Плачь, хрустальная Королева

Think Up Anger feat. Malia J – Apollo Я прятала эту часть как могла, а потом услышала музыку, и понеслись картинки. Пришлось доставать и дописывать. Но я вот как та кошка, обнюхавшаяся валерьянки, НИ О ЧЁМ НЕ ЖАЛЕЮ, НИ О ЧЁМ. У этого голода нет границ, пусть Белоснежка не плачет, когда рядом Принц, если забыть, что их чадо воет во тьме, чадо и есть их тьма, то голос охрипший прошепчет, что она прекрасная мать. Так бывает: сначала что-то тихонько скребёт изнутри по рёбрам, словно тонкий ноготок, издавая осторожный, трескучий звук. И, кажется, что ничего не изменилось, но приходит ночь и обнажает выскобленные пустоты. А порой и пустоты заполняют – голосами, вязкими, словно болотное дно. А потом оттуда же, изнутри раздаётся удар и ребра выламывает, а покров опять же, остаётся целостным. И никак, никак не нарушить его, вот она всё такая же красивая и гладкая, будто череп мёртвой собаки. И бледная, подобно лунному шару в небе, из яркого – только алые полосы на камнях. Эмма ведь тоже скребёт. Стены. Стены своей темницы, как те демоны изнутри. А потом бросается на эти стены, как голод на её органы, и вот она вся состоит только из бездонной глотки, которая требует поглощать, требует насытиться. Но жестокость истины в том, что Эмме Свон нет насыщения. Даже жажды её столь велики, что она не способна осознать эту силу полностью. Потому Эмма кричит, стирая связки о собственный вопль, протяжно, мучительно, если бы кто-то мог услышать её – сошёл бы с ума. А она выплёвывает кровавые ошмётки, и начинает кричать снова. Под веками беда выжжена. И лицо той беды заволочено траурной тканью печали. И имя у беды её на языке жжётся, в горле колется, а она всё кричит её, кричит погибель свою и не может утолить именем тем голод. Если бы распороть нас и вышить изнанку золотом, на какой из нитей переплетёмся мы? Посмотри, Королева, на все мои колотые, но не пытайся закрыть. Если бы нас рассекло на равные, стало бы меньше болеть? Дело всегда заключается в голоде, самом жестоком на этой земле. Время в пещере Тёмной тянется тысячами лет, оседает пеплом на волосах, забивается в трещины на губах, и Эмма слизывает его, ведя счёт своему заключению. Тьма клубится в ней, ласкается, а Эмма глуха к ласкам, потому что не помнит других чувств, кроме голода и не верит им. И только когда темнота перед клеткой расступается, облепив силуэт женщины, помнится ей, что до этого было что-то ещё, нечто важное. Вот ты вышла благословением чёрным по коже моей, растеклась сотней жал под ребро. Нет ни памяти о любви, ни милосердия, только иссохший и жаждущий рот. Так, Королева, герои, вытканные из тьмы, воют о жажде и холоде не наступившей зимы. Подойди поближе, ангел мой роковой, я покажу, где выскребли и где тяжелей всего. Тёмная смотрит на неё исподлобья, как-то жалостливо, и в груди ноет сильнее, чем думалось прежде. А потом Тёмная поднимается с каменного пола и, кажется, что мир рушится в этот самый момент, но стены остаются на месте и клетка цела, а Эмма выпрямляется, словно расправляя за спиной невидимые крылья. И сердце между рёбер не сжимается у Королевы, не трепещет, захваченное холодом. Монстр взирает на неё с усмешкой, от которой и хотелось бы спрятаться, да не выйдет. Она, словно чует, что случилось нечто непоправимое. Что-то случилось здесь. Эмма смотрит на неё пристально, склонив голову и ухватившись за прутья решётки, она всегда так делает, ей это нравится. Принюхивается, а Регину передёргивает от этого действия, но она не отступает, напротив, делает несколько шагов вперёд. Тёмная всматривается, ожидая, что же последует дальше, а она точно знает, что последует, обязательно последует. - Ох, Регина, мука моя, - прикрывает глаза, прижимаясь щекой к решётке, - не подходи ближе, если не готова предложить себя. Эти прутья так тонки, а я так стара в этом времени, что заперто здесь со мной. Что будет, если я вырвусь? Регина ступает ещё ближе. Её грудная клетка тяжело вздымается, в тишине раздаётся лишь её сорванное дыхание и звук разбивающихся капель. Она наклоняется вперёд, чтобы тронуть губы Эммы пальцами. Кожа у Тёмной ледяная, обжигающе ледяная. Не то что у прежней Эммы нежной и любящей, да, Регина помнит, каково это, хотя тогда не знала, ничего не хотела знать, а теперь тварь перед ней ледяная, голодная. И она прижимается к ней ртом, едва не раня губы. В воздухе разливается запах расколотых гранатовых зёрен и костра. Так странно, так страшно этот запах вплетается в волосы, пронизывая лентами. Вьётся над ними, словно демоны, возликовавшие в тесной утробе не_спасителя. Плачь, Королева, предавшая душу, это тропа бесконечности. Ад, застывший в бреду. Нас не спасут, конечно же, но предадут суду. И когда Регина думает, что не сможет уже, она отстраняется и смотрит в глаза, где зелень выжжена чернотой. Память оживляет в ней боль от чужих зубов, но страха больше нет, потому что слишком долго эти воспоминания тлели на дне сознания, слишком долго зрели. И вызрели жаждой. Королева больше не боится того, что пришла не за Эммой, а за той, чей зов неустанно слышала отовсюду. Королева не боится того, что жертва Эммы уже обесценена хотя бы её намерениями. Королева не боится, когда открывает клетку и входит к своему монстру. Королева хочет её всю, потому готова отдать ей всё. Так спасённые, Королева, сами ступают на плаху. Палачи срывают маски и обнажают мечи. Плачь, хрустальная Королева. Кричи. И тьма забирает обеих, струится с плеч. Монстры остаются внутри навечно, запертые в своём безумии. Они терзают друг друга, поглощая и выживая на обнажённой коже, вспоротых нервах. Они поедают друг друга вновь и вновь, никогда не пресыщаясь, никогда не утомляясь. Вечные, ненасытные, плотоядные. Они смешали себя, соединили плоть и не помнят мира, где голоду их нет прощения. А сказка о Спасителе и Королеве похоронена под землёй, в самом сердце пещер, где плещется тьма и лютует голод. Где нет ни Спасителя, ни Королевы. Только монстры, живущие голодом. И запах граната, осевший прахом на камнях.