Продавец сладостей

Джаред видел его всякий раз, выходя из дома. Нет, конечно, если заняться всерьез подсчетами, то выходило, что Джаред видел его в первой половине дня, но память такая странная штука. Зафиксировав событие хотя бы два раза в неделю, она потом говорит тебе – всегда. Он всегда там, с той стороны дороги, стоит с тележкой элианских сладостей, и вспыхивает радостной, немного смущенной улыбкой, когда Джаред смотрит на него и кивает. Неизвестно сколько он там стоял, прежде чем Джаред заметил его, он помнил, что однажды спросил у водителя, привычно дожидающегося его у дома – почему ребенок один? Бизи без интереса посмотрел на мальчика, и уже когда отъехали далеко, пояснил: – Он овви. Сирота, по-вашему. Джаред заинтересовался: – А как ты это определил по внешнему виду? Для него все еще загадкой оставались многие местные правила, обычаи. Вкалывал с утра до поздней ночи в офисе, и «зарабатывал» на будущую безбедную жизнь, совсем не планируя оставаться в далекой колонии дольше, чем на время контракта, мало интересовался местной жизнью, но этот мальчик выглядел необычно. Он был такой светлый. Нежный даже. И так искренне улыбался. – Подстрижен коротко. Родители не дают стричь волосы детям до совершеннолетия. Считается, что если отстричь волосы до восемнадцати – это отрезать ребенка от клана. Такое бывает, если, допустим, вдова выходит замуж за человека из чужого клана и ей позволяют забрать ребенка. Тогда проводится особый ритуал, и для женщины и для ребенка, им отстригают волосы, они тем самым оставляют прежнюю жизнь позади, и начинают новую. А этот мальчик потерял не только семью. Его отверг клан. Джаред вспомнил детей, которых удалось увидеть, с хитро заплетенными косами, с их сложными прическами, хмыкнул. Спросил: – А почему мальчишку отверг клан? Бизи нахохлился, очевидно, не желая отвечать. Джаред был ценным сотрудником, и один из немногих имел в фирме личного водителя и охранника, впрочем, он полагал, что Бизи приставлен к нему в целях не охраны, а контроля, но ему было наплевать, зато он знал, что Бизи вышколен настолько, что непременно все расскажет, нужно просто подождать. И верно, уже подъезжая к стальным воротам территории фирмы, Бизи проговорил недовольно: – Я слышал эту историю. Это клан Эклзов. Мальчишка рожден не от своего официального отца, Алана. Алан знал, но ему это было неважно. А Крейлегу, его отцу, нет. Алан вместе с женой погибли на курорте в Ригсе, и Крейлег немедленно объявил мальчишку ублюдком. В общем, некрасивая история... Но Крейлега можно понять – Алан был старший сын, и его единственный ребенок стал бы управлять кланом, не имея в жилах ни капли крови этого клана. Они давно приехали, но Джаред сидел в салоне и думал про мальчика со светлыми волосами, продающего конфеты на улице. – А его родной отец? Бизи пожал плечами: – Кто его будет искать? Кому это нужно? – Но... где мальчик живет? За ним кто-то присматривает? Он же совсем ребенок, сколько ему? Четырнадцать? – Где-то так. Четырнадцать или пятнадцать. И да, присматривает. Улица. – Что это значит? Бизи не слишком весело улыбнулся: – Еще один клан. Там собраны все отбросы, все отверженные. Все лишние люди. Улица. Еще один тайный, большой клан, страшный в своей скрытой силе отчаяния. Больше они о продавце сладостей не говорили, но Джаред начал замечать на улицах этих людей – людей из клана Улицы. Иногда они выглядели вполне прилично, иногда как оборванцы, но всех их объединял взгляд – такой, как у мальчишки. Одинокого, необогретого бродяги, ищущего участия, и радующегося каждой крохе тепла, случайно ему перепавшего. Улыбка, слово, монетка, маленький подарок вроде красивой бусины или сытного бутерброда – все эти пустяки были бесценны для них, этих лишних людей. Джаред стал иногда выходить пораньше, и покупать у мальчика сладости. В первый раз, когда он подошел, мальчик так удивился, что смотрел на Джареда во все глаза, растерянный, он казался еще более юным, беззащитным. Джаред заставил себя улыбнуться, хотя ему внезапно захотелось найти кого-нибудь и прибить, потому что не должны такие дети стоять