Некрасивых женщин не бывает. Жаль, бывают счастливы не все…
(Х. Б. Байрамукова)
Сумеречно-сизое небо над городом было подернуто тусклой облачной завесой. Сквозь её узкие щели тек предзакатный свет уходящего солнца, было темно и холодно. Серые здания высотных домов единодушно тянулись к завиткам клубящегося небесного покрывала, и только покосившийся ларек одиноко льнул к старому асфальту на остановке. Лёля вышла из трамвая. Грустно мигали фонари, нервно ― автомобили. Все спешили домой, и широкая улица переливалась разноцветными красками пестрой толпы людей, полифонично шумела. Последние полгода Лёля была влюблена. Искренне и самозабвенно, беззаветно влюблена в одного человека. Но только сегодня она поняла, осознала, что это чувство, хрупкое и прекрасное, было безответным. И от этого небо казалось более серым, здания ― унылыми, люди ― ненавистными, а воздух ― спертым, мутным, режущим легкие и стесняющим дыхание. Женщина медленно подошла к витрине какого-то магазина и прислонилась к стеклу. Там, за этой прозрачной перегородкой, бело-голубой свет заливал всё пространство. И казалось, он мог проникнуть куда угодно, даже в сознание человека, и стереть воспоминания, оставить вакуум, если долго не отводить взгляда от его источника. Так казалось... И женщина отвернулась. Была середина ноября, уже холодный северо-западный ветер не щадил никакое живое существо, а Лёля, в белом плаще, шифоновом шарфе, тонких чулках и туфлях на невысокой шпилке, выглядела беззащитным, выброшенным на улицу, никому не нужным... Цветком, который ― нет ― не засох, но поник, потух, погиб. Лёля прошла мимо нескольких магазинов и остановилась. Она снова посмотрела на витрину. Только не внутрь, не на тусклый свет, не на вещи или манекены, не на поздних покупателей или уставших после долгого рабочего дня продавцов: этот магазинчик был давно закрыт. Она посмотрела на своё отражение и тяжело вздохнула. Некогда теплый и блестящий, теперь её взгляд был погасшим, и зеркало души говорило только о невыносимой горечи, о страданиях, которые и не на её, Лёличкину, долю должны были выпасть, о её неведении, истерзавшем сердце, о глупой вере в собственное счастье. Кем она была, любимой или же убедившей саму себя в этом женщиной? Теперь Лёля знала, что чувство, которое Он к ней испытывал, не называли любовью. Это была жалость. Мягкая улыбка, застенчивый взгляд, добрые слова: Он был вежливым, порядочным человеком. И всё. Никакой романтичности, которой она мысленно одарила его и о которой часто думала. Жалость? Неужели она была достойна только этого? Лёля дрожала. Не от холода, но от боли, от тоски, от того, что все теперь смеялись над ней, её неловкой походкой, её пылкой уверенностью в том, что она может нравиться. Злорадные коллеги-сплетницы, подружки, которые всегда напоминали, что Он не её герой, и даже бабушки во дворе, вечно качающие маленькими, закутанными в платки головами: "Ещё не замужем, а который годик-то стукнул!" ― все знали о том, что её никто не любил, а Лёля... Неужели она ослепла? Женщина не выдержала и заплакала, слезинки одна за другой покатились по бледным щекам. И хотелось кричать во всё горло, поделиться своим горем. Лёля обхватила себя мерзлыми руками и медленно свернула в переулок. Раскрутившиеся витки её локонов спутались на ветру и теперь неопрятно падали на дрожащую спину. Шаг, ещё один. И ещё. Лёля уже видела железную дверь родного подъезда, но сил дойти до него не было. Она, шатаясь, кое-как добралась до низенькой маленькой скамеечки и рухнула на неё. "Что же Ты делаешь?" ― женщина тихо прошептала, а потом, запрокинув голову назад и обращаясь к потемневшему небу, уже закричала. "Чтооо?" ― прорезало тишину, и Лёля, посмотрев на свои руки, трясущиеся от холода, зажмурила глаза, чтобы сдержать этот соленый и жгучий поток непрекращающихся слёз. Она знала, что всё от слабости и бессилия, от