Mahoroba

По воде пошла мелкая рябь. Море меняло цвет с синего на серебристый. В июле начался сезон дождей. Юноша медленно ступал по воде недалеко от берега так, что ступни не исчезали в синеве, и было видно, как кожу при каждом шаге холодит от впитывающихся соленых капель. Внезапным порывом бумажный зонт выхватило из влажных от морского ветра рук, и он потерялся в пене волн. Шота почти дотронулся до бамбуковой ручки, но через мгновение зонт уже мчался к сапфировой линии вдалеке. Тяжелое кимоно намокло. Аромат ночного воздуха стал сильнее. — Эй, — Шота обернулся на голос, выискивая глазами пришвартовавшуюся ладью с рыбаками. Влажные длинные волосы прилипли ко лбу. На сыром песке от самого плавучего моста, доски которого уже давно настолько прогнили, что висели над пропастью, шла цепочка следов. Юноша вглядывался вдаль, прежде, чем заметил человека, вышедшего на встречу. — Было трудно достать его из пучины темной, не теряй больше, пожалуйста, смерть на уговоры не поддается, — голос сливался с шипением серых в цвете ночи гребней волн, заставляя всматриваться в вязкий пейзаж. Несмотря на легкое пощипывание, от которого глазам хотелось закрыться, удивленный юноша внимательно смотрел на незнакомца. Едва вокруг начало светлеть от неровного отражения предрассветного неба в воде, как Шота нашел поразительное сходство в мелком цветочном орнаменте на их одеяниях. Губы позвавшего прикрывал веер, похожий на полукруг золотого солнца, почти коснувшегося воды. Не заметив в другой руке незнакомца, чуть приподнятой из-за тяжести рукава, своего зонта, юноша проговорил: — Извините, но я веер не терял, я думал, вы мой зонт нашли, — сверкающая темнота рассеивалась, и Шота увидел, что напротив него стоит его собственная копия. Шота, уже много слышавший о подобной странности, происходящей в разных уголках Японии, даже испугаться не сумел. Он решил взять веер из будто бы своих рук, поблагодарить и посмотреть, что будет дальше. Юноша шел навстречу по берегу, спотыкаясь об острые, блестящие от воды края ракушек, но на сыром песке уже просто лежал раскрытый веер. Шота подобрал его, стряхнул самую большую налипшую грязь с вещицы, но она все равно поскрипывала в то время, как рассматривая золотую плотную ткань, с тревогой во взгляде, узнавал Шота выведенные на веере иероглифы. Точно такие же, как на его пропавшем зонте. Вернувшемуся домой юноше, уловившему на слух, как привычно из чугунного носика тэцубина* льется в маленькие чашечки, подрагивающие на низком столике, крутой кипяток, звуки дома придали сил. Под мягкие переливы колокольчиков, охраняющих дом от злых духов, ровесник Шоты, линии на ладонях и на сгибах пальцев которого были красного цвета из-за грубого плетения рыболовецких сетей, позволил другу выйти в море вместе с ним. Только и сказал, что тоже принял однажды помощь от человека как две капли воды похожего на него самого «Ну, знаешь Шота, я тогда подумал, что у меня голова от усталости помутнела, а еще одна пара рук, чтобы вытащить тяжелый улов, не была лишней». Через несколько дней, в столь редкую ясную погоду, смельчаки вышли в море. Шота подумал, что проще всего будет сделать вид, что он всматривается вдаль, а затем поскользнется на водорослях, прилипших к рыболовной сети, и выпадет за борт. И тогда, полностью владея собой, призовет он странного обитателя этих живописных мест. Находясь на приличном расстоянии от берега, Шота подошел к носу лодки, и, прислонив руку ко лбу, начал рассматривать крадущийся рассвет. Все ближе и ближе к краю подходил он, как вдруг послышался позади треск ломающихся досок. Судно накренилось под тяжестью воды. Замерший Шота, стоя на размякшей деревяшке, смотрел на то, как волны обступают друга. Ступив в его сторону и смотря на то, как вода подползает к ногам, Шота протянул руку и друг, которому воды было только по пояс, уже старался подтянуться, цепляясь за ладонь окоченевшими пальцами - вода уже проникала в горло сквозь плотно сжатые губы. За ними наблюдал журавль, отбившийся от клина, ведь лишь единожды он может принять обличье одного человека. Но беспокойный ветер просил его вмешаться, кружа над распаляющимся морем. И тогда, увидев людей потерпевших крушение, сильно измученных и медленно погружающихся на холодное дно, журавль летит белым облаком по воде, белой пеной по небу, словно тот, кого на самом деле не существует. Где-то далеко таблички над входом в храм стукались друг об друга, путаясь в привязанных лентах. В то утро, когда лес сверкал зеленью, а зрелые ягоды манили краснотой, в чащу вошли шумные крестьяне. На руках двух из мужчин плакали дети, как две капли воды похожие друг на друга. Кто-то кричал на женщину, идущую в последних рядах — родились близнецы, — обычные дети из плоти и крови, но то, во что настойчиво верят люди, имеет свойство сбываться, поэтому силы магии обратили одного близнеца в демона, а другого – в ангела. И тогда, когда черные волки уже разинули свои огромные пасти, чтобы поглотить их, вселившийся в старшего из братьев демон, который пока еще был просто маленьким обидчивым ребенком, закричал: «Будь похож на кого угодно, но только не на меня!» Никто не помог детям, поэтому теперь один из них вынужден встречать людей и скрываться под их же обличьями. Таково проклятье посланное братом – не познать себя настоящего. Ёкай, навечно обреченный на человеческий облик из-за того, что не подумав показал свою истинную сущность, отправился к колодцу за пресной водой, смотря с тоской на раскинувшееся море, в котором он раньше видел жизнь. Дойдя до места, поставил ведра рядом с собой и принялся за дело. Когда руки уже устали, решил ёкай передохнуть, да только оступился на скользких и стремглав устремился в каменные оковы, встречаясь с неподвижной, неживой водой. Юноша звал на помощь Шоту, но тот был слишком далеко, не мог услышать зова. И тогда, пытаясь выбраться, цепляясь пальцами за мокрые стены, юноша вспомнил, каково это — быть свободным и иметь за спиной пару сильных крыл, уносящих от любой беды. Белоснежные волосы прилипли ко лбу бедного, обессиленного к утру ёкая, и перед тем, как закрыть глаза, призвал в молитве кусочек нарумяненного восходом неба, полностью заполнивший его замолкающее сердце.