Доктор

Сизый сладковато-едкий дым стелился по комнате, поднимался клубами к потолку, превращая пламя свечей в причудливый расплывчатый узор, придававший комнате призрачный и несколько потусторонний вид. Колыхающиеся человеческие фигуры медленно двигались в странном танце, голоса сливались в невнятный шорох, похожий на шелест влекомой ветром опавшей листвы. Глаза ощутимо жгло. Он прикоснулся к их уголкам краем белого батистового платка, промокнул проступившие слезы и снова поднес к губам длинный мундштук. Еще одна струйка сладкого дыма лениво поползла к потолку. Две бесформенные тени опустились на ковер, по его ногам скользнули чьи-то длинные бледно-рыжие волосы, и его слуха коснулось едва слышное: – Вы с нами? Он вяло кивнул, но не сделал даже попытки пошевелиться. И отметил несколько отстраненно, что чья-то горячая ладонь скользнула под плотный шелк его халата. Алкоголь на него почти не действовал. Точно так же, как любые наркотические вещества и большая часть известных ему ядов. А их ему было известно больше, чем кому бы то ни было. Но даже его организм был не в состоянии бесконечно сопротивляться адской смеси из старых вин, невероятного количества коньяка и опийного дыма. Если ни на минуту не давать себе передышки – эффект можно не только сохранить, но и усилить за счет накопления. Он выпустил еще одну струю дыма и потянулся за бокалом. Но взять его не успел. Обладатель рыжих волос, чей пол он не определил, игриво шлепнул его по руке. – Вы должны заслужить свой приз, доктор... "Девушка... Судя по голосу - это девушка... Совсем юная..." Мысли струились так же свободно и медленно, как дым из мундштука в его опущенной руке. Его губ коснулись другие, мокрые и липкие, и приторное вино хлынуло ему в рот. Рука, жадно шарящая у него под халатом, наконец нащупала шнуровку штанов. Он коснулся ладонью обнаженной груди девушки, сжал упругую плоть, вызывая ответный страстный стон, и почувствовал, как еще одна пара рук воюет с его шнуровкой и, надо полагать, вполне успешно. – Доктор! Доктор Франкенштейн! Крик резанул по ушам, как скрежет ножа по стеклу, дверь в комнату распахнулась, и клубы дыма потянулись в коридор. На пороге возникла еще одна девушка. Ее он знал, их представили друг другу несколько часов назад. Судя по ее восторженно-любопытному взгляду, она явно много о нем слышала. – Мэри? Что случилось? – он поднял голову с подушки кресла и небрежно оттолкнул рыжую красотку ногой. Вряд ли его стали бы беспокоить по пустякам. – Там... Доктор, нужна ваша помощь, срочно. Подробностей он слушать не стал. Стряхнув с себя сонную одурь, он не глядя схватил с низкого столика свою сумку и быстрым шагом последовал за бледной и явно испуганной девушкой. В коридоре рядом с лестничным пролетом уже толпились стремительно трезвеющие гости. Франкенштейн, бесцеремонно растолкав суетящихся людей, перегнулся через перила и посмотрел вниз. Увидев распростертое внизу, на полу первого этажа, неподвижное тело, он только покачал головой. Вполне возможно, что спасать было уже некого. Привычка юных нетрезвых аристократов картинно восседать на перилах лестничных пролетов раздражала и поражала его одновременно. Что, впрочем, не мешало ему подавать им дурной пример, но он, в отличие от этих хрупких не только телом, но и разумом созданий, мог себе это позволить. – Давно он сорвался? – Он не сорвался. Он прыгнул сам, – торопливо пояснила его спутница. – Забрался на перила, начал читать вслух стихи Перси и... Она вздохнула и добавила: – Минуты три назад. Я сразу – за вами, он еще летел. Франкенштейн усмехнулся уголками губ. Девушка определенно начинала ему нравиться. Он кивнул ей, бросил через плечо: – Идите со мной, – и начал спускаться по лестнице. Внизу лежал ковер, это давало некоторую надежду на то, что мозг незадачливого поклонника творчества мистера Шелли находится у него в