Драблы-миди, оптом, 2008-2009 гг.

Сет Найтлорд Она прикрыла глаза и весело улыбнулась. Правда, улыбка ее была отнюдь не ласковой. 40… 60… 80… Через миг широко распахнутые глаза полыхнули красным. За спиной распахнулись крылья, затрепетав на холодном ветру. Каждый раз она удивлялась и радовалась тому, что ей, наконец, удалось превратиться из куколки в бабочку. Сжав в ладонях оба жезла Пламени Звука, она распахнула объятия миру – и мир вокруг превратился в ад. Первый удар высокосфокусированного ультразвука пришелся на заграждения – их стерло в порошок меньше чем за минуту. Вместе с теми, кто надеялся, что наспех наваленная за день баррикада остановит ее детей. Наивные? Нет, глупые. Самонадеянные. Ослепленные ненавистью ксенофобы. Им нужно преподать урок. Да так, чтобы они усвоили его как можно лучше. Они отвергли помощь и поддержку, предали тех, кто поспешил на помощь одичавшему человечеству, спасая его от неминуемой гибели. Они сами навлекли на себя беду, развязав войну. Мало им Армагеддона? Что ж, сами виноваты. Не надо было убивать ее детей. Не надо было с воплями «Твари! Чудовища! Инопланетная зараза!» вырезать тех, кто вернулся с Марса на Землю в надежде обрести утраченную родину. И после всего этого они называют себя людьми? Нет уж. Это нас ждет прекрасный новый мир, мир истинных людей. И этот мир будет нашим. Катерина Сфорца Золотое, красное, белое. Золотое на красном, белое на золотом… и красное на белом. Накрахмаленный платочек летит в камин, горничная старательно делает вид, что не замечает пятен крови на снежно-белом батисте. Ловкие пальцы служанки распускают шнуровку корсета, кардинал с глубоким вздохом избавляется от очередного слоя роскошной брони, которая так надежно ограждает ее от… от чего? Уж точно не от сторонних взглядов, которые кардинальская мантия притягивает сама по себе. Тогда – зачем тебе это золотое на красном, белое на золотом и красное на белом? Показать – кому? – что ты этого достигла? Доказать – себе? – что ты достойна носить это одеяние? Впрочем, времени на рефлексию быть не может. Потому что с каждым выброшенным в камин платком времени у тебя становится все меньше и меньше. Завтра – новый день, поэтому – не думай о том, сколько у тебя их осталось. Думай о том, что ты успеешь сделать, думай о том, какие возможности дает тебе кардинальский сан - золотое на красном, белое на золотом… и красное на белом. Каин Найтлорд Крик обрывается. Где-то на краю сознания – тихий гул генераторов, стук тяжелых ботинок по полу – уже совсем близко. И твое собственное дыхание. Странно ровное, да? Заглушает даже голоса в голове, даром что «эти» - «эти» обычно боятся только ее голоса. Впрочем, теперь уже – боялись. Запах крови – резкий, вязкий. Сама кровь – густая, липкая, еще такая теплая. Значит, нас тоже можно убить. Вот так… так просто? Я не хотел? Нет, МЫ – этого хотели. … какая же ты красивая. Даже сейчас… Чужое тяжелое дыхание. Шаги – уже совсем близко. - Привет, Авель. Ты опоздал. Радуйся, отрицательный элемент уничтожен. Теперь нам никто не помешает – я убил предателя. Вацлав Гавел В оранжерее вырастают очень красивые цветы. Нежные, хрупкие. Однако - слишком чувствительные. Особенно к смене климата. Человек, тем не менее, не цветок. Да и Ватикан со всеми его подковерными и закулисными интригами мало чем напоминает оранжерею. Но все же среди нас, плевел, он смотрится особенно… странно? Вот только не следует возвращать его обратно в оранжерею. И уж точно не следует обращаться с ним так, точно он – безвольная кукла. Что будет с изнеженным растением, если стекла парника разобьет