Исполнитель желаний

- Благодарю вас, господа. Вы были очень любезны, что проводили меня, - Бейонд замер на пороге апартаментов, выделенных для него, и приглашающее вытянул руку в сторону комнаты, - Не хотите ли выпить по чашечке чаю перед сном? Рюдзаки обеспечил меня всем необходимым, если вдруг мне захочется ночью чаевничать. Мы могли бы немного поболтать о том, о сем… Или я мог бы пояснить вам механизм получения жертвами травм еще в паре случаев. Рюдзаки никогда не отличался многословностью, а я вижу, насколько это вам интересно. Он с трудом удерживал серьезное выражение лица и стремящиеся растянуться в улыбке губы, глядя, как неуверенно переглядываются агенты ФБР. Его улыбка пугала людей, и Бездей прекрасно знал это, получая непередаваемое удовольствие, когда улавливал поднимающийся страх или настороженность в глазах собеседников. Но сейчас он не мог позволить себе этой невинной радости. И потому, глядя, как сомневаются Стивен Лауд, назвавшийся Стивеном Джованни, и Энтони Картер, выбравший имя Энтони Рестер, Бейонд терпеливо ждал их решения, спрятав под полуопущенными веками безумный блеск глаз. Еще рано. Еще слишком рано пытаться навязать им свою волю. Сначала они должны перестать ощущать в нем опасность. - Э…нет, спасибо за приглашение, Бейонд, но мы откажемся, - Энтони озвучил ответ, который Бейонд и ожидал получить, - Рюдзаки просил нас только проводить тебя на твой этаж. - Но он ведь не запрещал вам со мной разговаривать? – Бейонд с надеждой вскинул на них глаза, но тут же смиренно опустил их, вновь прикрывая веками, глядя себе под ноги, - Впрочем, простите меня. Я не должен просить о таком. Это просто мое бесконечное одиночество… Не важно. К тому же, уже действительно слишком поздно, а завтра нас ждет много работы. Спокойной ночи, господа. Не забудьте запереть дверь покрепче. Он грустно усмехнулся и, поникнув, опустив плечи, повернулся к ним спиной и обреченно побрел в глубину апартаментов. Дождавшись неуверенного и виноватого двухголосого «Спокойной ночи, Бейонд Бездей», B замер, ожидая, когда захлопнется дверь. И только потом позволил себе поднять голову и торжествующе улыбнуться. Все шло как нельзя лучше. Игра становилась все более интересной. Бейонд провел весь вечер и часть ночи, терпеливо объясняя сгрудившимся вокруг него бывшим полицейским и агентам ФБР все те малозаметные факты и косвенные улики, на основе которых Эл делал свои стремительные выводы. Анализируя самоубийства и несчастные случаи, начиная с момента своего выхода из комы, детектив не опускался до того, чтобы давать объяснения. Неторопливо поглощая расставленные Ватари перед ним на столе сладости, Эл закрывал одно дело за другим, полностью сосредоточившись на работе, отрешившись от всех, находящихся в штабе. И, словно отгородившись от всех невидимой стеной отчуждения, Лоулайт незримо отталкивал от себя. Его совершенно не волновало, что демонстрируемая им гениальность, это его очевидное превосходство и его явное нежелание опускаться до простых смертных, объясняя прозрачные для него, но не понятные для остальных детали, вызывали все более нарастающее восхищение и, растущую вместе с тем, неприязнь. Неприязнь тех, кто не мог даже мечтать когда-нибудь подняться на ту же высоту, с которой равнодушно взирал на них лучший ум мира из-под взлохмаченной смоляной челки. Но Эл никогда не придавал значения ни тому, что думают о нем люди, ни тому, какие эмоции он у них вызывает. А Бейонд Бездей никогда не забывал, какую решающую роль в игре может сыграть обычная пешка. Просто пешка, чудом сохранившаяся на доске, во время искусно разыгранного гамбита. И как успешно можно отвлекать внимание и не давать сконцентрироваться человеку, привыкшему находиться всегда в одиночестве и изоляции, используя всех этих случайных людей, оказавшихся вокруг. Они создавали шум. Даже когда молчали – одним своим присутствием они создавали невыносимые шумовые помехи, острыми иглами вонзающиеся в чуткое восприятие мира его ненавистного идола. Бейонд собирался чуть-чуть поиграть этими куклами, не давая своему оригиналу сосредоточиться на главной задаче. Бейонд как никто другой знал, насколько Эл ценит свое одиночество и как изматывает его вынужденная необходимость подолгу общаться с людьми. Еще тогда, когда они были детьми и Лоулайт возможно испытывал потребность хоть в какой-то душевной близости, он все равно всегда уходил, никогда не отдавая себя целиком. Всегда ускользал, даже в моменты, когда казалось, что их тесный мирок намертво скреплен нерушимыми связями. Его отдельная изолированная комната, в которую никто никогда не решался зайти просто так, мимоходом, без приглашения, была наглядной иллюстрацией закрытости его внутреннего мира. Мира, в который он не способен был пустить даже самых близких людей. Бейонд понятия не имел, да и плевать ему было, чувствуют ли то же самое остальные – тот же Мелло или Ниа – но он сам ощущал недосягаемость Лоулайта всем своим существом. Эл приходил к ним, когда хотел, и уходил, как только уставал от их общества, иногда пропадая в своей комнате по нескольку дней. Совершенно не заботясь о том, что они могут сходить с ума от тоски, скучая по нему в это время. Во всяком случае, Бейонд Бездей точно сходил с ума. Холод и отстраненность их гениального друга безумным жаром разжигали огонь, бушующий в голове подростка с необычными глазами. Тогда, в детстве, Бейонд мог только молча страдать, принимая их идола таким, какой есть, ожидая, когда Лоулайту наскучит его одиночество и он вновь одарит их своим присутствием. Но зато он научился если не понимать недосягаемую глубину Эла Лоулайта, то хотя бы чувствовать его состояние. Беспрерывно наблюдая за своим божеством, анализируя, делая выводы, Бейонд овладел способностью чутко улавливать перемену его настроения и его ощущений, замечать легкие тени эмоций на холодном непроницаемом лице, прогнозировать действия и предсказывать логику поведения. Тогда – когда-то очень давно – Бейонд Бездей был готов сделать все, чтобы Элу было комфортно рядом с ними, чтобы его не утомляло их присутствие, чтобы его не одолевала скука или желание побыть одному. Он действительно готов был тогда на все. И он смог приблизиться, приблизиться настолько, насколько это вообще было возможно. Он стал даже