Сердце ночи

И, если для целого мира вы мёртвы, Я тоже мертва. М. Цветаева

Жизнь в Лондоне, да и во всей империи тоже, постепенно приходила в норму, хотя полуразрушенную столицу пока не восстановили полностью, а обширную империю трясло, как в лихорадке, из-за перемен. Но, по крайней мере, появилась странная, неожиданная после всего случившегося и ничем не подтверждённая уверенность в завтрашнем дне. Привкус этой уверенности отчётливо ощущался в пропитанном густым дымом осенних костров и запахом гниющей листвы сыром осеннем воздухе. Враз куда-то исчезла напряжённость, способная от одной-единственной искры взорваться кровавой и беспощадной революцией, к которой всё и шло в последние годы. Наверное, порох отсырел в пороховых погребах, когда через пару дней после неудавшегося переворота зарядили бесконечные дожди. А в глазах людей на улицах Китти впервые за несколько лет увидела надежду. Госпожа Пайпер вздохнула с облегчением, когда Временный Совет был распущен, с делегатами от простолюдинов наконец-то удалось договориться, и вся полнота власти была передана в руки постоянно функционирующего Парламента. Китти выслушала её восторги по этому поводу довольно равнодушно. Помощница мистера Мэндрейка была сообразительной девушкой и во время недавнего кошмара сделала всё от неё зависящее, прислушиваясь к разумным и полезным советам, но управление огромной страной, жаркие дебаты в Парламенте и закулисные интриги и скандалы, без которых, была уверена Китти, ни за что не обойдётся, её пугали. Китти её понимала, у неё самой не возникало ни малейшего желания лезть в политику. Ей вообще ничего не хотелось. В первые дни она и плакать не могла, просто сидела то в отведённой ей комнате в министерстве занятости, то в министерской библиотеке — госпожа Пайпер, испуганно ахая, что в городе опасно, уговорила её не покидать Уайтхолл надолго, — листала книги, совершенно не видя, что в них написано, и перебирала разрозненные воспоминания, не задумываясь, что будет дальше. Китти постоянно возвращалась мыслью к тому, как Бартимеус говорил: на месте одной рухнувшей империи рано или поздно возникает другая. Словно качается гигантский маятник: так было — так будет. Империя не рухнула, просто пошатнулась, и она заставляла себя верить, что сейчас маятник сбился. На волосок отклонился от привычной траектории. Этого было бы достаточно. Столь долгожданные перемены не принесли ей радости. Путешествие в Иное Место её сильно изменило, гораздо сильнее внутренне, чем внешне, и она не была прежней импульсивной девятнадцатилетней девчонкой, легкой на подъём и поддававшейся малейшему порыву души. Свою роль сыграли и три года, когда она училась себя сдерживать. Она ощутила это, вернувшись. Но дело было даже не в прошлом, а в настоящем. Сейчас она почти ничего не чувствовала, словно то, что произошло в Сент-Джеймс-парке, выжгло из неё эмоции. Ну вроде бы глупость, кем для неё были Бартимеус и Натаниэль — особенно Натаниэль, Джон Мэндрейк, — почему она так прикипела душой к джинну и волшебнику, к тем, от кого ей из-за происхождения нужно было держаться подальше? Поездку в Брюгге, которая, возможно, её излечила бы, пришлось отменить из-за неспокойного положения в Европе — внешне крепкая империя трещала по швам, а враждебные государства колебались, пытаясь решить, стоит ли этим воспользоваться, — и Китти осталась ни с чем. С пустыми руками и пустым разумом — с опустошённым сердцем. Она устала. Она просто не знала, как жить дальше. Давно погибшее Сопротивление добилось своей главной цели, Китти и Ник, если он был ещё жив, могли торжествовать, но никогда она не ощущала себя настолько далёкой от мятежа. Все умерли. Случилось самое страшное. У Китти больше не было