шквальный ветер? И что может вырасти из человека, в котором с малых лет пытаются глушить любые потуги на самостоятельность? Конечно же, кто бы говорил об этом, да, Вацлав? Но – держи эту женщину крепче за руку. И верь – Алессандро вырастет смелым и сильным. Достойным. И справедливым. Исаак Фернанд фон Кемпфер, Катерина Сфорца - Вы привлекательны, я – чертовски привлекателен… скажите своим людям и нелюдям, пусть перестанут в меня целиться, это так раздражает, - Исаак Фернанд фон Кемпфер стряхивает пепел сигариллы, - Мне-то ничего, а вот костюм будет жаль. Вы же умная женщина, вы должны понимать, за кем на самом деле будущее. Не надо смотреть на меня такими глазами, лучше выслушайте меня, Железная леди из Ватикана. Вы никогда не задумывались, что поправляете монокль так, точно прицеливаетесь? Я хочу предложить вам новую цель вашей жизни, которая, несомненно… - Трес, огонь! - Ах, госпожа кардинал, а как все хорошо начиналось… Самый красивый кардинал в мире лишь поправляет монокль, гордо выпрямив спину. Ноэль Бор Сестра Кейт опять жаловалась Ее Преосвященству, что Леон напугал кого-то из послушниц. Кардинал Сфорца отмахнулась, ей не до того, мой отчет о Леоне занимает ее куда как сильнее, чем переживания кого-то из девчат. А меня куда как сильнее занимает Леон. Это хорошо, что он может вырваться за пределы камеры – как дикий зверь, которого иногда выпускают из клетки… погулять. Поразмяться. Я слишком хорошо чувствую – в этом мое преимущество, в этом же и моя слабость. Так вот, что бы там ни говорила Кейт – я знаю, она ощущает то же, что и я, только гораздо слабее. Но даже ей этого достаточно для того, чтобы не слишком настаивать на необходимости сделать Леону внушение касаемо девиц, которые порой оказываются в радиусе досягаемости нашего астурийского мачо. А еще я знаю, что и кардинал Катерина это понимает… и вглядывается в страницы отчета о нашей последней совместной операции. Да, все мы знаем его историю. А я чувствую – излишне остро чувствую, что все эти широкие жесты и громкие слова – не более чем бравада. Маска, которую нацепил наш Одуванчик, наш Денди-Лев. Маска, за которой он надеется укрыться от своих воспоминаний. Или же не дать им вырваться наружу? - Знаешь, Ноэль… конечно же, знаешь, чего уж там. Так вот, скажи мне – я был неправ? А кто я такая, чтобы судить тебя, Леон? Кейт Скотт Примерный семьянин Бернардо Феррети ни за что и никогда не признался бы самому себе, что всякий раз, когда на экране радара появляется "Железная дева", его сердце начинает биться в такт мерцанию контрольного индикатора. Да, он знал, что командир "Железной девы" – голограмма бестелесная, а что там с самим телом – непонятно. Но когда в наушниках раздавался этот слегка искаженный динамиком высокий женский голос, Бернардо Феррети млел от едва уловимого альбионского акцента и с затаенным дыханием смотрел на точку, ползущую по экрану. Сестра Кейт Скотт уж точно никогда и ни за что не призналась бы в том, что ей очень приятно, когда прибытие "Железной девы" в Рим совпадает с дежурством Бернардо Феррети. Она и знать не знала, что это за человек и как он выглядит – ей просто очень нравилось слышать приветливые нотки в его голосе и думать, что ей действительно рады здесь, в когда-то таком чужом городе. Орден как обычно 8=3. Или, может быть, - 250 по Цельсию? Графиня варит кофе фюреру, нехорошо посматривая на Исаака. Исаак нехорошо посматривает на графиню, die Sache geht ihren Gang. Графиня остро заточенным коготком смахивает несуществующую пылинку с лацкана жакета-спенсера, поправляет хитро уложенную прядь серебристо-фиолетовых