голове, а не украшает собой изящный паркет. Мэри послушно последовала за ним. Помощь могла пригодиться, а на слабонервную она похожа не была. Тело на ковре лежало в не слишком естественной для человека позе. Череп явно был цел, но странно вывернутая голова не оставляла никаких сомнений в том, что шея сломана. Равно как и в том, что смерть наступила мгновенно. Франкенштейн покачал головой и взглянул на девушку. Судя по выражению ее лица, она тоже прекрасно все поняла. Он вздохнул и присел на корточки. Время еще было. За ними никто не пошел, а сверху не было видно, что именно он делает. Приложив палец к губам, он посмотрел на свою новую знакомую заговорщицким взглядом и просунул руку под голову самоубийцы. Позвонки были повреждены, но не разошлись слишком сильно, была надежда, что спинной мозг не раздроблен. Несколько движений пальцами – и они встали почти на свои места, он осторожно положил голову пострадавшего на ковер и с силой надавил на грудную клетку. И сразу же понял, что так ему запустить сердце не удастся. Оставалось чуть больше минуты. Если за это время ничего не удастся сделать – дальнейшие действия в этих условиях будут лишены смысла. Франкенштейн не глядя запустил руку в сумку и нащупал необходимый ему прибор, одновременно разрывая рубашку на груди человека. Две металлических пластины, завернутые в мокрую ткань, легли на голую кожу. Щелчок сдвинутого на аккумуляторе рычажка – и тело на полу вздрогнуло, принимая электрический разряд. Еще раз. Заряда батареи хватало на три раза. Обычно этого было достаточно, чтобы заставить жить упившегося до алкогольной или наркотической комы поэта или художника, и Франкенштейн чувствовал всегда легкую гордость за то, что сохраняет для человечества этих безусловно талантливых и необходимых обществу людей. Сам он в искусстве не понимал почти ничего, но умел ценить и красоту слова, и музыку, и то, что создано руками или кистью. Кроме того, это хотя бы отчасти оправдывало его собственное, лишенное смысла существование. Сколько лет назад он первый раз посетил подобную встречу? Десять? Да, где-то около того. Или двадцать? Франкенштейн, всегда очень бережно относящийся к числам, сейчас потерял счет не только годам, но и, похоже, десятилетиям. Это было плохо, он не мог себе позволить привлекать к себе слишком большое внимание и вызывать ненужные вопросы, но ему сейчас по большому счету на это было наплевать. Все эти люди искусства с легкостью принимали его, и истории, рассказанные завсегдатаями подобных мероприятий под воздействием настойки опия, вполне могли посоперничать с его собственной. С ними было легко. Они не задавали вопросов "великому доктору", давно обретшему в узких кругах славу не только научного гения, но и щедрого мецената. Он был желанным гостем, многие известные художники и литераторы ссорились из-за права пригласить его в свой дом. И он, признаться, довольно редко отклонял приглашения. А репутация отчаянного дуэлянта отбивала у большинства охоту лезть к нему с нежелательными вопросами. О нет, он никогда не использовал свои способности против обычных людей, прекрасно зная, какую скорость и силу допустимо применять для того, чтобы не отличаться от своих соперников, но многовековой опыт и владение всеми видами доступного оружия давали огромное преимущество, использовать которое он не считал зазорным. Двух разрядов хватило. Франкенштейн проверил, не вылетели ли поставленные им на место позвонки, и с удовольствием отметил: сердце только что, казалось, безнадежного мертвого человека бьется медленно, но ровно. – Будет жить, я думаю... Если никакому олуху не придет в голову его перемещать, то даже, возможно, ходить и читать стихи. Он усмехнулся и поднялся на ноги. Мэри переводила взгляд с него на спасенного. Казалась, девушка лишилась дара речи. – Он... Он был мертв, – наконец выдавила из себя