Ты живи там, если что...

      В комнате практически не было света. Где-то в углу помещения из последних сил светила керосиновая лампа. Стены насквозь пропитались медикаментами и густой алой кровью. На столе лежал парень, и сложно было определить, живой он или мертвый. Из-за света невозможно было разглядеть цвет его волос. С одной стороны, они отдавали серебром, с другой — казались темными, почти черными. Но вот огонек в лампе поерзал на одном месте, и свет упал на лицо молодого человека, захватывая мелкую прядь, прилипшую ко лбу. Брюнет с синеватым оттенком. На том же столе покоилась гора использованных бинтов и относительно стерильные скальпели. Шел второй час операции. Врачи пыхтели, возились со шприцами, постоянно вкалывали пациенту обезболивающее, но улучшений не наблюдалось. Некоторые подняли руки. Мол, ничем уже не помочь — парень труп. Но он продолжал дышать. Постоянно сбивался, то замедляясь, то начиная втягивать воздух слишком активно. И сердце билось... Ему нельзя было умереть — девушка в коридоре ждала его живым.       А за дверями импровизированной операционной находилось только двое. Командир полка, Нацу Драгнил, и рядовой, Люсьена Хартфилия — единственная девушка в распоряжении юного командира. Она чеканным шагом ступала на обшарпанный пол своими тяжелыми кирзачами. Шаги сопровождались коротким постукиванием. Руки крепко держались в замке за спиной, то и дело сжимаясь до побеления костяшек. Зубы прыгали друг на друге, казалось, отбивая военный марш. И только слепой мог думать, что это из-за сквозняка от приоткрытой двери. — Хартфилия, а ну, прекратите маячить перед моими глазами! — в строгой манере приказал Драгнил, выплевывая самодельную сигару. Командир глухо сматерился и достал новую сигарету из потрепанного кожаного мешочка. Он сделал глубокую затяжку, прокашлялся и теперь с неким удовольствием прислонял губы к бумаге излюбленного табака. Девушка замерла на одном месте, опустив руки по швам армейских штанов. — Простите, командир! — Люси прислонила руку к голове, отдавая честь. Что-что, а приказы командира даже не обсуждались и выполнялись все беспрекословно. Но как бы Хартфилия не старалась оставаться на одном месте, ноги то и дело норовили ринуться маячить перед Драгнилом на зло своей хозяйке. Врачи умудрялись уже второй час танцевать на нервах блондинки страстное танго, чтобы, помучив рядового пол ночи, сообщить об успешности операции, что могло случиться с вероятностью один к десяти. Это заставляло судорожно реагировать на открывания дверей, когда кто-то из медсестер выбегал из операционной с тазиком грязных бинтов или каких-то инструментов, а главное — все было в алых пятнах его крови. От этого Люси становилось как никогда страшно за брюнета по ту сторону. Все девчонки смотрели на Хартфилию с ужасными гримасами жалости, что даже тошнило. Они как будто выжидали подходящего момента, чтобы сказать о смерти ее брата. Но тут вышел главный врач и жестом попросил Драгнила зайти к нему, не сказав при этом ни слова. Командир поднялся с насиженного места и, кивком головы указав Хартфилии оставаться на месте, вошел в комнату. Наконец, девушка могла продолжить быстрой походкой чертить траекторию вдоль коридора. Время шло бесконечно долго. За стеной слышались разговоры врачей, но голоса Драгнила не было — видимо, он просто кивал, как болванчик. Нацу всегда отличался краткостью, его все понимали без слов. Лишняя красноречивость его раздражала, а командир в гневе — атомная бомба. Оставалось верить в чудо или возвращение Драгнила. Одно не отличалось от другого.       И вот воздух содрогнулся от скрипа петель, из операционной вывалился Нацу с по-прежнему тлеющей сигарой в зубах. Он медленно, глубокими затяжками выкурил весь табак и только после этого обдал Хартфилию спокойным взглядом, и сказал: — Жив, подлец, жив...