ближе, чем думали они все, ближе, чем думал сам Эл, но все-таки не так близко, как хотелось Бейонду. Он изучил все привычки, все слабые и сильные стороны гениального друга, он почти, что стал его тенью, его отражением, но так и не смог стать им самим. И не смог стать необходимым ему. Зато теперь Бейонд Бездей имел возможность на практике применить все полученные им когда-то знания о гениальном детективе L. Он знал человека, а не образ, скрывающийся за фигурной литерой. Он понимал его больше, чем кто-либо другой. И Бейонд собирался воспользоваться этими знаниями. Общение с людьми не было сильной стороной детектива. L восхищались, боготворили, уважали как признанного гения сыска этого века и непревзойденного специалиста. Но его не любили. Коллеги по цеху, детективы с мировыми именами, злобно шипели и отпускали нелестные эпитеты при виде фигурной литеры. Отчасти это можно было объяснить и простой человеческой слабостью – завистью к успеху других, но, отчасти, этому способствовал и несносный характер самого Лоулайта, никогда не пытавшегося наладить ни с кем дружеских отношений. Его изолированность, откровенное игнорирование всех попыток общения с ним, категоричный отказ когда-либо появляться на людях и демонстрировать свое лицо и свой человеческий голос, не добавляли ему популярности. Он был изгоем даже в сообществе тех, кто занимался с ним одним делом. L же всегда ставил себя выше других, мгновенно и безжалостно демонстрируя свое превосходство в соперничестве с теми, кто осмеливался оспорить его уникальность. Как это случилось, например, с Деневом и Эральдом Койлом. Бейонд тщательно отслеживал и собирал по крупицам истории всех этих детективных войн. В них, в этих войнах, B всегда был на стороне L. L не любили даже его клиенты. Признавая его профессионализм и его гениальность, все те, кто выписывал чеки или делал денежный перевод с цифрами с шестью нулями на конце, явно выказывали свое недовольство личностью самого детектива. Это ничуть не влияло на решение попытаться связаться с L при возникновении особенно важного и срочного дела – в мире давно уже не было сомнений, кого следует приглашать при делах особенной важности, и гонорары гениального детектива давно уже никого не смущали, их воспринимали как непреложную данность. Но это не мешало заказчикам совсем нелестно высказываться о самом L. Детектив не старался быть вежливым и обходительным, отказывался встречаться даже с первыми лицами государств, кроме того, зачастую, его прямые суждения и откровенные фразы, высказанные в ходе расследования, совсем не отличались тактичностью. Даже в некоторых спорных моментах, L не утруждался попыткой вывести самого заказчика из-под обвинения в том, что он сам допустил возможность совершения преступления или не смог обеспечить безопасность своей страны. И это совсем не способствовало возникновению теплых отношений со стороны клиентов к L. Бейонд скрупулезно собирал и эту информацию, бережно храня в глубинах своей памяти все, что сумел разузнать, внутренне радуясь при каждом, ставшем известном факте, что его идол вновь не разочаровал его, не сделав поблажки условностям общества. B боготворил L. Считал его божеством. Идеалом. И больше всего на свете мечтал увидеть падение своего божества. Его низвержение. То, что L открылся и показал свою сущность группке бывших Японских полицейских, сказало Бейонду очень о многом. L чувствовал свой конец. Чувствовал, что это последняя его грандиозная игра, и шел ва-банк. Он ставил на кон все, что имел. И он уже проиграл. Проиграл в тот момент, когда отступил от своих главных принципов и показал посторонним свое лицо. Но Бейонду нужен был совсем не такой его проигрыш. Не технический. Ему нужно было полное поражение Эла. Катастрофическое и осознанное. Замерев перед большим зеркалом, висящим на стене в гостиной его апартаментов, Бейонд склонился к нему и долго вглядывался в свое отражение. Но видел он не себя. Он видел Эла. Он видел бледное худое лицо с острым волевым подбородком и фарфоровой кожей, упрямые тонкие губы, огромные серые глаза, почти черные от расширенных зрачков. Бездей даже уже и не помнил, в какой из моментов он, глядя в зеркало, начал видеть в нем Эла, стоило лишь захотеть. С того самого момента он перестал ощущать одиночество. Эл всегда был теперь рядом с ним. Достаточно было лишь бросить взгляд в зеркало, и от ненависти и восторга тело начинало дрожать. Но зато В всегда помнил, что неминуемо наступит тот день, когда, глядя в зеркало, он увидит в нем пустоту. Свет далекой звезды погаснет, навсегда оставив его во тьме. В той тьме, что день за днем, шаг за шагом, безжалостно разъедала душу Бейонда. Он знал, когда этот день придет. Знал число, месяц и год, и когда-то, в детстве, этот день казался ему бесконечно далеким. Казалось, что впереди еще так много времени. Бейонд постоянно видел множество цифр и привык уже не обращать на них внимания. Он даже признавал в себе слабость на даты, заслуженно теряя баллы на уроках истории, так как не был способен удержать в голове такое количество цифр, что, как назойливые видения, каждый день врезались ему в сознание. Но одна дата безотрывно преследовала его на протяжении всей его жизни. Дата смерти Эла Лоулайта. Бейонд помнил ее всегда, не забывая ни на минуту. И этот день, казавшийся когда-то таким далеким, неуклонно приближался. Бейонд это видел. Даже сам Эл уже это чувствовал. Мир уже дрожал, грозя вот-вот рассыпаться на части. И этого нельзя было предотвратить. Но прежде…. Прежде, чем их путеводная звезда взорвется, уничтожая весь мир своей гибелью, Бейонд хотел получить все сполна за все эти годы ненависти и тоски. Может быть, он хотел слишком многого. Хотел увидеть боль в огромных темных глазах Лоулайта. Хотел увидеть в них страх. Разочарование и горечь от поражения. Обреченность и смирение с проигрышем. И еще он до безумия хотел услышать крик, сорвавшийся с тонких упрямых губ. Крик боли или отчаяния. Лучше – и того, и другого. Если Бездею не дано было уберечь от смерти свое божество, он хотел насладиться его смертью сполна. Получить все то, о чем он так долго мечтал. Эти мечты дали сил ему выжить, страдая от невыносимой боли, причиняемой сожженным заживо телом. Бейонд мог бы дать ответ Лоулайту. Мог бы дать отгадку