она. – Доктор Франкенштейн, вы только что, прямо на моих глазах, оживили мертвеца! Это все ваш научный гений, или вы могущественный чародей? – Это все электричество, в первую очередь, – Франкенштейн улыбнулся и убрал пластины обратно в сумку, предварительно стянув с бесполезного теперь прибора мокрые салфетки. – В умелых руках оно способно творить чудеса. – Даже превращать мертвое в живое? Это невероятно! – Милая леди... – Франкенштейн снова наклонился к пациенту, проверяя пульс. – Сделать мертвое живым – действительно сложный и отнимающий много сил процесс. А вот сделать живое мертвым способен любой идиот. Не нужно излишних восторгов, я просто выполнил свой долг. Однако, чтобы мои старания не пропали даром, нужно сделать кое-что еще. Не будете ли так любезны подняться наверх и принести мне гипс и холст. Думаю, в этом доме нет недостатка в подобных вещах. Вниз никто, кроме Мэри, так и не решился спуститься. Зато, когда он поднялся наверх и вытер руки пропитанным вином полотенцем, кто-то заботливо сунул ему бутылку двухсотлетнего коньяка. Это оказалось очень кстати: его организм, подло воспользовавшись создавшейся ситуацией, старательно уничтожал тот эффект, которого он добивался на протяжении нескольких часов. Поблагодарив, Франкенштейн приложился к бутылке и осушил ее в несколько глотков. Вокруг него послышались восторженные вопли и раздались бурные аплодисменты. К горлу подкатила тошнота. Не только от внезапно врезавшейся в желудок и в мозг огромной дозы крепкого алкоголя, точнее – не столько. Эти люди, на глазах которых он мгновение назад вернул с того света одного из них, рукоплескали ему за то, что он способен выпить не поморщившись полную бутылку коньяка. И это еще были лучшие... Франкенштейн молча кивнул, швырнул бутылку об стену и, пользуясь тем, что толпа расступилась, быстрым, но уже не очень уверенным шагом пошел в гостиную. Он хотел найти хозяина дома и попрощаться. Оставаться ему больше не хотелось. В гостиной никого не было. Он сел в одно из тяжелых резных кресел и прикрыл глаза. Приятная расслабленность вновь стала овладевать его телом. И опять ему не дали насладиться этим ощущением сполна. – Доктор Франкенштейн. Я могу вас побеспокоить? Он открыл глаза. Мэри стояла возле кресла, в руках у нее был серебряный поднос с бутылкой вина и двумя хрустальными бокалами. – Мы с Перси очень благодарны вам. Этот молодой человек был влюблен в моего мужа, поэтому он испытывает большую вину из-за случившегося. К сожалению, он не может сейчас выразить благодарность лично, сильно перенервничал и не очень хорошо себя чувствует. Не откажетесь выпить со мной этого превосходного вина? – С удовольствием, – он кивнул, – право, не стоит говорить "влюблен" в прошедшем времени. Я думаю, он еще довольно долго будет продолжать это делать, так что ваша благодарность, возможно, несколько преждевременна. Очень хотелось оценить вкус вина, но в нынешнем состоянии это уже не представлялось возможным. Однако предложенный бокал он осушил и наклонил голову в знак одобрения. – Вы самый интересный человек из всех встреченных мной, – она присела на соседнее кресло. – А знаете, я бы написала про вас роман... Вот что сейчас явно не входило в планы Франкенштейна, так это флиртовать с чужой женой, а к этому явно все и шло. Ее супруг наверняка сейчас по причине стресса был мертвецки пьян, и все внимание без сомнения очаровательной леди будет принадлежать ему. Поэтому в ответ Франкенштейн только рассмеялся: – Миссис Шелли, я очень люблю и ценю талант вашего мужа. Неужели вам недостаточно одного гения в семье? Поверьте мне, литература, наука и война – не женское дело. Вам лучше выбросить подобные мысли из вашей прелестной головки. И я вовсе не думаю, что у вас это не получится. Просто вы будете несчастны. И сделаете несчастным того, кого любите. – Спасибо за честный ответ, доктор, – она