Решения

Регулярно размышляя о своей жизни, Джереми все-таки умудрился упустить момент, когда в нее, словно ураган местного действия, ворвался Майк, снося все на своем пути и, как ни странно, тут же оставляя после себя совершенно новый мир. Фитцджеральд сравнивал Майка и с тараном, который, несмотря на огромное количество возведенных парнем стен, не уставал их рушить. Однако разрушив все, он добрался до самого Джереми и своими же руками возвел новые, намного более крепкие стены, построенные теперь не на хрупком фундаменте страха. Новая основа новых стен была, кажется, нерушима. Парень не был уверен, но, кажется, они стояли на Любви и Заботе. Шмидт не оставлял Джереми выбора, врываясь в его жизнь, и до поры до времени парню было почти всё равно. Он не возражал, когда Майк взял его в жизнь в свои руки и вертел ею как хотел, потому что он делал это бережно и ласково. Но Фитцджеральд не доверял и боялся, что в один момент все это кончится, и он вновь останется один среди своих разрушенных стен, которые некому будет возвести заново. Парень до дрожи хотел верить в то, что Майк его не оставит, но разве мог себе это позволить? Он ни за что бы не поверил, что кто-то искренне желает ему счастья и ради этого готов пожертвовать собственным — так просто не бывает, это неразумно и неправильно, не предусмотрено человеческой природой. Но Шмидт шел против всех правил, и все пытался убедить в этом Джереми, который верить не мог и не хотел. Парню с параноидальной уверенностью казалось, что его обязательно оставят одного, стоит ему только открыться, и поэтому он буквально заставлял себя изредка улыбаться Майку и выдавливать очередное жалкое «спасибо», потому что не испытывал благодарности. Зачем этот человек делает с ним такое? Почему он понимает, но всё равно до последнего пытается разубедить Джереми, не словами, так действиями, ведь из-за этого парень страдает только больше? Глупый Шмидт, должно быть, он надеется, что когда-нибудь это пройдет — черт, да он в этом уверен! Майк начал с того, что полностью изучил все, что любит и не любит Фитцджеральд, чем он живет, сколько вдохов делает в минуту и сколько часов спит по праздникам. Он знал наизусть всю квартиру Джереми, знал о его счетах намного больше, чем сам их хозяин, даже прибирался несколько раз в месяц, слушая недовольные пререкания парня. Тот со временем почти привык к этому, но Шмидт снова его удивил. В один прекрасный день он своим же ключом отпер дверь в квартиру Фитцджеральда, стащил со шкафа пыльный чемодан и принялся аккуратно складывать туда все его вещи, а на возмущенные вскрики парня ответил, что теперь тот переезжает жить к нему, а эту квартиру он уже умудрился сдать в аренду. Как Майк исхитрился сделать это без хозяина, без документов и без осмотра квартиры, Джереми даже не пытался выспросить, а только вздохнул, помогая Шмидту со своими вещами, потому что к такому давно привык. Майк делал все. Он готовил, изредка убирался в квартире, в его руках были все коммунальные счета и семейный бюджет, он договаривался с начальником, выпрашивая больничные уже выздоровевшему Джереми, потому что ему все казалось, что тот болен. Впрочем, парень всегда выглядел больным — он день за днем бледнел, худел, а Шмидт носился вокруг него, паникуя с каждым днем все сильнее — казалось бы, он делал все, чтобы его возлюбленный не был ничем обременен, не замерзал, высыпался, но тот только больше уходил в себя и болел с завидной регулярностью. А Фитцджеральд не мог принять своего счастья и буквально грыз себя, понимая, что не может обеспечить счастья и Майку, который из кожи вон лезет, лишь бы ему угодить. И с каждым днем парень чувствовал себя все хуже, потому что Шмидт ни разу не сорвался на него, ни разу не обиделся и не ушел, когда Джереми забивался в какой-нибудь угол, игнорируя все обеспокоенные вопросы Майка и не желая принимать его заботу. Он слышал столько боли и беспомощности в голосе единственного любящего его человека, когда тот не получал ответы на свои вопросы, он хотел ответить, но не мог, потому что с каждой секундой ему становилось больнее. Фитцджеральд не мог принять любовь Майка и страдал от того, что не может полюбить его также. Парню нечем было платить за такую заботу. Шмидт поднимал в конце концов на руки залившегося тихими, беззвучными рыданиями Джереми, относил к кровати, заворачивая его в плед, и гладил по голове до тех пор, пока тот не засыпал. Фитцджеральд думал о том, как страдает сам Майк, и от этого становилось только хуже. Как это, должно быть, ужасно — видеть как твой любимый человек с каждым днем все сильнее отдаляется от тебя, не принимает твои любовь и помощь. Фитцджеральд искренне жалел Майка, но ему лишь изредка удавалось увидеть огонек грусти в его глазах. Он