цели, направляющей её действия. Сначала для неё существовала цель Сопротивления, потом три года она жила ради того, чтобы вызвать Бартимеуса. Она успела вкусить каплю этого бесцельного существования, когда они с Бартимеусом не нашли общий язык, но тогда события очень быстро скрутились в тугой узел, и ей не пришлось ощутить потерянность в полной мере. А теперь… Теперь каждое утро начиналось с того, что Китти открывала глаза и придумывала себе цель. Например, не выходить из себя, когда госпожа Пайпер относится к ней преувеличенно бережно, словно к хрупкой фарфоровой статуэтке. Не вспоминать нестерпимо белое сияние на месте Хрустального дворца и горящую траву, скручивающуюся в чёрные ломкие спирали. Сходить в свою квартирку, посмотреть, всё ли уцелело во время лондонских пожаров — неизвестно, куда мог добраться огонь. Поискать, возможно, новую работу, если в трактире на её место уже кого-то взяли. Интересно, живы ли её родители? Переступить через себя и простить им предательство она была не в силах; мысль мелькнула и навсегда отправилась в дальний угол памяти — она же собиралась больше не переступать порог их дома. Вернуться сейчас? Ни за что. Оказалось, что жить так совсем не сложно. Она не собиралась надеть траур и скорбеть по утраченному до конца жизни, Китти Джонс всегда была очень практичной девушкой. Проблема оказалась в том, чтобы соотнести нынешнюю себя с ней, в том, что остро хотелось себя пожалеть, хотя это и противоречило всем жизненным принципам Китти. И ещё сложно было терпеть слабость, мириться со знанием, что собственное тело может подвести в любой момент, потому что она терпеть не могла чувство беспомощности. Улучшения были. Медленные. И в дождь, когда ныли все кости, приходилось гнать прочь назойливую мысль, что, пройдя через Врата Птолемея, она выбросила на ветер не один десяток лет жизни. Больно даже через спасительную броню равнодушия ударило то, что её путешествие через Врата не восприняли серьёзно. Она пыталась рассказать, что оно означало, пыталась убедить окружающих, что иной путь общения с духами возможен, что Нат… Джон Мэндрейк доказал это, объединившись с Бартимеусом, что лишь благодаря Вратам был спасён Лондон, но госпожа Пайпер только недоверчиво улыбнулась, а другие волшебники и вовсе назвали её рассказ «опасными бреднями». Все знают, что Врата — легенда, что Птолемей Александрийский ошибался, и вообще, мыслимое ли дело — доверять демонам? В конце недели госпожа Пайпер вошла в библиотеку, где Китти листала очередную книгу, приветливо, но несколько натянуто поздоровалась и после ответного кивка Китти, виновато отводя глаза, попросила: — Мисс Джонс, мне, право, неловко… Верните, пожалуйста, Амулет Самарканда для помещения его в хранилище. Китти захлопнула книгу — всё равно она не понимала ни слова, на древнегреческом-то языке, — сунула руку в карман брюк и нащупала среди всякого хлама: мелочи, ключей, носового платка — Амулет. Медленно вытащила его, не отрывая от подвески глаз. Цепочка золотой змейкой заскользила меж пальцев, медальон закачался в воздухе. Китти не расставалась с ним с той самой ночи в парке. Тогда взрывом её швырнуло на землю и медальон больно ударил по лицу. Амулет спас ей жизнь — и оставил на память тонкий белёсый шрам, рассекающий левую бровь. Медальон был ниточкой к Натаниэлю и Бартимеусу, как и опалённый томик «Апокрифов». Но эта ниточка резала кожу на ладонях, а Китти была сейчас слишком слаба, чтобы терпеть. Она разжала пальцы. Амулет с грохотом упал на стол. — Забирайте, — сказала Китти. Госпожа Пайпер, благоговейно затаив дыхание, взяла Амулет и вышла на пару минут. Вернулась она с двумя книгами, которые несла явно с трудом, и почти уронила их на стол: толстенный фолиант и ещё