улыбнулась и налила еще вина в опустевшие бокалы. – Не за что. Я врач, и поэтому обязан говорить правду, даже если она неприятна. Иногда это может спасти жизнь. Когда Франкенштейн наконец вышел на крыльцо, его конь уже был оседлан и нетерпеливо пофыркивал. – Старк, – негромко позвал он. Конь тряхнул рыжей гривой, подошел и понюхал воздух, еще раз фыркнул и ткнулся мордой в ладонь. – Да, дружище, ты все правильно понял... – ученый легко и непринужденно вскочил в седло, но на этом силы закончились. Впрочем, это не было проблемой. Старк был немолод и имел огромный опыт. В том что конь довезет Франкенштейна домой без его участия, сомневаться не приходилось. Ночная прохлада не оказала своего живительного действия, и последней мыслью перед погружением в столь желанное забытье было, что он так и не спросил, как звали спасенного им человека. Впрочем, на это ему было абсолютно наплевать. – Господин… – знакомый голос вернул его в реальность. – Господин, вы дома. Джейсон, его слуга, отчаянно дергал Франкенштейна за рукав. Почти не открывая глаз, ученый сполз с коня, потрепал мальчишку по белесым, словно вылинявшим волосам, и попытался изобразить улыбку. Получилось не очень. Но Джейсон Гордон, так же как верный Старк, был с ним не первый год и навидался вещей похуже мертвецки пьяного господина. Впрочем, до того, как мальчик стал служить у Франкенштейна, его жизнь тоже нельзя было назвать сахарной. Франкенштейн выкупил Джейсона пять лет назад из работного дома, где он умирал от чахотки. Надзиратель, который собственно и получил деньги, был убежден, что известный доктор попросту покупает свежий труп. Одиннадцатилетний мальчишка удивительно быстро пошел на поправку, его истощенный организм изо всех сил цеплялся за жизнь, но Джейсон так и остался тощим и низкорослым, что не мешало ему выполнять не слишком сложные обязанности, которые возложил на него хозяин. Франкенштейн, давно освоивший простую истину, что хороших слуг надо воспитывать с детства, ничуть не ошибся в своем выборе. Джейсон был немногословен, неприхотлив, честен, старателен и безукоризненно верен своему господину, не только спасшему ему жизнь, но и сделавшему ее вполне пристойной и сытой. Коротко кивнув, Джейсон повел Старка в конюшню, прекрасно зная, что в первую очередь надо позаботиться о лошади, а ее хозяин вполне способен найти дверь своего дома самостоятельно. Франкенштейн зашел в дом, с трудом преодолел несколько метров холла, открыл буфет и вытащил графин с виски. Сделал несколько глотков прямо из горлышка и медленно поднялся по лестнице наверх. Повернул было в сторону своей спальни, но остановился внезапно и двинулся по коридору к широкой двери из красного дерева, по пути нащупывая висящий на шее ключ. Остановился перед ней, ткнулся лбом в замысловатые завитки резьбы и вставил ключ в замочную скважину. Комнаты Мастера. Они были всегда, в любом доме. Где бы он ни селился, он отводил несколько комнат, в которые никогда не заходил никто, кроме него. Ключ он носил на шее, сам вытирал скопившуюся пыль и перестилал постельное белье. Дверь бесшумно открылась. В комнате был идеальный порядок, Франкенштейн убирал здесь всего три дня назад. Ученый прислонился к стене и закрыл глаза. Сейчас, когда ничего не нарушало ночной тишины, можно было представить себе, что там, у окна, в кресле... – Я сегодня спас жизнь человеку, Мастер. Он не хотел жить, а я... Я правильно поступил? ...