не грустил, не обижался, и Джереми думал, что люди на такое не способны. Он честно пытался исправиться, принять любовь Майка хотя бы ради него, измученно улыбался и даже сам обнимал, но ведь тот все прекрасно понимал. Все, что бы они не делали друг для друга, приводило к обоюдным страданиям, и Джереми больше жизни желал, чтобы Майк оставил его, пока еще не поздно, не из ненависти, а только из желания не сделать ему еще больнее, одновременно навредив и себе. Парень до дрожи поджилок боялся привязаться, потому что шестое чувство подсказывало ему — он останется один с расколотыми стенами и сердцем. Даже понимая, что Майку совсем не нужна его ложная любовь, Фитцджеральд не мог остановиться. Чувствуя чуть затрудненное дыхание Майка, разглядывая тщательно скрываемую пелену желания на глазах, которые Джереми подмечал, когда Майк думал, что его не видят, парень все глубже опускался в яму отчаяния. «Я должен, должен, должендолжендолжендолжен..» — у парня тряслись руки, когда он подошел ко вкручивающему лампу Майку, еще раз мысленно проговаривая все свои действия до определенного момента. Он надеялся, что после этого Шмидт возьмет все в свои руки. Джереми задержал дыхание, обнимая Майка дрожащими руками и быстро утыкаясь носом в его шею, неумело целуя и зажмуриваясь. Шмидт захлебнулся воздухом и, сжав в руке лампочку, порывисто обнял парня, прижимая его к себе и потянулся было к его ключицам, как почувствовал, насколько сильно дрожит Фитцджеральд в его руках. Майк быстро поднял взгляд и заметил в глазах Джереми дикий, непреодолимый ужас, который тот не успел спрятать, тут же отшатываясь от виновато отвернувшегося парня. Шмидт долго смотрит на него, тяжело и яростно дыша, а потом, издав какой-то дикий звук, с размаху разбивает до сих пор сжатую в руке лампочку, бросая ее в стену. — Одолжения мне нужны меньше всего, Джер, — Майк почти шипит, пулей вылетая из комнаты. А через пару секунд парень слышит, как хлопает входная дверь, и ноги его будто подкашивает. Джереми падает на колени, руки его упираются в мягкий ковер, сжимая белый флок между пальцами, сердце пропускает пару ударов, а солнечное сплетение горестно сжимается, будто давая сигнал не пролитым сегодня слезам. Фитцджеральд утыкается носом в ворс, чувствуя, что теперь, кажется, потерял все хорошее, что было в его жизни. Он никогда не думал, что Майк может уйти, пусть и на немного, обидевшись или разозлившись — его Майк никогда не покидал Джереми, когда ему было так плохо. Парень, задыхаясь от переизбытка эмоций, только сейчас понял, насколько сильно успел привязаться к Майку. Ведь он всегда так хотел, чтобы его оставили в покое, не трогали, когда так плохо, почему же сейчас все, чего хочется, это почувствовать как тебя обнимают заботливые и родные руки? Джереми валится набок, сворачиваясь в калачик около дивана и прижимая к груди колени, и с ужасом осознает, что вот он, доверившийся и сам не помнивший когда, остался один — самые страшные кошмары его воплотились в жизнь. Дрожь пробирает его вновь и вновь — парень не может и подумать, что Майк вернется, ему все кажется, что он ушел навсегда, и не вернется больше никогда, забудет про свою квартиру, вещи и город, сбежит на другую планету, лишь бы больше не видеть Джереми. Фитцджеральд ничего не слышит, буквально отключается от реальности, стараясь усмирить свои и так еле слышные рыдания, а поэтому не помнит, сколько проходит времени прежде чем кто-то легко, как пушинку, поднимает его с ковра, укладывая себе на руки, словно маленького ребенка, и шепчет одно горькое «прости» ему на ухо, утыкаясь носом в его волосы и прижимая к себе как никогда крепко. Парень не верит, что его не покинули, и когда разлепляет веки, чтобы посмотреть, кто вернулся к нему, видит отблески слез и в глазах склонившегося над ним Майка, который уже успел перетащить его на диван. Джереми громко всхлипывает и порывисто обнимает его за шею, а на душе у него впервые становится спокойно. — Прости меня, пожалуйста, прости, — шепчет ему на ухо Шмидт, прижимая все еще подрагивающее тело Фитцджеральда к себе так, что тот начинает задыхаться, — Прости, я не подумал, вспылил… Джереми чуть поворачивает голову, рассматривая Майка, который, вопреки обыкновению, не успел надеть на голову кепку, в которой он, кажется, чуть ли не спал, и понимает, что именно сейчас они стали такими живыми, чувствующими и настоящими. Парень тянется к Шмидту совершенно искренне, и тот накрывает его губы своими, переходя затем вверх и сцеловывая влажные дорожки с его щек. Сжав тонкими пальцами плечи Майка, Джереми тянет его на себя, откидываясь на диван, и теперь у него уже нет ощущения, что все это неправильно, пошло, и что все это «нужно Майку». Теперь это нужно им обоим как способ показать не только любовь и доверие, но и переход к чему-то более важному новому в их жизни. И Шмидту уже не кажется, что его обманывают. Нависая над парнем, Майк забирается рукой под его толстовку, оглаживая ладонью мягко прогибающуюся поясницу, и переходит поцелуями на тонкую бледную шею, еле сдерживаясь, чтобы не простонать, потому что его по-настоящему ведет. Ему отвечают, ему наконец отвечают совершенно искренне, а большего Шмидту и не надо. Джереми чуть откидывает голову назад и приподнимается на локтях, помогая Майку стянуть с него толстовку, тут же утопая в собственных ощущениях от мягких укусов и поцелуев, атакующих его тело со всех сторон, и настолько забывается, что слишком поздно понимает, что остался уже и без джинс, а нависший над ним Шмидт еще одет. Фитцджеральд резко выдыхает, мягко потянув наверх край майки возлюбленного, наблюдая за тем, как тот моментально от нее избавляется и вновь наклоняется, уходя куда-то совсем вниз. А чуть позже Джереми задыхается от смеси возбуждения, удивления и стыда, потому что чувствует горячий язык на своем члене и пальцы, с силой сжимающие его бедра. Парень выгибается дугой, и под его спину моментально подкладывают оказавшуюся рядом подушку, разводя его колени в стороны, а между ягодиц он уже чувствует влажные пальцы, хрипло дыша и с замиранием сердца встречая каждые новые волны мурашек по телу и странного, растягивающего тепла в животе. Фитцджеральд со свистом выпускает воздух из легких, чувствуя легкий дискомфорт от того, что ему негде спрятать взгляд, да и руки его намертво вцепились в обивку дивана — должно быть, он совсем не отвечает Майку, и тот переживает и, возможно, расстраивается… Но это чувство тут же проходит, когда свободная рука Майка опирается на диван прямо рядом с головой Джереми. Тот облегченно выдыхает и утыкается носом в сгиб локтя, а руки его, не знавшие себе места, обхватывают Шмидта за плечи, сжимая особенно сильно, когда тот делает резкие или нетерпеливые движения рукой там, внизу, о чем стыдно даже подумать. Фитцджеральд еще сильнее жмурится, представляя, как он выглядит со стороны, и Майку почти хочется смеяться. Но он склоняется вниз, проводя языком по взмокшим выпирающим ключицам парня и в первый раз тихо постанывая от нетерпения, потому что собственный стояк давно не дает покоя, сжатый плотной тканью джинс. Джереми расслабляется, притягивая Майка совсем близко к себе и слегка подаваясь бедрами вперед, тоже заходясь в тихом, еле различимом стоне. Шмидт шипит, отстраняясь, и сквозь посвистывание собственного носа Фитцджеральд различает шорох одежды и скрип разъезжающейся молнии, однако на этот раз паника охватывает его лишь потому, что он понимает, что доверился Майку полностью и бесповоротно, теперь уже навсегда, сломав последний барьер, однако отступает она быстро. Джереми открывает глаза, но голову не поворачивает, и встречается взглядом с Майком, у которого на лбу выступил пот, а все лицо в красных пятнах. Парень не удерживается и тихо, искренне смеется, прикрывая глаза, а в следующую секунду чувствует, как легкая тянущая боль растекается между его ягодиц, и на него снова приятно наваливается Майк, давая обнять себя за плечи и чуть сильнее приподнять бедра. Чувствуя кусающий поцелуй в районе своей шеи, Шмидт тихо рычит и входит до конца, а Джереми покрывает укусами его тело, где может достать, а потом тихо стонет в рот Майка, приподнимая голову для поцелуя. Тот буквально сминает его губы своими, чуть прикусывая нижнюю губу, и слегка оттягивает ее на себя, отводит бедра назад и вновь толкается вперед, совершая движения с нарастающими темпом и скоростью. Фитцджеральд под ним хрипло дышит, уткнувшись носом в шею и изредка покусывая возлюбленного за кадык, стараясь прогнуться сильнее, чтобы пустить Майка еще дальше и глубже, показать ему все свое доверие и потереться собственной изнывающей плотью о его пресс. А Шмидт не знает, отчего его ведет больше — от того, что Джереми так выгибается или от того, что может так выгибаться, потому что наконец полностью отдается в его руки и верит, верит, верит… Парень приоткрывает губы, пуская настойчивый язык Майка в свой рот, и сталкивается с ним своим, чувствуя, что возбуждение со стремительной быстротой собирается в районе паха, а через пару секунд тихо вскрикивает, сжимаясь и выгибаясь дугой. Через пару движений, преодолевая сопротивление сжимающихся мышц, кончает и Майк, ткнувшись лбом под ключицу Джереми. Парни с минуту лежат, не двигаясь, а затем Шмидт, коротко хрипнув, отстраняется и падает сбоку от Фитцджеральда, прижимая его к себе. А тому плевать даже на то, что они с Майком совершенно грязные, потные, да и измазаны кое-чем еще. Джереми принимает объятья возлюбленного, и сам приобнимает его за шею.