самой интересной загадки, что поглощала сейчас все существо его божества. Но это было бы слишком скучно и ничего бы не изменило. Эл бы ушел все равно. Снова ушел бы, но теперь окончательно. Никогда, за всю жизнь Бейонда, багровые цифры, мерцающие над головами людей, его не обманывали. Ни один из них не задержался чуть дольше, чем было ему предопределено. Не было шансов и у Лоулайта. И Бездей не собирался давать ему возможность успеть найти ответы и умереть счастливым. L должен был проиграть. Это было так упоительно – видеть, как смерть ходила по пятам за детективом. Улыбалась ему, находясь ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Прикидывалась другом. И Бейонд знал, что Эл чувствовал ее, чувствовал всем своим существом, своей уникальной, никогда не подводящей его интуицией, но ничего не мог этому противопоставить. У него не было доказательств. Одной из самых главных слабостей великого детектива была абсолютная уверенность в том, что все можно доказать, и что нельзя отправить на казнь человека, не имея железных на то оснований. Не убедившись на сто процентов в его виновности. И именно эта слабость, в конечном итоге, привела детектива к тому, что он на огромной скорости приближался сейчас к собственной гибели. Ни один из преемников L не стал бы подвергать себя подобному риску. Бейонд был в этом уверен. Мелло, да, пожалуй, и Ниа выбрали бы наиболее простое решение проблемы – просто убить Ягами Лайта при возникновении первых же подозрений. Что значил один единственный человек, даже если бы он оказался и невиновным, когда на кону стояли жизнь L и судьба всего мира? Но для Эла жизнь человека и его право на справедливость были священны. И он упрямо искал доказательства, даже столкнувшись с делом, где невозможно было найти прямых доказательств. Можно было лишь опираться на косвенные улики и пытаться загнать Киру в угол, надеясь, что Кира сломается и допустит ошибку. Но Кира играл не один. На его стороне были Боги Смерти и недоступность их мира для смертного. У противника Эла было колоссальное преимущество и безусловные козыри. Но и сам по себе Кира был очень хорош. Настолько хорош, что Бейонд даже начинал испытывать что-то похожее на восхищение, глядя на красивое самодовольное лицо Ягами Лайта. Он так долго держался в этой игре. Так долго противостоял самому Элу. Так восхитительно искусно лгал. Настолько восхитительно, что даже Бейонд поверил бы в его невиновность, если бы не был одарен своими удивительными глазами. Он был достоин. Кира был достоин того, чтобы убить Лоулайта. «Надо отдать тебе должное, Эл, - глядя в зеркало, Бейонд растянул губы в хищной улыбке, - Ты умеешь выбирать для себя противников. Ты сумел отыскать еще большего лжеца, чем ты сам». Не удержавшись, Бездей расхохотался, закинув голову вверх, своим неприятным скрежещущим смехом. Он не собирался вмешиваться в игру Киры, пусть пока и не понимал, как он хочет ее закончить. Он хотел лишь чуть-чуть помочь ему дойти до конца. Не дать ошибиться. Не дать проиграть. Кира его полностью устраивал, как инструмент для достижения собственных целей. Кроме того, он был забавен. Бездею нравилось дергать его за ниточки натянутых как тетива нервов, наблюдая, как виртуозно управляет Кира своим красивым лицом, изображая несуществующие эмоции и скрывая реальные. Впрочем, они все здесь были забавные и очень развлекали Бейонда. Ему давно уже не было так весело. Даже жаль, что все так скоро закончится. Снова склонившись к зеркалу, Бейонд провел пальцами по своим губам. Прикрыл глаза, восстанавливая в памяти вкус крови Эла и ощущения, которые он получил, слизывая с пальца алые капли. Невероятно. Восхитительно. Солоноватый металлический вкус его крови напомнил Бейонду, что Эл такой же, как все. Его ненавистный идол всего лишь человек, в жилах которого течет такая же, как и у всех, обычная кровь. И когда его беспокойные глаза, будоражащие сознание В, погаснут и закроются навсегда, он станет такой же безвольной бессмысленной куклой, как все предыдущие жертвы Бейонда. Сломанной не нужной игрушкой, не пригодной больше ни для чего. Возможно, Кира это тоже осознает и потому не спешит. И его нерешительность могла бы стоить ему его жизни, если бы рядом не было Бездея. Бейонд сумеет его поддержать. Запутать Эла в липкой паутине из лжи и искаженных фактов. Окружить его стеной не прекращающегося эмоционального шума, не давая сосредоточиться на главной задаче. И не позволить ему выйти на Киру. А потом, когда придет время, Бейонд поможет Кире нанести последний решающий удар. Потому что Бездей хочет это увидеть. И потому что Кира теперь всего лишь оружие B в войне против L. Снова хохотнув, Бейонд оторвался от зеркала и прошел к столу, на котором лежал ноутбук. Ему нужно было еще поработать. Скоро, совсем скоро они перестанут его запирать и контролировать, Бездей был в этом уверен. Люди склонны терять бдительность и проникаться доверием к тому, кто неизменно находится рядом и выказывает дружелюбность. Это их сущность. И тогда… Может быть, он сумеет получить гораздо большее, чем рассчитывает, прежде чем Эл умрет. Впрочем, Бейонд не хотел загадывать, чтобы не испытывать потом горького разочарования. Эл был единственным человеком в мире, кто умел путать все планы В. Достаточно было пока и того, что Бездей гарантированно увидит его смерть и падение. Бейонд привык обходиться немногим. Прогнув спину, Бездей потянулся всем телом и, взяв ноутбук, прошел с ним в спальню и швырнул на постель. Поднял глаза к потолку. - Ты смотришь на меня сейчас, Рюдзаки? Или нет? – вкрадчиво спросил он, выискивая глазами камеры, - А если смотришь, то что ты хочешь увидеть? Может быть, вот это? Ухватившись за ворот, он стянул с себя белую футболку, обнажая изуродованное, сплошь покрытое багровыми неровными шрамами от ожогов тело. Смяв в комок футболку, Бейонд уткнулся в нее лицом, жадно и шумно втягивая носом воздух. - Я чувствую твой запах, Рюдзаки, - Бейонд снова поднял голову и улыбнулся в потолок, - Ты скажешь, что это невозможно, но я его чувствую. Впрочем, я отвлекся. Давай продолжим. Швырнув футболку на кровать, Бездей расстегнул ремень широких джинс, затем застежку молнии и, стянув их с бедер, дал свободно упасть к ногам. Осторожно стянул трусы и, перешагнув через валяющуюся