волос. Она любит, чтобы все было последовательно: сначала кофе, потом – совещание, потом – традиционный обмен гадос… ах, что вы, извините, конечно же, колкостями. Еще графиня любит маленьких беленьких котиков, сливочный ликер и дисциплину во всем. Графиня не любит, когда говорят под руку, когда повышают голос и когда ей кажется, что нечего надеть. А еще графиня Хельга фон Фогельвайде не любит Исаака, меня и Сюзанну с Гударианом. Впрочем, это взаимно. - Дитрих, дорогой! – она вспоминает о моем существовании, глаза ее холодны, точно лед, а голос – одновременно мед и сталь. - Будь настолько любезен, открой форточку. Здесь слишком накурено! *die Sache geht ihren Gang (нем.) – Дела идут своим чередом. Франческо ди Медичи Его Преосвященство кардинал Франческо ди Медичи чеканит шаг по надраенному паркету коридора Дворца инквизиции, подчиненные вытягиваются в струнку по стойке «смирно». Все как обычно. Все как всегда. И тут прямо из-за угла на кардинала вылетает кто-то из молодых, да ранних. Вылетает, врезается, роняет папку с документами – бумаги веером разлетаются, падают и скользят по паркету. Тишина. Сестра Паула, по своему обыкновению, исполненная спокойствия, уже готова подписывать бумаги об увольнении и взыскании. Неудачник даже не пытается ползать, собирая документы – он просто замирает перед кардиналом, точно кролик - перед удавом. - Сын мой, - обращается к нему кардинал ди Медичи. – Впредь будь осторожнее! И продолжает свой путь. «Кролик» испуганно икает, не веря своему счастью. Сестра Паула усмехается про себя: у Его Преосвященства просто хорошее настроение. Пятнадцать минут назад он отдал приказ о ковровой бомбардировке мятежной провинции. Моника Ардженто, Трес Икс Конечно же, Трес не боится. Конечно же, Трес не волнуется. Ведь Трес – машина, а машины не умеют и не могут ни бояться, ни волноваться. Однако приказ хозяйки вводит киборга в ступор и первые несколько секунд операционная система Треса отчаянно сопротивляется полученной информации. А Моника – Моника, как обычно, недобро улыбается, поглаживая кончиками пальцев острие даги, и смотрит на Треса в упор, представляя, как лихорадочно – даром что Трес машина – сейчас работают его сенсоры. Моника насмешливо закусывает губу – Трес вздрагивает, хватаясь за рукояти пистолетов. Моника поворачивается к кардиналу Сфорца, которая поправляет монокль и кашляет едва слышно – Трес моментально заслоняет Катерину своим телом. Моника, не выдержав, фыркает и громко смеется – от всей души. Антонио Борджа Да, ты совсем не крутой. Сначала мне казалось, ты притворяешься, будто валяешь дурака. Потом я решил, что нет, не притворяешься, а вот старого засекреченная документация ведомства Катерины Сфорцы – врет. Или эти сведения – они про кого-то другого. Не про тебя. Потом… потом я понял, что имела в виду кардинал, понял, о чем говорил мне Профессор и на что осторожно намекали слухи, которые так или иначе следовало проанализировать (что я, собственно, и сделал). Крутой – это точно не про тебя. И давай мы и дальше не будем выпускать в свободный доступ информацию о тебе… пусть думают, что ты валяешь дурака, пусть считают, будто ты способен только клянчить еду и громко страдать по любому поводу. Потому что когда ты перестанешь это делать, лично я постараюсь найти бункер поглубже и не высунусь наружу, покуда вновь не услышу воплей про «Деньги кончились!» и «Я ж с голоду помру!». Ты не крутой, нет. Давай мы просто не будем об этом. Я понимаю, почему Катерина предпочитает молчать. Помолчу и я. Однако, Авель... Я все понимаю, но! Хочешь, я отправлю тебя к своему