А-а-а... – он закрыл ладонями лицо. Он не сойдет с ума, только не сейчас. Мастеру не нужен беспомощный безумец. – А ведь и правда, я Вам не нужен, вот такой... – он отнял руки от лица и покачнулся. – Я опять все делаю не так, не правильно... Зачем я Вам – такой? Я даже себе... не нужен. Что мне делать?! Что я должен сделать, Мастер?!! Что я вообще могу сделать?... Комната поплыла перед глазами. Он отшатнулся, едва не вывалился в дверной проем, прислонился спиной к дверному косяку и сполз на пол. Ноги не держали. Графин с остатками виски выпал из руки и покатился по коридору. – Господин? – Джейсон поднимался по лестнице, в одной руке у него был медный таз, в другой – кувшин с теплой водой. Мальчик поставил их на пол и подошел к Франкенштейну. – Вам нужна помощь? Франкенштейн застонал сквозь зубы и замотал головой. Снова подступила тошнота. Он сжал зубы еще сильнее и поднял голову. – Я найду его, Джейсон? Скажи мне, я когда-нибудь снова его увижу?... – Я не знаю, господин, – Джейсон пожал плечами, – я же не провидец. Могу вот воду принести, коня почистить, полы помыть. В крайнем случае – довести вас до спальни. Могу даже кровь отстирывать или мертвеца в сточную канаву спустить. – он немного подумал и добавил: – Если совсем плохо, можете дать мне в зубы. – Ты умеешь утешать, – Франкенштейн хрипло рассмеялся и постарался подняться на ноги. Джейсон протянул ему руку, и с его помощью Франкенштейну все-таки удалось принять вертикальное положение. – Что бы я без тебя делал... – относительно уверенным шагом он самостоятельно направился в спальню. Джейсон поднял с пола таз и кувшин и пошел следом. В спальне Франкенштейн сел на кровать, протянул руки над поставленным на пол тазом и тщательно умылся. Джейсон опустил кувшин на столик возле кровати и протянул ему полотенце. – А вот так и выходит в результате, что никому я не нужен, кроме тебя... – Это я никому не нужен, кроме вас, господин. А вы на себя наговариваете. Вы все время так делаете, когда напьетесь. Я отнесу полотенце. – Погоди... – Франкенштейн поймал мальчика за руку. – Не уходи... Я не хочу оставаться один. – Хорошо. Давайте я помогу вам раздеться. Вам просто надо лечь и уснуть. – Уснуть... – Франкенштейн послушно дал стянуть с себя сапоги и расшнуровать камзол. Потом притянул мальчика к себе. – Останься со мной... – прошептал он ему прямо в ухо и провел ладонью по костлявой спине. Джейсон не отшатнулся, казалось, он даже не особенно удивился. Послушно подался вперед и только негромко ойкнул, когда Франкенштейн прижал к кровати его худое тело всем своим весом. – Не бойся, я не сделаю тебе больно… – пробормотал Франкенштейн, чувствуя, как липкий туман, удивительно похожий на опийный дым, окутывает его сознание. – Я знаю, как... Чтобы не больно... Утро сообщило о своем наступлении ярким солнечным светом и нестерпимой горечью во рту. Франкенштейн не спешил открывать глаза, справедливо полагая, что ощущения не будут приятными. Полежал немного, прокрутил в голове воспоминания о прошедших сутках и мысленно застонал, отчаянно жалея о том, что такое блаженное беспамятство, которое свойственно людям после бурных возлияний, абсолютно ему недоступно. Впрочем, то, что из всех возможных последствий ему достались только невыносимая жажда и резь в глазах, в целом примиряло с действительностью. Жажда... Франкенштейн наконец-то открыл глаза. В первую минуту солнечный свет буквально его ослепил, а в следующую он понял, что чувствует себя совсем не плохо. Да что там, на самом деле он чувствовал себя превосходно. На столике возле кровати стоял графин со свежей холодной водой и стакан. – Джейсон... – губы Франкенштейна искривила горькая усмешка. Стоило извиниться перед мальчишкой за то, что произошло ночью, но он не был уверен, что извинения, – это именно то, что нужно в подобном случае. По крайней мере, с женщинами это работало с точностью до наоборот. Вода оказала просто волшебное действие. Насладившись каждым глотком, он поставил стакан на столик и поднялся с кровати. И тут очередное воспоминание догнало его. Вчера, находясь в мягко скажем непрезентабельном виде, он забыл запереть двери в комнаты Мастера. Впрочем, он не сомневался, что Джейсон не осмелится туда зайти. Тем не менее свою оплошность следовало исправить немедленно. Он