в ногах одежду, вышел на середину комнаты. Его грудь, спина, живот, ягодицы, ноги, руки и даже пах – все было обожжено, все было покрыто неровными шрамами с натянутой блестящей багрово-розовой кожей, лишь кое-где перемежавшейся нетронутыми участками здорового тела. - Тебе нравится то, что ты видишь, Рюдзаки? – мурлыкал Бейонд, широко разводя руки в стороны и поворачиваясь вокруг своей оси, демонстрируя себя всего, целиком, - Тебе приятно осознавать, что в том, что случилось, была и твоя вина? Кья-ха-ха-ха! Не удержавшись, Бездей расхохотался во весь голос, сгибаясь пополам, хватаясь руками за живот. Он ничего не мог с собой сделать. Мысль о том, что Эл действительно может видеть его сейчас, заставляла заходиться в новом приступе смеха. Наконец, отсмеявшись, вытерев кулаком выступившие на глазах от смеха слезы, Бейонд опять выпрямился, разводя руки в стороны. - Скажешь что-нибудь? – он поднял голову к потолку, широко улыбаясь. Немного подождал и снова хихикнул, - Нет? Ну и ладно. Все еще посмеиваясь над своей удачной шуткой, Бейонд вернулся к кровати и улегся на живот поверх покрывала. Открыл и включил ноутбук. Сонливость после приступа хохота совершенно прошла, он мог снова работать. Горящее голое тело приятно остужал прохладный воздух комнаты. Ему еще нужно было успеть сегодня многое сделать, прежде чем Бездей мог позволить себе уснуть. Эл попросил его проверить всех пациентов, когда-либо обращавшихся за психиатрической помощью. Кира просил его постараться найти кого-нибудь, подходящего под описание Х-Киры. Бейонд собирался выполнить обе их просьбы. *** - Почему ты смотришь на это?! – не выдержал Лайт. Его передернуло от отвращения. Подъехав к Рюдзаки на кресле, он сбоку заглядывал в монитор, на который детектив вывел картинку с видеокамеры из комнаты Бейонда Бездея, - Рюдзаки?! Зачем ты это включил?! - Камеры всегда подают сигнал при упоминании моего имени, - рассеянно и непонятно ответил Рюдзаки, сосредоточенно покусывая подушечку большого пальца, неотрывно глядя на монитор. На экране голый Бейонд начал хохотать. Словно только сейчас осознав присутствие Лайта, Рюдзаки скосил на него глаза, не поворачивая головы, - Почему ты все еще здесь, Лайт-кун? Разве я не сказал тебе идти спать вместе со всеми еще полчаса назад? - Я не хочу еще спать, я же сказал, - Лайт с вызовом вздернул подбородок. Повернувшись, он в упор смотрел на детектива, - Как ты можешь на это смотреть? То, что он делает, это омерзительно! - Но ты ведь тоже смотришь, Лайт-кун, вместо того, чтобы заниматься своими делами, - невозмутимо ответил Рюдзаки, не отрывая глаз от экрана. Лайт онемел от возмущения. Он даже не нашелся сразу, что можно ответить. На экране Бейонд наконец-то прекратил свое представление, завалившись на кровать и сосредоточившись на ноутбуке. Вздохнув, Рюдзаки свернул изображение, оставив включенным лишь звук, и повернулся к Лайту. На Киру, не мигая, уставились абсолютно равнодушные серые глаза с чуть расширенным черным зрачком. - Он хочет, чтобы это выглядело омерзительным, Лайт-кун, - спокойно проговорил Рюдзаки, не отрывая пальца ото рта, - Но на самом деле нет ничего отталкивающего в изуродованном человеческом теле. Когда-нибудь, я смогу ему это объяснить. А сейчас мне нужно работать. И, словно считая разговор исчерпанным, Рюдзаки отвернулся от Лайта, открывая на экране монитора документы очередного самоубийства. - Подожди, Рюдзаки! – вне себя от изумления, Лайт схватил его за тонкое запястье руки, удерживающей мышь, заставляя вновь повернуться к себе, - Ты что же, хочешь сказать, что для тебя это вполне нормально?! То, что он вот так раздевается перед камерой, зная, что ты можешь на него смотреть, тебя ничуть не смущает?! И что, скажи на милость, ты собрался ему объяснять?! На часах было уже полвторого ночи. Лайт невыносимо хотел спать. Рюдзаки, на самом деле, еще полчаса назад не терпящим возражений тоном заявил, что пора расходиться по своим комнатам и ложиться. Завтра им всем предстояло рано вставать и много работать. Но, в отличие от других, Лайт не собирался ему подчиняться. Сославшись на кое-какие материалы, которые он хотел еще просмотреть, Лайт остался с Рюдзаки. И они вот уже полчаса сидели одни в огромном пустом помещении штаба, погруженном во мрак, освещенном только светящимися экранами компьютеров. И за все это время Рюдзаки не проронил ни слова, полностью сосредоточившись на своей работе. Как будто он остался один, а Ягами Лайта здесь не существовало. Он вообще как будто старался не замечать Ягами Лайта весь этот день, с того самого момента, как Лайт ударил его. И явно избегал любой возможности перекинуться незаметно для остальных парой фраз. Оставшись, наконец, с Рюдзаки наедине, Лайт отчаянно хотел с ним заговорить, но понятия не имел, как им теперь разговаривать. Слишком явственно ощущалась стена отчуждения, которой Рюдзаки отгораживался от него. А сам детектив, очевидно, совсем не стремился вернуться к прежним дружеским отношениям. Наверное, они могли бы так и просидеть до утра, молча, не сказав друг другу ни слова, если бы Бейонд не устроил своего представления и если бы Рюдзаки не вывел на экран картинку со звуком. Лайт мгновенно забыл обо всех их размолвках, настолько он был возмущен. - Что именно меня должно смущать, Лайт-кун? – Рюдзаки невозмутимо скользнул по нему взглядом холодных серых глаз, - То, что Бейонд разделся, зная, что я могу смотреть на него? Ну, так он именно поэтому и разделся. Если бы он был уверен, что никто его не увидит, он бы не стал себя демонстрировать. Это же очевидно. Пожалуйста, отпусти мою руку, Лайт-кун. Лайт только сейчас осознал, что продолжает с силой сжимать тонкое запястье Рюдзаки. Он с раздражением отшвырнул его руку. - Этот человек болен, Рюдзаки! Он болен и он опасен, даже я это вижу! – Лайт не знал, как достучаться до этой упрямой лохматой головы. Увиденное потрясло его. Его шокировала даже не сама выходка Бейонда, сколько безумие, с которым он говорил и раздевался. Та одержимость, что сквозила в его действиях и словах. И еще Лайту очень не нравилась реакция Рюдзаки. Как будто в поведении Бездея не было ничего необычного. Как будто…Как будто детектив к этому давно уже привык. - Это была всего лишь шутка, Лайт-кун, - Рюдзаки потянулся к