один солидный том, в котором Китти узнала Альманах имён Лоэва — о традициях волшебников она слышала от мистера Баттона. Госпожа Пайпер при ней сделала пометку в Альманахе, чтобы зафиксировать изменения, которые учтут в следующем издании. Маги по-прежнему брали учеников, и, возможно, совсем скоро кто-то из мальчиков при Наречении получит имя, овеянное не меньшей, чем у Уильяма Глэдстоуна, славой. Китти сжала губы: итак, Джон Мэндрейк умер официально, а Натаниэль по законам странного мира волшебников и не существовал. — Как, вы говорите, звали того джинна? — спросила госпожа Пайпер, открывая фолиант. — Бартимеус, — проговорила Китти, прикрывая глаза. Ей не нужно было смотреть, чтобы увидеть, как волшебница находит нужную страницу и, склонившись над ней, аккуратными почерком вписывает в специальную графу: «Уничтожен». Все оставили её. На следующий же день Китти, вдруг сообразив, что загостилась в Уайтхолле, перебралась в свою прежнюю каморку на третьем этаже обшарпанного дома: на новую квартиру у неё не было денег; чтобы появились деньги, нужна была работа, а «Лягушка» стояла закрытая, и узнать, уволили ли Китти, оказалось не у кого. Мистер Баттон звал её обратно к себе, но она отказалась. Во-первых, к магии Китти охладела. Зачем? У неё было слишком мало сил, да и не волшебница она, чтобы заставлять духов работать за неё. Нет уж, она как-нибудь сама. Во-вторых, она ему не помощница. Ему требуется ловкая девушка, какой она была, а не полукалека, какой она стала. Мистер Баттон, обиженный уже тем, что она скрыла своё настоящее имя, жутко оскорбился и заявил, что, хотя она и заваривала отменный чай, он знать больше не желает скверную девчонку. И время потекло, заструилось, обволакивая сознание, приглушая краски воспоминаний… Чуть позже, когда под влиянием дождливой осенней погоды размокла корка безразличия и охватившей её апатии, она злилась на себя за какую-то совершенно детскую обиду. Натаниэль и Бартимеус её обманули. Они её обманули, твердила она про себя, смаргивая с ресниц злые слёзы, упивалась разжигаемой в душе бессмысленной ненавистью, подкармливала её огонь, пытаясь согреться возле него. А мир вокруг бурлил. Заголовки газет, получивших настоящую свободу слова, кричали о том, что армия и флот вернулись из Америки, с которой подписали мирный договор, что разрушенные районы Лондона восстанавливают, что строится новое жильё, что отловили всех гибридов и эвакуированным жителям больше нечего бояться — они могут возвращаться в свои дома. И пусть в общественном строе мало что изменилось, впервые за две сотни лет в Парламент вошли простолюдины, причём в большом количестве. Парламент немедленно распался на две стабильно враждующие фракции: волшебников и простолюдинов, «бывших», как с холодной ненавистью говорили одни, намекая на пошатнувшееся положение некогда всевластно правящей и изрядно поредевшей элиты, и «рабочих», как с презрительной усмешкой цедили другие, консерваторов и радикалов. Во время дебатов в Парламенте стоял такой гвалт, что дрожали обновлённые недавним ремонтом своды. Больше всего споров было по поводу того, что некоторые области империи добивались автономии. К счастью, обошлось без серьёзных конфликтов — как в самом государстве, так и на его границах, которые удалось сохранить практически в прежнем виде. Также удалось отменить многие законы, ограничивающие права простолюдинов, — или хотя бы привести их в вид, которым были довольны обе фракции. Одним из первых приняли новый закон об образовании, согласно которому число предметов в школах значительно расширили, а само преподавание постарались максимально отделить от политического процесса. Китти не читала газет, зато иногда заходила на чай к госпоже Пайпер, которая