на улице, зарабатывая себе на еду. – Не продашь мне вот это? – Джаред ткнул не глядя в лоток, и мальчик вспыхнул, покраснел так, что веснушки на носу стали не видны. Засуетился, схватил что-то с лотка, протянул ему: – Это? Вам лины нужны, господин? – Да. – Сколько? – Сколько есть. Мальчик на секунду замер, потом расплылся в неуверенной улыбке: – Вы шутите? У меня их тридцать две штуки. Все возьмете? – Да. Пока мальчик радостно набивал пакет какими-то подозрительными корявыми длинными жгутами цвета детского кала, Джаред спросил: – Как тебя зовут? Оказалось, его зовут Дженсен, и если нужно, завтра будут еще лины, или вот еще есть капары, они тоже вкусные, да, и криприки тоже очень-очень вкусные! Бизи при виде пакета полного сладостей насмешливо хмыкнул, но когда приехали к офису, спросил добродушно: – Куда будете девать столько лин? – Понятия не имею. Джаред посмотрел на извилистые, похожие на корни сладости, и решил, что даже пробовать это не будет. Бизи в этом деле оказался неожиданным помощником, и в дальнейшем с удовольствием забирал все, что покупал Джаред у Дженсена. У меня, говорил Бизи, много родни. А у них много детей. У Джареда в привычку вошло покупать что-нибудь у уличного продавца хотя бы раз в неделю, но чаще они просто улыбались друг другу. Джаред выходил из дверей дома, и его уже ждал ищущий, ожидающий взгляд, Джаред улыбался, кивал, и Дженсен вспыхивал радостной улыбкой. Такое маленькое, крошечное действо, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий ритуал почему-то давал заряд хорошего настроения на весь день, и Джаред иногда посреди дня вспомнив маленького продавца, улыбался неизвестно почему. А потом Дженсен пропал. Джаред не сразу заметил, что не хватает чего-то, просто однажды дошел до другой стороны улицы, вынимая на ходу портмоне, и застыл неловко, оглядываясь вокруг. Дженсена не было. Испытывая внезапную тревогу, Джаред, хмурясь, вернулся на свою сторону улицы, и когда подъехал Бизи, склочно выговорил ему: – Опаздываешь, приятель. Нехорошо. Бизи не посмел возражать, но выразительно посмотрел на приборную доску. Да, он приехал вовремя, пунктуальный и выдержанный, и всю дорогу изображал оскорбленную невинность, и весь день у Джареда ничего не клеилось. Он вспоминал – как долго Дженсена не было? Отчего-то было противно от себя, аж до горечи во рту, и лезли у голову всякие ужасы. Что может случиться с маленьким человеком в большом, вдруг ставшем чужим и злым мире? Да что угодно, когда у него нет защитников, нет семьи, нет этого проклятого, дурацкого клана. Он никому не нужен, и всякий может обидеть, может быть, он уже мертв. Или служит игрушкой какого-нибудь садиста-извращенца. Последнее предположение особенно упорно лезло Джареду в голову, заставляя испытывать иррациональный страх – ну какого черта? Кто Дженсен ему? Какой-то уличный бродяга, да какое ему, Джареду, дело до него? И было стыдно, невыносимо стыдно оттого, что не думал об этом раньше – каково ему живется? Где он спит, что ест, ест ли вообще? С испугом вспомнилось – скребло ведь, но он так упорно старался ничего не замечать – но в последнее время Дженсен выглядел не так уж хорошо. И улыбался не так ярко, как прежде. Все еще обиженный на него Бизи вечером отвез его домой, но Джаред не вышел из машины, когда они приехали. Смотрел на пустое место, где обычно стоял Дженсен, пока Бизи, удивленный, не заговорил: – Господин Падалеки. Что... Джаред перебил его: – Дженсен пропал. Бизи проследил его взгляд и, выдержав паузу, спросил осторожно: – Этот мальчик. Продавец. Вы про него? – Да. Джаред снова представлял всякие ужасы, что могли случиться с мальчиком. Он так погрузился в переживания, что не сразу услышал, как Бизи говорит: –... ничего страшного. Слышите? Может быть, он просто торгует теперь в другом месте. Джаред покачал головой: – Нет, я уверен, с ним что-то случилось. Он выглядел таким бледным. И, кажется, похудел. Вот я дурак, как же я... не хотел видеть. Но видел же. Черт! Бизи молчал долго, потом спросил: – Почему вы беспокоитесь о нем? Если б знать. Если б найти ответ на этот простой