коробке с пончиками, даже не взглянув на Лайта, - Я согласен, что Бейонд несколько… любит эпатировать, но уверяю тебя, он полностью отдает себе отчет во всех своих действиях. - Почему он обвинял тебя в том, что с ним случилось? – мрачно спросил Лайт, поняв, что бесполезно пытаться добиться проявления каких-либо эмоций, схожих с его собственными, от детектива. Его все больше охватывало ощущение нереальности происходящего. Весь этот полумрак, окружающий их, тусклый свет мониторов, неровными бликами освещающий точеное непроницаемое лицо его ненавистного друга, тишина и пустота обычно наполненного людьми помещения, придавало что-то фантасмагорическое их разговору. Да и сам разговор был довольно странным. Они впервые заговорили о чем-то, не имеющем даже косвенного отношения к Кире. Вернее, о ком-то. Лайт был уверен, что Рюдзаки уйдет от ответа, но, к его удивлению, детектив вдруг заговорил после непродолжительной паузы. - Возможно, в его обвинениях есть доля правды, - медленно и задумчиво проговорил Рюдзаки, не глядя на Лайта. Он внимательно разглядывал пончик, подняв его двумя пальцами на уровень глаз и поворачивая под разными углами, - Наверное, я мог бы его остановить, прежде чем он… сделал это с собой. Или я мог бы позволить ему умереть, дав возможность думать, что он успел сделать все, что планировал. Дав ему возможность считать, что он выиграл. Думаю, сам бы он предпочел умереть. Рюдзаки вздохнул и задумчиво откусил кусочек от пончика, так и не взглянув на Лайта. Кажется, он разговаривал сам с собой. Лайт, замерев, расширенными от удивления глазами разглядывал бледное лицо, обрамленное спутанными прядями черных волос. В голосе Рюдзаки отчетливо слышалась грусть. Грусть и… Сожаление? Горечь? Кира не мог поверить в то, что он слышал. Великий L сожалел о поверженном им противнике? Испытывал чувство вины? - Почему ты не остановил его? – облизав вдруг пересохшие губы, тихо спросил Лайт, наклоняясь ближе к Рюдзаки. Любопытство переполняло его. Эл впервые рассказывал что-то о своей жизни. Открывал маленький кусочек того мира, который Кире был недоступен. Лайт почти не дышал, боясь нарушить момент иллюзорной открытости. - Я не могу говорить сейчас с уверенностью, - Рюдзаки искоса мазнул по нему взглядом и снова принялся разглядывать пончик, - Я не помню, что я тогда думал и чувствовал. Могу лишь предположить, что, возможно, я считал, что он заслуживает того наказания, которое выбрал для себя сам. Наверное, я был бы разочарован, если бы он остановился. Но это только предположения. Вряд ли сейчас кто-то сможет сказать, что было на самом деле. «Ты не хотел его останавливать, - с внезапно сжавшимся сердцем от осознания его жестокости, подумал Лайт, - Потому что тебе было любопытно, как далеко он может зайти. Хватит ли ему сил шагнуть за ту грань, вернуться после которой уже невозможно. И ты хотел доиграть до конца. Вырвать любой ценой победу, достойную твоего мастерства. Не так уж часто удается найти стоящего соперника, не так ли, L? И плевать, что будет потом с проигравшим.» - Тогда почему ты не дал ему умереть? – все так же осторожно продолжал спрашивать Лайт, - Тебе не кажется, что это было… жестоко? - Наверное, ты прав, Лайт-кун, - Рюдзаки снова задумчиво откусил пончик, - Это было жестоко. Но если бы я дал ему умереть – я бы проиграл. А я не мог проиграть. Он повернул голову и серьезно посмотрел на Лайта совсем светлыми ледяными глазами. Кончики тонких губ приподнялись в едва заметной улыбке, но это не была знакомая, такая теплая улыбка, освещающая лицо Рюдзаки. Нет, это была отстраненная холодная улыбка L. Детектива, не терпящего поражений. Готового всегда идти до конца. Не знающего жалости. - Он поэтому стал… таким? – Лайт отвел взгляд, машинально взял со стола ручку и начал вертеть ее в пальцах. - Нет, В всегда был таким, - равнодушно ответил Рюдзаки, вновь поворачиваясь к монитору, не замечая, как вспыхивают глаза Киры самодовольством. Он заставил Рюдзаки ответить на главный вопрос, подтверждая давно уже возникшую у Лайта догадку, что Бейонд и детектив не просто противники по законченной когда-то игре. Их странная связь, видимая невооруженным взглядом, очевидно, имела гораздо более глубокие корни, чем их противостояние. Эти корни протягивались в прошлое, в то прошлое, где Рюдзаки был простым человеком. Где он имел имя и какие-то чувства. Теперь Лайт точно знал это. - Могу я спросить, Рюдзаки? – осторожно, словно ступая по битому стеклу, начал Лайт, - Вы ведь были знакомы с Бейондом задолго до того, как он начал убивать? Что тебя связывало с ним? - Почему ты спросил об этом, Лайт-кун? – Рюдзаки замер, не донеся до губ пончик, который собирался засунуть в рот и, повернув голову, настороженно впился в Лайта глазами. - Просто любопытно, - Лайт пожал плечами, легко усмехнувшись, - Кем он был для тебя, Рюдзаки? Но момент странной открытости детектива уже, очевидно, прошел. Рюдзаки пристально смотрел на него вмиг потемневшим взглядом, видимо, осознав, что сказал слишком много. Лайт уже понял, что больше не получит ответа. - Никем. Все люди, с кем я когда-либо был знаком, для меня больше никто, - медленно и раздельно проговорил детектив, - Не волнуйся, Лайт-кун, даже если бы я мог тебе ответить, это знание не дало бы узнать тебе ничего интересного обо мне. «Ты не смог бы узнать моего имени, Кира. Ты это хотел сказать, Рюдзаки?» – мысленно усмехнулся Лайт. Это было до боли знакомо. Их старая, уже привычная игра в кошки-мышки. На душе неожиданно и непонятно вдруг потеплело. - Рюдзаки, - Лайт мягко улыбнулся и, наклонившись вперед, протянул руку и поднял длинную челку с его глаз, уже ставшим почти привычным жестом. Ласково заглянул в огромные настороженные глаза, - Я твой друг. Только поэтому мне интересно все, что с тобой связано. Когда ты наконец-то в это поверишь? - Мне показалось, что сегодня ты несколько усомнился в своих дружеских чувствах ко мне, - холодно процедил Рюдзаки, отодвигая голову, уходя от ладони Лайта. Он тряхнул волосами, и смоляные пряди снова упали ему на глаза, - Ты ударил меня, Лайт-кун. - Ты меня разозлил, - Лайт пожал плечами и сложил на коленях руки, открыто смотря на детектива, - Не думаю, что кто-либо остался бы равнодушным, узнав, что его лучший друг наблюдает за тем, как