парикмахеру? Поверь мне как главе Департамента по связям с общественностью – ну и просто красивому парню, с такими волосами жить нельзя! И еще: смени очки, эта оправа тебе категорически не идет. Дуо Икс, Трес Икс У них одинаковые лица. Одинаковые фигуры. Один и тот же физраствор вместо крови и одна и та же механическая плоть под синтетической кожей. А еще у них одинаковые кресты. Впрочем, на этом их сходство, наверно, исчерпывается. Сейчас. Это раньше все было иначе. Но единственное, что осталось с тех времен – два одинаковых креста. Замок Святого Ангела восстановлен, где могила бунтаря-еретика Гарибальди – неизвестно. Да и есть ли она, эта могила? Разве что сохранилась отметка в документах инквизиторской похоронной команды, в чьем ведении находится утилизация отходов борьбы за чистоту веры и непоколебимость власти Церкви. Может быть, хотя – не факт. Они помнят, что раньше все было иначе, однако проку от этой информации – никакого. Ведь сейчас все изменилось. Не то, чтобы они по разные стороны баррикад, нет. Оба они служат Ватикану… по большому счету. Впрочем, они все равно не задумываются об этом. Наверно. Ведь это нерационально – думать о том, чего уже не существует, вместо того, чтобы заниматься решением текущих задач, так? Может быть, даже хорошо, что от всего их общего прошлого у них остались только два одинаковых креста. И больше ничего. Астароше Асран Даже заплаканная, дрожащая, никого не желавшая видеть – она все равно была прекрасна. В тот день ее привезли домой, молчаливую, замкнувшуюся в себе, вновь и вновь проживающую те кошмарные минуты, которые растянутся для нее на месяцы… Тогда он узнал, что метушелахи на самом деле такие же, как и люди – да, их телам ничего не страшно, кроме солнечного света и серебра, а вот раны душевные заживают куда как дольше… И шрамы остаются – навсегда. Она стала куда как более резкой, порывистой, возможно, на чей-то взгляд – грубой. Ей действительно удалось надежно спрятать от посторонних взоров свою боль и скорбь по ушедшей навсегда подруге. От посторонних – да, но не от него. Потому что он знает ее очень давно… по человеческим меркам. И всего ничего – с точки зрения метушелаха. Какие-то пятьдесят лет? Вечно молодая, вечно прекрасная, за полвека она ничуть не изменилась. В отличие от него. Он прекрасно понимает, что с каждым днем расстояние между ними увеличивается, хоть и живут они под одной крышей. И он знает, что когда придет его время – время уйти – она будет скорбеть. Хотя, конечно, виду не покажет, только прикусит губу, смахнет со лба ярко-красную прядку, сделает вид, что соринка в глаз попала… Ведь он – всего лишь человек. А она… Она – княгиня Киевская и Одесская. А он – ее дворецкий. Паула Соковски Гадкий утенок вырос в прекрасного лебедя. Только по-прежнему отказывается верить зеркалам и тем более – словам. К тому же, что зеркала, что слова - все это есть суета сует и всяческая суета. А у нее есть Писание. И больше ей ничего не нужно. Такая спокойная, такая упорная. Такая… одинокая? Казалось бы, как можно оставаться одной – здесь? Здесь, где минуты покоя на молитву и медитацию приходится выкраивать из рабочего графика путем жестких ухищрений. Здесь, где даже ночью никто не застрахован от истеричного рева сигнальной сирены, за которым всегда следует одно: приказ немедленно приступать к выполнению своих обязанностей. Здесь, где… где каждый одинок настолько, насколько он сам того желает. Ну так вот, она и пожелала. Пожелала быть – с ними. Вместе с теми, чья задача - найти и покарать. Она никогда не сомневается в том, что делает. Сомнение – это