накинул халат, оставленный предусмотрительным Джейсоном на спинке кресла, и вышел из спальни. Дверь оказалась распахнутой настежь, как он ее и оставил, мальчик даже не решился ее закрыть. Франкенштейн подошел, постоял на пороге и вздохнул. Несмотря на то что вчера он был сильно пьян, все, сказанное им, было абсолютной истиной. Он объездил почти весь мир. Он потратил несколько столетий, исчерпал все свои силы и возможности. Пора было окончательно смириться с тем, что разыскать Мастера он не сможет. Да и, признаться откровенно, последние лет сто этот поиск превратился во что-то вроде поиска Святого Грааля. Верил ли он в то, что его усилия когда-нибудь увенчаются успехом? Не верил. Веровал. Это давным-давно стало ритуалом, нелепым на взгляд стороннего наблюдателя, но необходимым ему, чтобы жить. А вот зачем, для чего ему жить дальше? Вот это и был самый важный вопрос. – Мастер... Я знаю, что если Вы не слышите меня, то чувствуете, это несомненно. Я никогда, ни на секунду не сомневался, что Вы не стали бросать меня, оставлять одного. Я не знаю, что мне делать сейчас. Нужен ли я Вам? А если нужен – то какой? Имеет ли это значение? Я устал... Я не могу так больше. Простите меня, если сможете. Из столовой вкусно пахло яичницей и горячим шоколадом. Он снова начал входить в моду, и Франкенштейн лично научил Джейсона его варить, и, надо сказать, результат мало уступал его собственному. В отличие от самого Франкенштейна, его организм очень хотел жить, и сейчас заботливо напомнил хозяину о своих потребностях. Тщательно закрыв дверь и повесив ключ на шею, Франкенштейн спустился вниз. Джейсон сидел в столовой на широком стуле с высокой резной спинкой и смотрел в окно. Сам он, судя по всему, поел давно. Франкенштейн приучил его вставать рано, однако обычно ученый спускался в столовую, когда завтрак еще готовился. Впрочем, и сейчас стоящая на столе глазунья с четырьмя жареными колбасками еще не успела остыть. – Спасибо, – привычно поблагодарил он мальчика, избегая встречаться с ним взглядом, и принялся за еду. Покончив с завтраком, он откинулся на спинку стула и задумался. – Джейсон... – наконец проговорил он. Тот повернул голову и посмотрел на него выжидательно. – Джейсон, я бы хотел с тобой поговорить. – Да, господин? Что-то не так? – во взгляде мальчика мелькнула настороженность. – Да нет, что ты, все в порядке... – Франкенштейн постарался придать своему лице максимально добродушное выражение. – Я просто хотел поговорить о тебе. Тебе ведь почти шестнадцать уже. Тебе не приходило в голову, что мытье тарелок и полов – это далеко не то, чему стоит посвящать жизнь? – Но... Я ведь не только мою полы... Вы многому меня научили, я помогаю вам в вашей работе, и разве у меня плохо получается? – казалось, он растерялся и теперь смотрел с откровенным испугом. – Об этом я и говорю. Я дал тебе достаточно знаний для того, чтобы ты мог учиться в любом университете, который ты выберешь. Учебу я оплачу, разумеется. Тебе остается только определиться, кем ты хочешь быть. Ты можешь поехать во Францию, в Сорбонну или в Оксфорд... Конечно, деньги на проживание ты тоже получишь. – Я бы хотел быть врачом, как вы. Вы… Правда отправите меня учиться в университет? Серьезно? Меня? – Конечно, я же сказал. Разве я хоть раз тебя обманывал? Не волнуйся, полученные тобой знания позволят тебе не только держаться на равных с другими студентами, но и выбиться в лидеры. – А вы? Что будет с вами? Почему вы, вот так, внезапно?... – Я?... Понимаешь, Джейсон, я собираюсь, хм... уехать. Далеко, очень далеко. И мне бы хотелось устроить твое будущее. Джейсон опустил глаза. Некоторое время он смотрел в пол, а потом тихо проговорил: – Вы хотите отослать меня из-за того, что произошло ночью? – Нет, что ты! Джейсон... – Франкенштейн встал из-за стола и подошел к нему. – Прости меня, малыш. Прости, пожалуйста. Я