он занимается сексом со своей девушкой. Ты оскорбил не только меня, но и Мису. - А ты разве…, - цепкий, пронизывающий до глубины души взгляд, словно лезвием полоснул по Лайту. Рюдзаки моргнул и склонил голову, пряча глаза под челкой, - Ты разве не считаешь, Лайт-кун, что твой удар вполне компенсировал то оскорбление, что я вам нанес? - Согласен, - Лайт пристально вглядывался в его лицо. У него сложилось четкое ощущение, что Рюдзаки хотел сказать что-то другое, - И я надеюсь, что ты сделаешь выводы, и больше подобного не повторится. - Обязательно повторится, если я сочту это необходимым, - Рюдзаки вскинул голову, отбрасывая челку с лица, и упрямо уставился на Лайта огромными черными глазами. Он даже чуть наклонился к нему, чтобы быть ближе, - Это расследование, Лайт-кун. Расследование дела величайшего серийного убийцы. Ты забываешь тот немаловажный факт, что благодаря видеонаблюдению, я снял с тебя подозрения. Как и с твоей девушки. Ты должен был бы искренне благодарить, а не кидаться на меня с кулаками. Лайт замер, всматриваясь в непроглядную тьму его черных непроницаемых глаз. Его обескуражил и холод фраз и жесткий, не терпящий возражений, тон. Рюдзаки опрокинул его на обе лопатки, поставив на место, как какого-то неразумного мальчишку. Внутри яростно заворочался Кира, не желающий признавать, что в этой словесной дуэли он выставил себя сентиментальным глупцом, зацикленным на своих чувствах, не способным увидеть полной картины. Рюдзаки несколько минут пристально вглядывался в его глаза, подавляя своим темным взглядом, потом, видимо, сочтя, что обсуждение закрыто, отвернулся и осторожно слез с кресла. Засунув руки в карманы и привычно ссутулившись, он, шаркая босыми ступнями, направился к столику с кофе и сладостями. - Подожди, Рюдзаки! – Лайт вскочил, догнал детектива и, ухватившись за плечо, обтянутое белой футболкой, яростным рывком развернул его к себе, - Да ты человек или машина для расследований?! Ты вообще не способен хотя бы попытаться сделать хоть шаг навстречу, чтобы сохранить нашу дружбу? Почему ты выставляешь себя таким равнодушным ублюдком? Рюдзаки легко подчинился, даже не пытаясь сопротивляться. Не вынимая рук из карманов, он спокойно поднял на Лайта глаза. - Возможно, потому что я и есть, как ты выразился, равнодушный ублюдок, - уголки губ Рюдзаки чуть-чуть приподнялись в улыбке, - Постарайся понять меня правильно, Лайт-кун. Не думаю, что я вообще нуждаюсь в друзьях. Абсолютно равнодушный невыразительный голос, но в темных больших глазах Лайту почудилась грусть. Та грусть, что он уже видел – там, на крыше, под дождем. «Что, черт побери, с тобой происходит, Эл? – лихорадочно думал Лайт, пытаясь найти ответ на непроницаемом бледном лице, - Ночная меланхолия? Или снова депрессия? Что тебя так выбило из колеи?» Сейчас, в полумраке, бледное лицо Эла казалось еще более бледным, чем обычно. Темные тени под глазами, на щеках, на остро выступающем кадыке и ключицах придавали ему какой-то болезненно-изможденный вид. Но его черные глаза яростно блестели исходящей изнутри жесткой силой, так не вяжущейся с худым, кажущимся таким хрупким сейчас, телом. Лайт вдруг поймал себя на мысли, что ему больше всего хочется обнять и прижать к себе это упрямое холодное существо, пытаясь подарить хоть немного тепла. - Что за приступ самобичевания, Рюдзаки? – Кира усмехнулся, пряча за насмешкой смущение от накатившего странного чувства, - Не нуждаешься в друзьях? Что за ерунда! Все люди нуждаются в ком-то близком. - Думаю, ты говоришь сейчас не искренне, Лайт-кун, - удивительно, но на непроницаемом лице на долю секунды мелькнула гримаса раздражения. Рюдзаки, дернув плечом, вывернулся из-под руки Лайта и, отвернувшись, подошел к столику с кофе. Стоя спиной к Лайту, он глухо добавил, - У тебя самого много друзей? - Ты мой друг, - Лайт подошел и встал сбоку от Рюдзаки, пытаясь заглянуть ему в лицо, спрятанное за завесой волос. - А другие друзья у тебя есть, Лайт-кун? – не поворачивая к нему головы, так же глухо продолжал свой допрос Рюдзаки. Он взял чашку и поставил ее на блюдце, собираясь налить себе кофе, - У тебя есть кто-то, кто тебе дорог? - Ты мой лучший друг и ты мне дорог, Рюдзаки, - упрямо повторил Лайт, - Но, разумеется, у меня есть еще друзья. Есть много друзей. Были… в школе. В институте. Этот разговор начал его раздражать. Кажущийся слишком уж откровенным и личным, так не похожий на все их прежние разговоры, он мог таить в себе скрытый подтекст, ловушки, хитроумно расставленные детективом, которых Лайт еще не встречал. Ему следовало быть начеку, ни на долю секунды не забывая, с кем он сейчас говорит. Но с каждым словом, произнесенным ровным бархатным голосом, сейчас, в этом полумраке, как снежный ком рос соблазн открыться, поговорить по душам, обсудить то, что не обсуждалось ни с кем. И от понимания того, что это невозможно, невозможно искренне говорить с единственным человеком, который мог бы его понять, в груди у Лайта начинал разрастаться вихрь раздражения и непонятной глухой обиды. - Тогда скажи, ты смог бы рисковать жизнью кого-то из своих друзей ради твоих принципов, Лайт-кун? – равнодушно спросил Рюдзаки и, высоко подняв кофейник двумя пальцами за ручку, сосредоточенно начал наливать кофе в чашку тоненькой струйкой, - Ради того, во что ты веришь, смог бы перешагнуть через жизнь дорогого для тебя человека? - Н-нет, - Лайт ошарашено уставился на детектива широко распахнутыми глазами, - Наверное, нет… «Да! – яростно ответил внутри Кира, - Не только рисковать жизнью, но и убить. Не задумываясь». Если бы, если бы только они могли действительно об этом поговорить! Но об этом нельзя было даже мечтать. - Вот видишь. А для меня это не составляет проблемы, - Рюдзаки повернул голову и снова грустно улыбнулся Лайту кончиками губ, - Так что, пожалуй, ты был прав, Лайт-кун, назвав меня равнодушным ублюдком. Я не самый хороший друг. - Рюдзаки…, - потрясенно выдохнул Лайт. Он даже не знал, готов ли он в это поверить. Но глядя на худую ссутулившуюся фигуру, на эти тонкие кисти рук, беззащитно высовывающиеся из слишком коротких рукавов белой футболки, накладывающие сейчас кубики сахара в кофе, на это отрешенное бледное лицо с глазами, в которых Лайту чудилась грусть, Кира чувствовал, как поднимается