***
В прошлом месяце, посреди ночи, он гладил себя, воображая в красках как встретит Китнисс позади пекарни. Она будет тащить на плечах добычу — оленя, дикого пса, а, может, здоровенную птицу, не важно что именно — по направлению к лавке мясника в конце проулка. Непосильная для хрупкой охотницы ноша, которая заставит ее пошатываться под своим весом. Гейлом Хоторном поблизости ладе не будет пахнуть — в его в фантазиях о Китнисс Гейла никогда не было и в помине, что еще раз подтверждало нереальность всего происходящего. Так что Пит вытирал руки о фартук и выбегал в заднюю дверь пекарни, чтобы преградить ей путь со словами: «Давай я тебе с этим помогу?» Она ему не улыбалась, но в глазах мелькал намек на благодарность. Она принимала его помощь, и остаток пути они несли добычу вместе. Он все время чувствовал ее взгляд на затылке, и знал, что она смотрит пристально. Когда же они шли назад к пекарне, он ей говорил что-то вроде: «Я часто вижу тебя здесь, в городе». А она отвечала: «И я тебя здесь тоже частенько вижу». А следом, как обычно, одно за другое, и вот она уже отчаянно его целует и ведет его руку к своей груди. Он берет ее у кирпичной стены, двигаясь медленно, смакуя каждую секунду скольжения внутри нее. Она двигает бедрами синхронно, как раз навстречу его мягкому напору, и оба старательно заглушают стоны удовольствия, подогревая страсть чередой жарких поцелуев. В момент, когда он кончал, он думал, какими же на ощупь должны быть ее волосы, в которые он зароется пальцами, когда положит руку ей на затылок, чтобы не дать стукнуться о стену.***
Сегодня ночью, когда поезд на Капитолий все больше разгонялся, ужасно быстро унося его навстречу смерти, он лежит на просторной, свежезастеленной кровати. Хрустящие белые простыни благоухают идеальной чистотой, а его живот так плотно набит деликатесами... На его памяти это едва ли не впервые. Но он опять может думать лишь о Китнисс. О том, как поприветствует ее завтра с утра в вагоне-ресторане, и, может быть, предложит чаю или тост. Она будет измотанной и очень молчаливой — ведь вряд ли и ей сегодня удастся как следует поспать. Почему-то он знает это наперед. Он спросит ее как она себя чувствует, и после некоторых первоначальных колебаний, она ему откроет свои мысли. Скажет, что просто хочет домой, в Двенадцатый, чтобы снова быть там со своей сестрой. А он улыбнется ей и скажет: «Давай я тебе с этим помогу?»***
Китнисс не может уснуть, хотя отдых ей нужен как никогда. Скоро ее очередь нести дозор. Она могла бы заступить в него прямо сейчас, отпустить спать Боггса или Митчелла и бросить все попытки отключиться. Но она не может заставить себя покинуть теплый приют спального мешка и прогнать эти мысли, что проплывают, незваные и недопустимые, через ее сознание. Мысли о том, как Пит на нее посмотрел, когда они сидели у огня сегодня вечером. Хотя он не глядел на нее больше с нескрываемым презрением, но с момента, как он присоединился к отряду, все, что она могла заметить в его взгляде, можно было расценить как недоверие и явную опаску. Но тут, всего на миг — только на миг — он поднял на нее глаза и пламя осветило их под таким углом, так, что взгляд, который она в них увидела, вернул ее тотчас же на арену. Невероятное желание и страх. Две противоположные эмоции, которые нельзя согласовать. Однако и то, и другое разом отражалось в этот миг в его глазах. Эти же чувства она ловила в его взгляде еще когда они сидели с ним на пляже. Пока они друг друга не коснулись, пока еще его теплые руки не заскользили по ее оголенной коже. Перед такими поцелуями, каких она не ожидала от мальчика с хлебом, такими, что ей намекали о другого рода выживании. Он взглянул на нее так, как будто мог помнить, что он любил ее. Не что любил. А почему любил. Но он не помнит. Нет смысла притворяться, что это не так. Не будет больше поцелуев — не будет и попыток выжить в далекой и совсем неясной перспективе. Остался только сломленный, запутавшийся мальчик. Его воспоминания о ней, о них, о том, что они значили друг для друга напрочь разрушены капитолийским ядом. Она осталась в одиночестве, одна как перст, хоть и пытается бороться ради страны, которую привела к восстанию, и ради сна, который, еще неясно придет ли к ней вообще. Потому что она просто не может о нем не думать, не может выбросить его из головы. Почти так же, как это было до его освобождения, но все-таки намного, намного хуже. Знать, что он теперь так близко — прямо за тонкой стеной палатки. И что пр этом до него не дотянуться. Игра в Сумасшедшего Кота теперь не прекратится никогда, до самого последнего их вздоха. Китнисс знает, что даже если она засадит стрелу прямо в сердце Президента Сноу и будет долго наблюдать, как его покидает жизнь, в этом смысле он одержал над ней победу. Победа. Победители. Выживание. Выжившие. Сплошные пустопоржние идеи, какими бы красивыми словами их ни обозначали. Помимо воли она опять думает о пляже. Стоит закрыть глаза, и она снова чувствует, как переплетаются их руки и ноги; может ощутить соль на его коже; услышать его рваное дыхание, когда его губы скользят по ее подбородку. Огонь, который разгорается внизу живота не такой бесстыдный и всепожирающий, каким он был, когда они и вправду были вместе. Но она его снова ощущает, все еще помнит эти ощущения и ненавидит себя за это. Потому что не в ее правилах хотеть того, что ей теперь настолько