грех. Усомниться – значит, сделать первый шаг на пути к предательству. К тому же, зачем сомнения, если картина мира – кристально ясна и чиста, если ее задача – поддерживать порядок и хранить замысел Божий в том виде, в котором он существует? Она – Хранитель, но она – и Судия. Найти и покарать. Привести приговор в исполнение. Ее рука никогда не дрогнет, потому что сама она никогда не усомнится в том, что должна свершить. И потому тем более не может позволить себе ничего сиюминутного. Суетного, мирского, грешного. Зеркала, слова… Тем более, что и зеркала, и слова – могут врать. И обязательно соврут. Гадкий утенок вырос в прекрасного лебедя? Нет, в ангела смерти. Милка Фортуна - ...он не хочет больше учиться? – усмехнулась Милка, наматывая на пальчик длинную прядь светлых волос, - Ну, что же, будем считать, настала пора проверить, насколько наш мальчик вырос. Первая Тайная Советница откинулась на спинку кресла, глядя на стол, на котором лежало донесение одного из ее многочисленных агентов. Значит, Раду Барвон решил, что достаточно повзрослел. И, возможно, произошло это не без посторонней помощи. Возможно, совсем посторонней помощи. Слегка прищурившись, Милка смотрела на потолок, а точнее – на бабочку, которая влетела в открытое окно княжеского особняка и сейчас металась между многочисленных хрустальных подвесок огромной люстры. - Он не хочет больше учиться. Значит, разум его все еще остается во власти юношеских страстей. Что, впрочем, неудивительно. Он еще слишком молод и потому подвержен не только собственным душевным порывам, но и чужому влиянию… За долгие годы одинокой жизни в этом особняке Милка привыкла разговаривать сама с собой. В конце концов, обычно у нее был только один-единственный живой слушатель – ее кот, которому в силу его котовьей природы было глубоко наплевать на хитросплетения внутренней политики Империи. Та же самая залетная бабочка занимала его куда как сильнее. А других слушателей у княгини сейчас не было, одна из многочисленных служанок, механических кукол, на заказ изготовленных во Внешнем мире, в Германике – не в счет. Кукла стояла у входа в кабинет княгини, готовая в любой момент выполнить повеление хозяйки – от просьбы принести свежий чай до приказа устранить нежеланного гостя. Хотя, конечно, это уже совсем крайний случай, до такого в этом доме дела еще никогда не доходили… - Он больше не хочет учиться. Ну что же, будем надеяться, что грядущие события заставят его изменить свое мнение. Во всяком случае, это станет хорошим уроком не только Раду Барвону, но и всем противникам Ее нынешних решений. Бабочка сумела разобраться в хрустальном лабиринте люстры и кружила по комнате. Кот лежал на атласной подушечке, старательно делая вид, что бабочкой не интересуется. - Молодежь, - потянулась в огромном кресле Милка, миниатюрная, вот уже не один десяток лет так похожая на девочку-подростка, - Юные революционеры, ниспровергатели старого, борцы за новое. Если бы они чуть лучше учились хотя бы на чужих ошибках... Но, впрочем, пока они в наивности своей не хотят больше учиться, у нас, стариков, всегда есть шанс. Княгиня холодно улыбнулась, глядя, как сонный кот дернулся при виде бабочки, выпорхнувшей за окно. Такие молодые, такие наивные. Милка и кот Милые дети. Бедные дети. Несмотря на то, что вам пришлось пережить, вы все еще сохраняете веру в светлое будущее и наивный идеализм относительно устройства этого мира. Так трогательно - на самом деле. Эх, к сожалению, в меру густые садовые кусты не в силах укрыть вас от суровой реальности хотя бы в моем лице. Так что я просто отвернусь и сделаю