в груди волна бесконечной теплоты. Рюдзаки за него беспокоился. Непроницаемо-холодный Эл переживал, что подвергает опасности своего единственного друга. Значит, Лайту все-таки удалось достучаться до этого ледяного сердца. Шагнув к Рюдзаки, Лайт бережно обнял его за плечи рукой, осторожно прижимая к себе. - Тебе не о чем беспокоиться, Рюдзаки, - почти прошептал он ему на ухо, торчащее между прядями черных волос, - Я сам хочу пройти этот путь с тобой до конца. Для меня дело принципа вычислить и поймать Киру. Не ты рискуешь мной, это мой собственный выбор. - Ты спрашивал, кем был для меня Бейонд, Лайт-кун, - словно не чувствуя руки Лайта и не слыша его слов, спокойно проговорил Рюдзаки и, подняв голову, уставился куда-то в пространство перед собой, - Он был моим другом. На Киру будто выплеснули ведро холодной воды. Лайт отдернул руку, чувствуя, как ярость поднимается неудержимой волной, грозя смести на своем пути даже его непревзойденное самообладание. Бейонд?! Бейонд Бездей?! Там, в этой лохматой голове нет места для Ягами Лайта, но есть место для безумного маньяка? Для этого одержимого клоуна? Это его омерзительная выходка так выбила Эла из колеи? С ним связана эта грусть и тоска?! - Когда мне пришлось выбирать между жизнью моего друга и справедливостью, я выбрал справедливость, не колеблясь ни на секунду, - Рюдзаки, словно не замечая, как красным огнем ярости вспыхнули глаза его собеседника, мазнул равнодушным взглядом по Лайту и снова вернулся к созерцанию пустоты перед собой, - И если мне еще раз придется столкнуться с таким выбором, Лайт-кун, я снова не буду сомневаться. Я всегда выберу справедливость. Лайт никогда раньше не испытывал такой ослепляющей ярости. Она не только алым маревом взвилась в его голове, не давая возможности себя контролировать, но и тугим тяжелым узлом сжала что-то в груди, мешая вздохнуть. Пробуждая, вместе с тем, невыносимую потребность как-нибудь действовать. Кире безумно хотелось что-нибудь разбить или сломать, закричать в голос, молотить кулаками в стену, разбивая их в кровь, выплескивая эту неудержимую злость. Ослепленный ей, он почти не услышал последних слов, произнесенных Рюдзаки. Ягами Лайт никогда в жизни не испытывал ревности и потому не сразу мог осознать, что с ним сейчас происходит. Резко подавшись вперед, Лайт схватил детектива двумя руками за плечи, рывком разворачивая к себе. Склонившись, он уставился горящим яростью взглядом в его глаза, пытаясь проникнуть туда, в эту ненавистную непроницаемую мглу. - Был твоим другом? – яростно прошипел он ему в лицо, - Насколько близким другом он тебе был, Рюдзаки? - Что? О чем ты, Лайт-кун? – Рюдзаки непонимающе приподнял брови, еще оставаясь абсолютно спокойным. Он попытался отстраниться, вырваться из цепких рук Киры, но Лайт лишь сильнее сжал пальцы на его плечах. Рюдзаки чуть поморщился, и Кира с внезапным удовольствием осознал, что причиняет своей железной хваткой боль. Он с силой тряхнул его за плечи, стараясь сделать еще больнее. Пассивное вялое сопротивление детектива еще больше разожгло огонь, вспыхнувший у него внутри. - Я спросил, насколько близким другом он тебе был! – Лайт повысил голос, впиваясь ставшими каменными пальцами в суставы его плеч, - Отвечай мне, Рюдзаки! - Я не помню, Лайт-кун, - Рюдзаки покачал головой, снова поморщившись и опять вяло попытался отстраниться, но Лайт рывком дернул его обратно к себе, - Прекрати. Ты делаешь мне больно. Что с тобой такое, Лайт-кун? Лайт не понимал, что с ним происходит. Его всего трясло, разум полностью застила багровая волна ярости, а внутри начало подниматься какое-то безумное, щекотливое ощущение, заставляющее трепетать и выворачиваться его сущность. Глядя в эти огромные черные зрачки, в это тонкое, упрямое лицо, слыша невозмутимый бархатный голос, он испытывал безумную смесь странных желаний. Ударить, причинить боль, растоптать, уничтожить. И одновременно – обнять, прижать к себе, почувствовать тепло его тела, провести ладонью по волосам, уткнуться носом в шею, прижавшись щекой к щеке. Наверное, если бы Эл применил силу и вырвался, оттолкнул его, или начал бы подавлять своим ледяным взглядом и голосом, Кира смог бы прийти в себя. Но странная покорность детектива, его какая-то обреченная готовность терпеть боль в сочетании с абсолютно спокойным взглядом и невозмутимым голосом, сводили Лайта с ума. Рюдзаки даже не выпрямился, так и оставшись ссутулившимся, так и не поднял рук, чтобы попытаться хоть как-нибудь защититься. Он просто стоял, расслабленно опустив руки вдоль тела, и смотрел на Киру своими пронзительными черными глазами, и бархатная мгла его огромных зрачков обволакивала Лайта, не давая возможности остановиться, не сорвавшись в безумие. - Я всего лишь прошу ответить мне на вопрос, - прошипел Лайт, склоняясь к его лицу так близко, что они чуть не столкнулись носами, - Так вы были настолько близки? И, неожиданно сам для себя, Лайт схватил детектива двумя ладонями за щеки и, притянув его голову к себе, отчаянно прижался губами к его губам, прикрывая глаза. В голове что-то вспыхнуло яркой вспышкой и все то, что щекотливо крутилось у него в груди, заставляя сердце сбиваться с ритма, вдруг жаркой волной устремилось вниз живота. Перепуганный этим, Лайт в панике оттолкнул от себя Рюдзаки и отскочил, широко распахивая глаза, с ужасом запоздало осознавая, что он только что сотворил. Но в не меньшем ужасе, казалось, был и Рюдзаки. Его огромные глаза распахнулись настолько, что занимали теперь чуть ли не половину лица, рот приоткрылся и он, кажется, даже перестал дышать, с беззащитным изумлением взирая на Лайта. Они замерли друг напротив друга, онемев, не в силах пошевелиться. Наступившая тишина в штабе внезапно сгустилась, стала осязаемой, звенящей, больно бьющей по натянутым до предела нервам. - И..