вопрос, может быть, стало бы легче, но Джаред не знал. Просто жалость? Участие? Но почему так плохо, не по себе, как будто он совершил нечто плохое, прошел мимо, сделал вид, что все нормально, окей, я ведь помогаю, другие и этого не делают, и всем плевать, и тут я чужак, я ничего не решаю. Как трудно, как тяжело брать ответственность на себя за кого-то, он, этот маленький, он, может, ждал чего-то, чего-то большего, а Джаред отгородился дежурными улыбками и приветствиями. Он уже нес ответственность, которую не хотел признавать, но совесть, душа, теперь не давали ему покоя, обвиняя и заявляя – лучше бы ты вообще не замечал его, лучше бы ты проходил мимо, как все, не даря надежду понапрасну, может, это ты сгубил его! Ты виноват. – Вы хотите с ним спать? От неожиданного, заданного непривычно жестким тоном вопроса Джаред пришел в себя и всем корпусом развернулся к Бизи. – Чт... Чтооо?! Бизи ответил непреклонно: – Я должен был спросить. Джаред так удивился, что вытаращился на Бизи как на сумасшедшего. А впрочем, почему он так удивлен? Почему бы Бизи так не подумать, почему бы и нет, он же сам столько воображал о всяких извращенцах, нет, себя не ставил на их место, но ведь воображал подобное! Значит, думал и сам в этом направлении, может быть, невольно, скрывая от себя, но отчего-то же вылезли первым делом в воображении жуткие волосатые уроды, лапающие беззащитного, голого... о господи, стоп. Стоп. Так и с ума можно сойти. – Нет, – растерянно проговорил Джаред, – я не думал об этом, в смысле, он же ребенок! – Не такой уж ребенок. Ему пятнадцать. Через год будет в возрасте согласия. Но спасибо, я и без ваших слов понял, по вашему лицу, вы не хотели ему причинить вред. Бизи говорил теперь совсем по-другому, он словно извинялся, но Джареду лучше от того, что его не считают извращенцем – не стало. – Я не помог, – с горечью сказал Джаред, – а теперь, может быть, поздно. – Вы действительно хотите найти его? Бизи смотрел так испытующе, что Джаред задумался. Готов ли он сделать что-то более серьезное, чем иногда покупать дурацкие сладости? Готов ли взять на себя роль опекуна, готов ли на траты, готов ли впустить Дженсена а с ним наверняка и кучу проблем в свою жизнь? Вспомнилось, как Дженсен неуверенно расцветал в робкой улыбке, когда они встречались взглядами, и стало так больно, кто-то рвал его внутри, или это с неслышным грохотом обваливалась стена, нерушимая крепость, которую Джаред выстроил вокруг себя. – Да, – сказал он решительно, – хочу. Очень хочу. Я должен ему помочь. Страшные сказки, которые навоображал себе Джаред рассыпались, когда он после долгих разъездов и переговоров увидел Дженсена. Зато обнаружились новые, не менее страшные. Если бы не Бизи, Джаред вряд ли вообще нашел бы Дженсена – никто бы не стал разговаривать с чужаком, с пришлым. Он просто доставал деньги, купюра за купюрой, а Бизи вел его, все дальше, пока они не оказались нос к носу с тайным главой самого обширного и непризнанного клана Улицы. Джаред не знал, как может выглядеть такой человек, воображал себе почему-то затянутого во все черное страшноватого типа с пронзительным взглядом, но встретил их в обычной, даже уютной гостиной пожилой усталый человек с бородой и в засаленной кепке. Представился он Бивером, и вначале смотрел на Джареда с недоверием. А потом они поговорили. И Джаред рассказывал, как он покупал конфеты, и думал, что помогает, но теперь ему кажется, что он предал кого-то. И он не знает, что с этим делать. А Бивер буднично объяснил, что мальчик болен, сильно болен, и сейчас находится в клинике за городом, нет, деньги не нужны, у нас есть деньги. Дело не в деньгах. – В чем тогда? Бивер вздохнул, и предложил: – Поедем в клинику? По дороге попробую объяснить. Было уже почти утро, когда они добрались до клиники, Джаред, Бизи и Бивер, и пока шли к палате, Джаред все думал. Так все просто, и понятно и... жестоко. Дети арини не выживают на улице. Дженсен был единственным в большой разношерстной толпе «лишних», его как могли берегли, давали несложную работу, но увы – дети арини умирают, оставшись без клана, без