страха одиночества и желания быть нужной, необходимой, любимой. Но почему Он не был честен с ней, влюбленной дурочкой? Почему искренне улыбался и шутил, ходил вместе с ней на обед, заказывал для неё десерт, часто звонил, чтобы поговорить, писал СМС-ки, когда Ему было плохо? И почему она решила, что это не дружба, а нечто большее? Она не могла простить себя за то, что влюбилась в Него, умного, доброго, нежного и глубоко чувствующего мужчину. А ведь Он всё знал. Не мог не знать, потому что её взгляды, лёгкие прикосновения, смущенное лицо, даже красивая дорогая одежда, на которую раньше Лёля не потратила бы деньги, женственные прически, приятный аромат с нотками апельсинового цвета, известного афродизиака, ― всё говорило о её страстных чувствах. Лёля сгорбилась и прижала к груди маленькую сумку на длинном ремешке. И, всматриваясь в неровный асфальт перед домом, просидела так ещё какое-то время. Было совсем поздно, когда она, замерзшая, уставшая, изможденная своими мыслями о Нём, проплелась на третий этаж и, громко звякнув связкой ключей, открыла дверь родной квартирки. Сняв туфли, Лёля медленно прошла в свою спаленку, а с кухни послышалось: ― Лёлик, припозднилась что-то совсем! Поговорю как-нибудь с Сан Санычем, совсем тебя не жалеет! Мамин голос вернул женщину в эту действительность, где жизнь продолжала идти дальше, где, кроме возлюбленного, были другие люди, её родные, ради которых Лёля сумела бы взять себя в руки, побороть желание кричать и бить руками прохудившуюся подушку на смятой постели. Женщина быстро переоделась и зашла в ванную комнату: родители не должны видеть в ней своё будущее таким, с размазанной по щекам тушью и красными от слёз глазами. Но, как только Лёля встретилась со своим отражением, ей опять стало больно. Да, она никогда не была красавицей: непослушные волосы, бледное, без румянца лицо, немного косящиеся карие глаза и тонкие губы ― совсем не ровня той, которую сегодня Он страстно целовал, попрощавшись с Лёлей и не замечая прохожих. В тот миг всё рухнуло в бедной женщине, превратилось в серый пепел. Она ничего не видела и не слышала, только знала, что Он не должен был так поступать с ней. Он мог любить другую, быть счастливым от осознания этого и считать часы и минуты до встречи. Но не пресечь ростки её зарождающихся чувств на корню было безжалостным испытанием для женщины. Опираясь двумя руками на белую раковину, она опустила взгляд. "Хватит, сама виновата, несчастная!" ― Лёля мысленно приказывала себе умыться и выйти из этого маленького белого пространства, от которого тянуло холодом безмолвия и тишины. Она понимала, что жизнь на безответной любви не заканчивалась, что бесконечно жалеть себя, вспоминая те секунды, когда её сердце разбили, нельзя. ― Ну наконец-то! Уже и пельмени, и твои любимые ― с капустой остыли. Мы же, гляди, всё ждём тебя, Лёльчик! ― мама обняла её и торопливо стала подогревать приготовленные блюда. А папа, поцеловав любимую дочку в щеку и заправив прядь её волос за ухо, тепло улыбнулся, точно знал: сейчас ей это было очень нужно. Родители видели, что у Лёли плохие аппетит и настроение, но оба не показывали своей из-за того тревоги и смеялись от души, стараясь хоть так подбодрить дочь. Лёле не нравилось, когда даже они, самые близкие люди, расспрашивали, как она себя чувствует и что случилось. Шумный, бурливый, многоголосый вечер сменился ночью. И без того уже черное-черное небо заволокло тучами ― ни звезды, ни полумесяца. Вскоре косой дождь забарабанил по крышам и козырькам. А в окнах многоэтажных домов уже не горел свет: все давно легли спать. И только огонек лампы в комнате Лёли ещё полыхал, разрезая темень слабым белым сиянием. А женщина, свернувшись калачиком на кровати, тихо повторяла одни и те же слова. Повторяла, словно мантру. Желая всё забыть. ― И больно. И грустно. И хочется вырвать из сердца Тебя.