извини, Рюдзаки, - с трудом выдавил из себя Лайт, в панике пытаясь нащупать твердую точку опоры благоразумия и выбраться из топкой трясины, в которую только что ухнул с головой. Сердце в груди колотилось как бешеное, - Я…я не знаю, что на меня нашло. Я не хотел этого. Эл, все так же открыв рот, не двигаясь и не мигая, смотрел на него. И от этого его взгляда, его молчания и понимания, что ничего уже нельзя отменить, Лайту хотелось завыть, сжавшись, вцепившись в волосы или бежать, бежать куда-нибудь без оглядки. Он в жизни не испытывал такого стыда. - Я…, - Лайт судорожно облизал пересохшие губы и с отчаянием уловил едва ощутимый сладковатый привкус на них, - Рюдзаки, я понимаю, что я зашел слишком далеко… Я не должен был этого делать. Но мне хотелось, чтобы ты на себе ощутил, каково это – когда на тебе проводят эксперименты, не принимая в расчет твоих чувств. Не видя в тебе живого человека… Кира и сам понимал, что несет какую-то чушь. Он лихорадочно пытался найти оправдание своему поступку, отыскать подходящие слова, но, к своему ужасу, впервые в жизни их не находил. В голову лезли лишь какие-то обрывки бессмысленных мыслей. То, что он неожиданно сам для себя поцеловал Рюдзаки, поцеловал другого мужчину и, более того, те чувства, что он при этом испытал, низвергло Лайта в глубочайший шок, из которого он никак не мог выкарабкаться и вернуть себе прежнее самообладание. И это странное выражение лица, с которым Эл смотрел на него, и его молчание еще более усиливали панику Киры и неловкость момента. Наконец, Рюдзаки как будто пришел в себя. Он судорожно вдохнул воздух, тяжело сглотнул и закрыл рот. - Эксперименты? – медленно, словно очнувшись, проговорил он, - Ты хотел отомстить мне за то, что я оскорбил тебя тогда в больнице, Лайт-кун? - Нет, не то чтобы отомстить…, - Лайт чувствовал, что они говорят не то, совершенно не то, но он не знал, как это исправить. В отчаянии он шагнул к детективу, намереваясь схватить за руки, - Рюдзаки, послушай, я… Эл попятился от него, не давая прикоснуться к себе, протестующее выставив перед собой поднятую ладонь, прожигая его все еще широко распахнутыми черными глазами. Лайт замер, не закончив фразы, потрясенный этим его движением. - Не нужно, Лайт-кун. Я тебя понял, - кажется, Рюдзаки уже полностью вернул себе самообладание. Во всяком случае, голос его звучал ровно и отстраненно, - Думаю, ты просто очень устал. Я же говорил, что тебе пора уже спать, Лайт-кун. Люди часто делают странные вещи от переутомления. - Да…наверное. Наверное, ты прав, - Лайт мучительно осознавал, что их разговор снова превращается в паутину бессмысленных липких фраз, в которой не может быть искренности, но он был так подавлен, что ничего не мог этому противопоставить. Ему ничего не оставалось, как соглашаться на предложенный Рюдзаки выход из ситуации, - Рюдзаки, послушай. Я не знаю, как так получилось, я бы и в кошмарном сне не мог представить, что… что целую тебя. И я уж точно никогда не захочу этого повторить! - Я знаю, - Рюдзаки спокойно кивнул, - Давай забудем об этом, Лайт-кун, хорошо? В любом случае, это лучше, чем когда ты кидаешься на меня с кулаками. Уголки губ детектива приподнялись, и Лайт с благодарностью понял, что Рюдзаки пытается пошутить. Но ему самому от этого не было легче. - Хорошо, Рюдзаки, - обреченно согласился Лайт, - Но… Но он не был уверен, что хочет это забыть. Во всяком случае, пока он не понял, что с ним произошло. И почему это стало возможным. Рюдзаки был единственным, с кем можно было бы это обсудить. Кто мог ему дать ответы. Лайт готов был отдать сейчас половину жизни за возможность искренне поговорить с близким и понимающим человеком. И он даже готов был сейчас попытаться откровенно поговорить с детективом. Попытаться открыть душу своему врагу, надеясь найти в нем друга, в котором сейчас безумно нуждался. - Давай отложим все разговоры на завтра, Лайт-кун, - Рюдзаки довольно жестко прервал его и взял со столика чашку с уже остывшим кофе, - Ты слишком устал, а у меня еще очень много работы. Пожалуйста, иди спать. - Ты хочешь, чтобы я сейчас ушел? – обескуражено спросил Лайт, глядя на него из-под челки. Сердце уже почти успокоилось и глухо ухало в груди почти в обычном ритме. Но на душе было гадко и тяжело. - Очень хочу, - с вновь вернувшейся холодностью кивнул Рюдзаки и, повернувшись спиной к Лайту, направился к своему креслу, неся в двух пальцах чашку с кофе, - Ты отвлекаешь меня от работы, Лайт-кун. - Я отвлекаю тебя?! Хорошо. Спокойной ночи, - процедил Лайт, вновь ощущая подступающую обиду уязвленного самолюбия. Рюдзаки ему не ответил. Кире ничего не оставалось, как действительно повернуться и уйти. Уже подойдя к выходу из помещения штаба, он остановился и нерешительно оглянулся. Детектив сидел, сжавшись в кресле перед центральным монитором, прижав колени к груди в своей любимой позе. Свет экрана призрачно освещал бледное непроницаемое лицо, встрепанные черные пряди, тонкую кисть руки, удерживающую двумя пальцами на весу чашку за ручку. Вторую руку Эл положил на мышь, управляя бесконечно бегущими строками документов на мониторе, к которому неотрывно был прикован взгляд его глаз. И его худая согнутая фигура в растянутой белой футболке, сидящая в полумраке и в одиночестве в этом огромном пустом помещении штаба, показалась вдруг Лайту бесконечно далекой, недосягаемой и отстраненной. И он только сейчас, запоздало, смог осознать, что же в действительности хотел сказать ему Эл этим безумным их разговором, приведшим к такому непредсказуемому финалу. Только сейчас он понял, что его глупая вспышка ревности, потому что это была именно ревность, а ни что иное, была по-детски безосновательна. Рюдзаки не интересовал сейчас Бейонд Бездей, когда-то бывший ему другом, а потом бросивший ему вызов, ставший в итоге безумным кривляющимся клоуном-маньяком. Его не интересовал и Ягами Лайт, простой Японский студент, со всеми своими проблемами уязвленного достоинства и попытками стать ему равным, стать ему другом. «Я всегда выберу справедливость» - вот что сказал ему Эл. Но видел он перед собой не Лайта, а Киру. Вот с кем он говорил. В глазах Рюдзаки вероятность того, что Лайт может быть Кирой, сейчас не превышала и двух процентов, но вокруг него не было больше ни одного человека, кто был бы ближе к его воображаемому противнику. Рюдзаки больше некому было сказать того, что, видимо, занимало сейчас все его сознание: «Я убью тебя, Кира, убью ради справедливости. Мне причинит это боль, но я не отступлюсь». Душа L не была ледяной. Она принадлежала Кире. «Что ты творишь, Эл, - думал Лайт, заходя в лифт и обессилено прислоняясь спиной к его стенке, - Ты просто не оставляешь мне выбора, кроме как снова стать Кирой и начать убивать».