недоступно. Ведь теперь нет ничего менее доступного для нее, чем Пит Мелларк. Но она все еще не может не думать о нем. И о том, чтобы было б «если бы». Чтобы было бы, покинь они арену вместе? Был бы он все еще здесь с ней сейчас? Да, она знала, что он был бы рядом. Он обвивал бы ее руками, согревая, успокаивая её так, как делал это в поезде. И она переплела бы их пальцы и прижалась бы к нему как можно ближе, запоминая, какой он на ощупь, сливаясь с его телом. Он бы целовал ее — на самом деле целовал, как на том пляже. Но не было бы здесь следящих камер, и он совсем бы не колебался, как тогда. Она показала бы, что принадлежит ему и он бы принял ее, наполнил, стал бы ее частью. И они образовали вместе целое. И она трогает себя, быстро пробегая пальцами по клитору, и подавляет стон, до боли закусив губу. Сейчас она стремится просто поскорей достигнуть пика, достигнуть облегчения, чтобы желание быть с ним опять уменьшилось всего лишь до тупой, ноющей боли. Когда она кончает, то делает это, представляя его внутри — воображая, как он ведет ее по тропе наслаждения с тем самым взглядом в голубых глазах. Желание, страх и память о любви. Когда она наконец восстанавливает дыхание, у нее вырывается тихое ругательство. Она ненавидит свою слабость и неспособность подавить эти фантазии, хотя они единственное, что у нее осталось навсегда. И, хотя она пережила оргазм, сон по-прежнему не идет. Куда там, ее мысли скачут еще пуще. Поэтому она встает. Боггс, Митчелл и, собственно, Пит, сидят все так же на своих местах, все в тех же позах, и пялятся в огонь. Они играют в ту же игру, которую придумали, чтобы помочь ему разобраться в своих воспоминаниях. Пытаются вернуть ему картину реальности, по маленькому осколочку за раз. Он смотрит на нее, и она поражается насколько уязвимым и смущенным он выглядит. Боггс и не замечает, что Пит больше его не слушает, все еще продолжая подробно описывать как выглядела прическа Цезаря Фликермана во время их первого интервью. Зато это замечает она. Он смотрит на нее по-прежнему — всегда реагируя на ее присутствия, как всегда, даже сейчас. Хотя бы только этой способности — всегда чувствовать, когда она рядом — Сноу не удалось его лишить. И она садится напротив него у огня, поближе, чтобы согреть руки, и говорит: «Давайте я помогу?».***
Им понадобилось немало времени, чтобы признаться, насколько каждому из них одиноко. Рубцы от ожогов исчезают. Но переживания из-за такой массы утрат время от времени грозят их под собой похоронить. Кусты первоцвета не могут гладить коз, а в восстановленной под тем же именем пекарне бывает слишком тихо и безлюдно без братьев, без отца и злобной матери, что заставляла всех их там крутиться. Хэймитч говорит, что они к этому привыкнут. Но он и сам все еще спит с ножом в руке, даже после того, как прошел год с последней Жатвы, которая теперь канула в Лету. Проснувшись же после ночных кошмаров, он вслепую рубится с тенями тех, кто некогда, давным-давно, забрал его любимых. Китнисс и Пит совершают немало ошибок, привыкая снова жить в тиши уединения. Иногда желание снова увидеть тех, кого им не хватает, так сильно, что они могут лишь только упиваться своей болью. Они пытаются хотя бы мысленно вернуть их к жизни, мечтая о том, как все могло бы сложиться, будь все иначе. В иной реальности, где ушедшие навеки тоже наслаждались бы недавно обретенным ими миром. Что же до их отношений друг с другом, то тут они делают шаг вперед, и два назад — к сближению и снова к отчуждению. Они вновь учатся подолгу находиться в компании друг друга, стойко перенося дурные дни и радуясь хорошим. И только почти через год после войны они оказываются на пороге того, что прежде себе только представляли. Им помогает книга. Они сидят напротив большого окна в гостиной. Солнечный свет ползет по подоконнику на стол, когда Пит добавляет последние штрихи к портрету своего отца, воссоздавая его редеющие волосы. Китнисс пытается расшифровать загадку Прим, что делала ее такой чудесной. Она изливает воспоминания на страницы книги: о золотистых волосах, выбившемся краешке рубашки и руках целительницы. Она плачет. Ее глаза встречаются со взглядом Пита, который уже обращен на нее. И он прекрасен. Пит дарит ей мягкую и терпеливую улыбку, которую, она уверена, он бережет лишь для нее. И, посмотрев в его глаза, она стирает тыльной стороной ладони со щек последние слезинки. Она так многое увидела в его взгляде. Не затуманенный более искусственно внедренной туда яростью, теперь он чист и стал похож на прежний, нежный, небесно-голубой. Она в нем видит любовь, страх и желание. Да и сама все это ощущает. И хотя она еще не знает этого, сегодня ночью она все это будет чувствовать еще острее. Она поцелует его первой, глубоко и призывно, но он секунду еще будет смотреть на нее с сомнением, прежде чем ринуться вперед. Не потому что этого не хочет, и не из-за фальшивых блестящих следов охмора, что мучают его порой. Но потому, что и сам не может до конца поверить, что это правда. И после, когда они будут лежать вдвоем — Пит все еще внутри нее, а ее руки гладят края шрамов на его спине — она ему скажет, что все так и есть. Теперь же Пит показывает на страницу Прим, где есть уже слова и есть пустое место, оставленное для рисунка девочки с двумя косичками и искренней надежной в светлых глазах. И он ей, улыбаясь, говорит: — Давай я тебе с этим помогу?