделю?! Тебе вообще надо знать, что однажды я пришел, а в комнате висит она?! Тук-тук. - Она повесилась, блять!!! Ты понимаешь?! Она повесилась!!! На веревочной петле! Пока меня не было!!! Я не успел!!! Тук-тук. - Я не успел, мать твою... не успел. В ушах зазвенело. В голове я рисовал картины. Она в ванной, она с кровоточащими руками, она в петле. А потом, когда я спустился с небес на землю, я снова застыл. Потому что отец вдруг начал плакать. А когда начинает плакать тот человек, который всех всегда убеждал, что все будет хорошо, ты понимаешь, что все действительно хуево. Он стоял передо мной, смотрел на меня своими выцветшими глазами, полными слез, скупых мужских слез, и дышал. Глубоко. Его грудь часто вздымалась. Он закрыл глаза и задержал дыхание. - Скорп, ты просто не представляешь, во что я превратился после, когда увидел ее в тот день, висящую на балке за шею. Он прошептал это срывающимся голосом и замолчал. Я даже не пытался представить. Почему-то боялся. Отец запустил руку за пазуху и вынул оттуда черно-белую фотографию. Протянул мне. Я молча взял ее за краешек и поднес к глазам. С черно-белой фотографии на меня смотрела девушка с короткими темными волосами. Она сидела на камне около озера и курила. Периодически запускала руку в волосы и улыбалась, смотря прямо в объектив. Улыбка была грустная. Точнее, тоскливая, словно... Впрочем, как может человек, переживший такое и даже... не сумевший бороться, вообще улыбаться?.. Это была исключительно сильная женщина. Я понял это сразу, как только ее увидел. Эти глаза, эти губы, это лицо в целом. Я не мог оторваться. И только потом заметил, что краешек фотографии запачкан кровью. - Отец... что это? - Это... - Он подошел ближе и заглянул мне через плечо. - Это кровь, как видишь. - Откуда она здесь? - Эта фотография была у нее в руках, когда она... умерла. – Я его понял. - Точнее, она валялась где-то на полу. Тогда я сразу не понял, что ее уже не спасти, и кинулся развязывать веревку. Развязать смог, а когда она упала к моим ногам с глухим стуком мертвого тела, я кинулся к ее лицу, думал, вдруг очнется... А из уголка ее губ стекала тоненькая струйка крови. Не очнулась. Я перевернул фотографию. На выцветшей пожелтевшей бумаге с чаевыми пятнами была мелкая приписка. «Draco, I’m gonna fuckin’ miss ya.»*

Апрель, 2023 год.