теперь работала в министерстве внутренних дел. — Я не думаю, что нам удастся добиться полного равноправия прямо сейчас, вы же понимаете, мисс Джонс, — однажды сказала волшебница, обсуждая с девушкой за чашкой чаю судьбу нововведений. — Я помню, вы говорили, что мы всё изменим, стоит только действительно пожелать, но для такого требуется как минимум одно поколение, выросшее при новых порядках. Значило это, что все равны, но некоторые равнее. Китти машинально кивала, слушая её и размышляя о своём: Бартимеус смеялся, что до революции придётся ждать лет пятьдесят и она успеет состариться. Она состарилась, но он ошибся. Что же, он во многом ошибался. Уголки губ Китти опустились. Госпожа Пайпер заметила её расстройство и спросила: — Вы неважно себя чувствуете? — Нет, я в порядке, — сказала Китти, пристально разглядывая тыльную сторону правой ладони и тонкие синие жилки, просвечивающие сквозь увядшую кожу. Она сухо добавила: — Насколько это возможно в моём положении. — Тогда я хотела бы поручить вам одно дело. Оно касается мистера Мэндрейка. Китти чуть вздрогнула. Она не присутствовала при разборе завалов в Сент-Джеймс-парке, совсем расхворавшись, но она знала, что тело Натаниэля среди искорёженного магическим взрывом металла так и не нашли, но без колебаний признали волшебника Джона Мэндрейка погибшим, потому что выжить в том аду было невозможно. Его объявили национальным героем и вручили посмертно какую-то награду за заслуги перед империей и спасение Лондона, не уточняя особо, в чём оно состояло: как ни крути, правительство в этой истории показало себя не с лучшей стороны, по сути, и став катализатором катастрофы, а оставшиеся в живых волшебники из числа мелких служащих, почуявшие волнующий запах власти, не желали потерять лицо. Китти понимала: там, в руинах Хрустального дворца, не должно было остаться даже пепла ни от Натаниэля, ни от Бартимеуса, как понимала она и то, что на самом деле искали в завалах посох Глэдстоуна. — Так какое дело вы хотели мне поручить? — хватит упиваться жалостью к своему горю, достаточно. Надо делать что-нибудь, иначе придётся надавать самой себе пощёчин, чтобы перестать быть тряпкой. — Особняк мистера Мэндрейка уцелел во время пожаров в Лондоне и пойдёт с аукциона вместе со всей обстановкой, — деловито принялась объяснять госпожа Пайпер. — Средства будут переданы в комитет по восстановлению города. Необходимо присмотреть за тем, как слуги приведут особняк в порядок, а затем их рассчитать. Бумаги упаковать, не разбирая. Я, к сожалению, не могу этим заняться лично: много работы. А вы и мистер Мэндрейк, кажется, были довольно близки… Извините, если это бестактно с моей стороны, — смутившись, добавила она. Китти усмехнулась. Аукцион. Ну да. И купит особняк какой-нибудь волшебник. Конечно. Не будет экспроприации [1], волшебники по-прежнему богаты, простолюдины, несмотря на то, что их интересы защищают в Парламенте, работают на фабриках, в магазинах, прислуживают. Хотя то, что удалось избежать кровавой революции, когда магов просто вырезали бы всех подчистую, наверное, хорошо. Бартимеус говорил, что все империи начинаются именно с революций. Значит, всё правильно, и в этот раз получится хоть что-то изменить. Так, как прежде, уже не будет. Она надеялась, что случившееся с ней и Якобом больше никому не придётся испытать. — Ладно, — хмуро и решительно проронила Китти. — Когда начинать? Госпожа Пайпер слегка побаивалась резких перепадов её настроения. Да и саму Китти она побаивалась, девушка была не склонна разбираться почему. Возможно, поэтому они не стали подругами. Так… добрыми знакомыми. — Если вас не затруднит, с завтрашнего дня, — волшебница торопливо черкнула на вырванном из блокнота листке адрес.