родовой подпитки. Рано или поздно, кто сгорает за месяцы, кто-то может протянуть годы, но ни один не доживает до совершеннолетия. До Дженсена был Рон, он сгорел за сорок дней. До него – Фиана, она была стойкой девочкой, и продержалась почти три года, отчаянно цепляясь за жизнь. Но она тоже ушла. И Джаред теперь вспоминал, как смотрели на Дженсена другие – те, случайные взгляды прохожих, которые ему довелось увидеть. Так смотрят на обреченного – с жалостью, с виной. Бизи и Бивер не сговариваясь, остались у дверей палаты, а Джаред спросил, положив ладонь на ручку двери: – Неужели никак нельзя его спасти? Бивер даже как будто удивился: – Почему нельзя? Можно. Но у нас нет этого лекарства. Того, что ему нужно. *** Джаред сидел у кровати Дженсена, наверное, вечность. Он равнодушно отключил будильник на ручных часах, бодрым звонком извещающий что ему пора на работу, плевать. Плевать на работу. Он слишком много отдавал всего себя этой работе, всю жизнь, в надежде, что когда-нибудь будет жить совсем по-другому. А на самом деле жизнь проходила мимо, а он становился черствым, бездушным, холодным монстром, которому, в сущности, уже ничего другого и не нужно было, кроме этой работы. Вся эта красивая воображаемая жизнь – семья, свой собственный дом на берегу океана, собака, милые вежливые соседи, с которыми так приятно чинно здороваться, все это было лишь плоской картинкой, уже не возбуждающей никакого желания и прежних эмоций. Всего лишь пыльная, давно забытая картинка на стене. Дженсен выглядел таким прозрачным. Лежал на боку, подсунув ладошку под голову, и оказалось, у него удивительно длинные, темные ресницы, и он такой маленький. Невесомый, хрупкий. Ударил вдруг страх – что, если он не проснется? Что, если уже умер? Он такой бледный. Джаред наклонился к самому его лицу, уловил дыхание. Распрямился, гася облегченный вздох, и тут увидел, что Дженсен... Дженсен смотрит на него округлив от удивления глаза. – Вы – прошептал Дженсен так слабо, что Джаред с трудом проглотил комок в горле. И тут же растянул губы в улыбке, хотя глаза щипало от слез: – Так захотелось твоих конфет, что решил найти тебя. Дженсен улыбнулся, слегка оживившись. И вдруг сказал: – Неправда. Я знаю, что вы их не едите. – Откуда ты знаешь? – Вы даже не запоминаете, что берете. И когда я спросил, как вам кисленькие капары, вы сказали, что вам нравится, что они такие. Но они не кислые. Они вовсе приторно-сладкие. Дженсен почему-то заплакал, без слов, без всхлипов, просто покатились горошинами слезы, утопая в подушке, а Джаред и сам не понял, как оказался на кровати Дженсена. Выковырял его из-под одеяла, он оказался в смешной голубенькой пижамке, усадил к себе на колени, как маленького, прижал его голову к груди, и гладил-гладил по волосам, таким мягким, уговаривая словно бы себя, или кого-то там, черствого и злого, наверху: – Все будет хорошо. Ты обязательно выздоровеешь, ты не один, слышишь? Я буду твоим Кланом. Твоей семьей. Слышишь меня? Ты обязательно вырастешь, ты будешь учиться, ты женишься, потом у тебя появятся дети. Слышишь меня? Дженсен, слышишь меня? Я буду с тобой. Я больше не предам тебя. Дженсен лежал в его руках как тряпичная кукла, и было так страшно, потому что – ну не выбрал Дженсен уличный клан Бивера. Не смог принять. Как не смогли его принять другие, смертельно раненые дети. Почему он так глупо уверен, что Дженсен сможет принять его? Чужака, даже не арини. Невозможно, нет. Так не бывает. Ведь нет же? Дженсен поднял голову и посмотрел Джареду в глаза. Смотрел так долго, пытливо, с такой надеждой, что хотелось расплакаться. Потом обнял его тихонько слабыми руками, и проговорил серьезно: – Ладно. И все. Больше ничего не сказал, приник к нему и заснул, а потом Джаред осторожно уложил его в кровать, укрыл, и остался сидеть. Или ему казалось, или краски и впрямь возвращались на лицо мальчика, но теперь он не казался таким смертельно-больным. Просто уставшим, смертельно уставшим, но теперь он мог, наконец, отдохнуть по-настоящему. Он нашел свой дом, свою семью, и теперь Джареду нужно было решать, как им быть дальше.