был чудовищно пьян, но... Поверь мне, я вовсе не хочу избавляться от тебя. – Все в порядке... – едва слышно, одними губами прошептал Джейсон, – мне... и правда было совсем не больно! Мальчик поднял голову: – Вы на самом деле не хотите просто убрать меня подальше? – Нет, конечно, но... – Тогда можно я поеду с вами? – Со мной? – растерялся Франкенштейн. – Ты хочешь остаться со мной вместо того, чтобы уехать туда, где тебя, без сомнения, ждет блестящее будущее? Но почему? – Потому что если я вас оставлю, вы в конце концов сопьетесь и угодите на виселицу! Франкенштейн внезапно расхохотался. Это был довольно горький смех, и он быстро сменился удивленной растерянностью. – А знаешь, возможно, так действительно будет лучше для всех... – Не смейте! Не смейте так говорить! – Джейсон почти кричал, на его глазах выступили слезы. – Вы... Вы самый хороший и добрый человек на свете! Вы спасаете людей, вы не берете денег с бедных, вы всем и всегда помогаете! Да вы за все время, которое я вам служу, ни разу меня не ударили! – Ну, это скорее твоя заслуга, чем моя. Ты ни разу для этого повода не дал. – Да, конечно... Даже когда я грохнул тот венецианский сервиз? Денни, слуга Доббсов, постоянно ходит в синяках, а позавчера его кучер отходил плетью за то, что он по ошибке не того цвета лошадь запряг! А откуда он знал, что миссис Доббс решит одеть другую шляпку?... Франкенштейн внезапно улыбнулся и обошел вокруг стола. – По-твоему, выходит, что я идеальный? – Почти... Ну, только много пьете... иногда. – Значит, хочешь остаться со мной, так? – Да. И, потом, вы говорили о моем будущем... Знаете, если я буду известен как ваш ученик, я получу гораздо большую практику, чем любой выпускник самого престижного университета. На этот раз Франкенштейн расхохотался абсолютно искренне и весело. На душе внезапно стало легко и спокойно. Пожалуй, он получил ответ на вопрос, чего бы хотел от него Мастер. – Джейсон, – он положил руку мальчику на плечо. – Обещаю тебе, с сегодняшнего дня я не выпью больше ни капли спиртного. И, вот еще... Я открою детский приют. – Приют? Вроде как при монастырях? Но это еще хуже, чем работный дом... – Джейсон! Ну как тебе такое в голову пришло? Нет, конечно! Мы построим дом для беспризорных детей, будем их лечить, давать хорошее образование, они станут достойными членами общества! Я уверен, что хорошее отношение и правильное воспитание способны сделать порядочного человека даже из уличного воришки и попрошайки. По крайней мере, я полагаю, что это именно так. Долгое время я считал, что наследственность имеет решающее значение и характер, так же как и наклонности, передаются от родителей в той же степени, что и цвет волос, группа крови и чувствительность к различным заболеваниям, но эта теория не всегда находила свое подтверждение... Он принялся ходить кругами по комнате. Джейсон слушал его и кивал. Наконец, Франкенштейн замолчал и остановился, а затем, подумав, произнес: – Но нам все равно следует уехать, этому есть довольно веские причины. – Да, я понимаю. Вам и правда стоит держаться подальше от ваших... друзей. – И это тоже. Мы не поедем далеко. Хм... Куда-нибудь в тихое спокойное место, например в Винчестер. – В Винчестер? Но это же совсем глушь... – Тем лучше. Отличное место для детского приюта. Подальше от грязи, суеты и соблазнов большого города. – Да, господин, вы абсолютно правы, – Джейсон кивнул и принялся как ни в чем не бывало убирать со стола. Франкенштейн подошел к окну. Внизу по мостовой прогрохотал почтовый дилижанс, словно подтверждая правильность принятого им решения. Ученый проводил его глазами и подумал о том, что в который раз уже посмел усомниться в воле и выборе Мастера. Франкенштейн найдет его. Обязательно найдет. Или Мастер найдет его сам тогда, когда Франкенштейн действительно станет таким, каким его хочет видеть Мастер.