вид, что ничего не вижу. В конце концов, свою должность я получила благодаря тому, что всегда вижу, в какой ситуации и от кого именно стоит отвернуться. Увы, я всего лишь старая опытная стерва, а должность Тайного Советника, вопреки распространенному заблуждению, не является фамильной для представителей рода Фортуна. Поэтому я отвернусь, и не буду думать о том, насколько невозможно то, что могло бы произойти между вами. Мне хотелось бы верить, что Ее политика ассимиляции действительно приведет к преодолению многовекового раскола между терранами и нами. Но… Я слишком долго занимаю свой пост, чтобы разделить Ее надежды вот так легко и просто, без оглядки на столетия войны, крови и ненависти. И что-то подсказывает мне: все еще только начинается, а если учесть, кто на самом деле дергает за ниточки Кукловода, то... Уж пусть у вас будет несколько минут на неуклюжую попытку романтического свидания в кустах перед тем, как она отправиться обратно за пределы Стеклянного Купола. И, кстати, я искренне надеюсь, что ты больше никогда ее не увидишь. Почему? Пройдет несколько лет, и ты все поймешь… наверно. Может быть. И дело не в расовой и сословной разнице. Дело в том, что тебе придется научиться отворачиваться – если ты хочешь занять мое место. - Кыс-кыс-кыс, пойдем отсюда… Леон Гарсия де Астуриас -Эй, Авель! СЗАДИ! Он успел вовремя среагировать – и на предупреждающий окрик Леона, и на автоматную очередь, выпущенную в спину. Метнулся в сторону, упал на раскуроченный взрывами асфальт, перекатился, нырнул в спасительную дыру подвала, скрежетнув наплечником по кирпичу, торчащему в полуразрушенной стене. - Епрст… Выдохнул, средним пальцем поправил очки на переносице (правое стекло уже пошло трещиной), перехватил револьвер поудобнее и замер, выжидая. Снаружи раздалась еще одна очередь, которая внезапно оборвалась, крик – и тяжелый шум падающего тела. - Идиот! – раздался в наушнике гарнитуры голос Леона. – Ты бы еще дверь притащил, за собой закрыть. Вылезай, я его убрал. - А? Что, уже? Ай спасибо! – путаясь в долгополой сутане, Авель выкарабкался из разрушенного подвала, собрав на форму не только всю известковую пыль, но и демонстративно пересчитав собою, кажется, все выступы, с громким оханьем хватаясь за бока, локти, колени, голову… - Леон, ты такой быстрый… - А ты – такой умный! Что я скажу кардиналу Сфорца, точнее, что скажет мне она, если я притащу с задания твою тощую тушку бездыханной? Правильно, много интересного! Так что ноги в руки и пошевеливайся, если не хочешь, чтобы я тебя на пинках гнал. На руках я тебя точно не поволоку. Тоже мне, снайпер-акробат… Авель немедля изобразил спешку: на полусогнутых, спотыкаясь, держась за копчик, постанывая совсем не сладострастно. Ну-ну. Клоун-затейник. А то я не видел, с какой скоростью ты можешь не только выхватывать револьвер, но и нестись со скоростью вампира, налету уклоняясь от пуль. С какой силой можешь отражать удары противника. С какой легкостью - совершать настоящие чудеса, пусть даже столь сомнительные с точки зрения церковной морали... Но ведь нет же, большинство из нас - да чего уж там, обычно все мы знаем тебя лишь как досадное, нескладное недоразумение, которое вечно ноет, заикается, спотыкается, жрет как не в себя и влипает в ситуации одна другой тупее. Вот только одно скажи мне. Зачем тебе все это надо, а? Милка, кот, Йон Фортуна Возможности для проказ открывались просто неограниченные. Во всяком случае, вот эти кисточки, вот эти висюлечки, вот эта бахрома… и бусины вот эти, особенно, да! А если вот эту штуку попробовать оторвать? Ее ж катать можно. Лапой – ыть! И все, пять минут здоровых развлечений… Эх, ну почему оно такое невкусное? Точнее, безвкусное? Зато жесткое, можно поточить зубы. И когти. А вот если попробовать вот так… ох, чего же это оно такое скользкое? Ууупс, нехорошо вышло. - Так! Это еще что такое? Это кто сделал, а? А ну вот я тебя! ..остается только рефлекторно прижать уши и поджать хвост, уже заранее ощущая на загривке железную хватку маленьких, но очень сильных рук. Можно, конечно, сделать Большие Невинные Глаза (А? Что? Это не я! Ой, кто бы это мог быть?), но с ней этот номер не проканает. Точно не проканает, проверяли уже, это вам не младший – он, конечно, пожалеет точно, но толку от его жалости... - Бабуля! Ну ему же больно! - Зато запомнит лучше. Ребенок, как и лошадь, должен четко знать, за что он получит кнут, а за что – пряник. В смысле, дициплинарное взыскание или поощрение. К котятам это тоже относится, - мрачно ответила Милка Фортуна, разглядывая свежие затяжки на шлейфе нового, вот буквально вечером пошитого шелкового платья. Йон жалостливо посмотрел на обмякшего котенка, которого Милка держала за шкирку – и постарался не думать о том, почему же бабушка так не любит говорить, что стало с его родителями. Нехорошо получилось, ничего не скажешь. Внезапно, 2012! <>iОрден</i> - Ах, Бальтазар, у меня просто дух захватывает от одной мысли… - Хельга фон Фогельвайде от переизбытка чувств вздохнула так глубоко, что бюст чуть было из корсета не вывалился. Графиня мечтательно завела глаза, трепеща ресницами, взор ее затуманился, а Бальтазар фон Нойман непроизвольно сглотнул. Для Ледяной Ведьмы подобное поведение было нетипичным настолько, что впору было обращаться к специалистам, в чьем ведении находились тонкие душевные материи и прочие отклонения психики. Однако в данный момент Бальтазар фон Нойман, очень, очень хорошо ее понимал. Поскольку и сам находился в состоянии, близком к эйфории. Конечно, не говори «гоп», покуда не перескочишь, но… - О да, да! – только и вырвалось у Бальтазара. Хельга, меж тем, продолжала колыхаться в возбуждении. - Я понимаю, что пока что рано говорить об этом. Мы можем быть окончательно уверены в успехе нашего начинания только тогда, когда удостоверимся в его смерти. Думаю, нам на всякий случай потребуется несколько контрольных, причем, не только в голову… Бальтазар был с ней согласен целиком и полностью. Если уж на то пошло, он для верности предложил бы еще сунуть то, что осталось после нескольких контрольных, в цемент, и раскатать ровным слоем. Чем тоньше, тем лучше. Для пущей верности. - Разумеется, пока что рано праздновать победу, но одна лишь мысль о том, что теперь между Ним и мной больше никто не будет стоять, заставляет мое сердце биться еще чаще! Вот она, новая жизнь, наполненная истинным смыслом служения моему Фюреру! - Хельга не выдержала и прижала к груди руку. Холодной радугой полыхнули бриллианты на кольцах. Бальтазар скривился. Фюрер, конечно, фюрером, но Василиск искренне надеялся, что в свете грядущих кадровых перестановок в Ордене ему обломится кое-что поинтереснее, чем просто продвижение в ранге. Например, благосклонность Ледяной Ведьмы, которую, к сожалению, почти целиком захватила запредельная радость не столько по поводу исполнения их тщательно проработанного плана, сколько по поводу пресловутой «близости к телу». Фюрера. Увы, но, может быть… Бальтазар покосился на трепещущую Хельгу, вздохнул и посмотрел на часы в нетерпении. Дитрих, в задачу которого входило выкрасть у Исаака фон Кемпфера его чип, должен был появиться с минуты на минуту. Где его черти носят, спрашивается?..