You're my obsession

Cinema BiZarre - My Obsession Обсессивно-компульсивное расстройство. Состояние, представляющее собой периодически, через неопределённые промежутки времени, возникающие у человека навязчивые нежелательные непроизвольные мысли, идеи или представления. Вроде бы так просто, так легко. Вроде бы ничего сложного, ничего нового, ничего такого, от чего хотелось бы выть, сдирая глотку до кровавых нарывов. Ничего из этого не предвещает состояния, при котором кипят мозги. В буквальном смысле. Варятся в кипятке собственных мыслей, покрываясь волдырями. Состояния, когда ты горишь заживо, не имея сил орать. Состояния, когда не замечаешь и не слышишь ничего. Когда рядом лежащая Малия, – Малия, черт ее дери! - увлеченно говорит о чем-то, размахивая руками, а ты просто не слышишь ее. Вроде бы и хочешь слышать, вроде бы и надо. Не хочешь. Не надо. Когда стираешь пальцы до кровоточащих мозолей, снова и снова набирая заученный набор цифр, и тут же стирая их. Набираешь и стираешь. Набираешь и стираешь. Набираешь. Стираешь. Блять. Когда хочешь поехать куда-нибудь подальше и проорать имя. Просто ебаное имя, которое не можешь произнести вслух. Ни при отце, ни при Скотте, ни при Малии. Тем более не при Малии. Не приведи Господь при Малии. Стайлз тогда удавится собственными руками. Потому что именно она смотрит тем самым странным взглядом, когда Стайлз зависает. Отключается, переносится в другую реальность. В гребаную реальность имени Дерека Хейла. И Малия видит это, чувствует, догадывается. - Ты думаешь о нем. И это, черт возьми, не вопрос. Это фраза человека, твердо уверенного в том, что он говорит. А она сейчас в этом уверена так, что не отвертеться, как бы ни хотелось. Стайлз не хочет, но он затягивает удавку на шее и поднимает глаза. - Ты о ком? – Стайлз пытается, он честное слово пытается. Пытается не выдать себя, пытается прямо и максимально непонимающе смотреть Малии в глаза, пытается не думать о том, что лучше быть одержимым темным духом и хотеть убить всех и вся, чем быть одержимым Хейлом и хотеть быть с ним двадцать четыре часа в сутки семь, блять, дней в неделю. Дети в школе учат правило, что жи-ши надо писать с буквой «и», а Стайлзу надо было зазубрить, как Отче наш, не влюбляться в Дерека, мать его, Хейла. Стайлз всплывает только тогда, когда затянувшаяся тишина бьет то ли по барабанным перепонкам, то ли звонкой пощечиной по лицу. Он моргает и теперь более менее ясно смотрит на девушку. А она стоит и продолжает смотреть, будто бы заглядывать туда, куда даже сам Стайлз не решался заглядывать, потому что слишком глубоко. Потому что слишком страшно. - Ты смотришь на него. Когда думаешь, что никто не видит. – У Малии дергается уголок рта, а голос настолько спокойный, что Стайлз удивляется – как они продержались в отношениях столько времени? – Ты ищешь его глазами, когда мы все приходим в лофт и только, найдя, выдыхаешь. Стайлз просто стоит, элементарно не имея сил оправдываться и нести какую-нибудь чушь. Он вообще не понимает, почему этот разговор начался именно сейчас, почему Малия вытаскивает на белый свет из него все, что можно и нельзя. Он опускает взгляд и усердно заламывает пальцы, чтобы унять сердечный ритм, потому что его слышит не только Малия, а, кажется, весь близ лежащий район. Поэтому он невольно вздрагивает, когда на его руки ложатся прохладные пальцы и легонько сжимают. - Стайлз, я люблю тебя. – Малия кладет на щеку Стайлза ладонь, а большим пальцем поглаживает остро выступающую скулу. – Люблю, но не уверена, что это та любовь, которая должна быть в отношениях. То, что было и есть у нас, скорее всего, поддержка. Да, наверно, именно она. Стайлз просто продолжает смотреть и молчать, словно язык забился куда-то в глотку и не дает сказать ни слова. Он надеется, что в его взгляде Малия прочитает все то, что он не способен сейчас сказать. Он опять проваливается в свои мысли, а выныривает только при упоминании имени. - …с Дереком у вас я думаю..я думаю, что это любовь. Та самая, настоящая. Не спрашивай, почему я так в этом уверена, - Стайлз видит слезы, стоящие в глазах девушки, и мысленно просит у нее прощения за весь тот обман и всю ту боль, которую он ей причинил. Как бы она не храбрилась, он знает, что он ее ранил. – Просто знаю. – И обнимает его. Так, как ни разу до этого. Как будто прощаясь, и тихо шепчет на ухо, – Иди. И весь мир вместе с комнатой, Малией и ночником на прикроватной тумбочке исчезает из поля зрения. Остается только лишь темная пустота, а в ушах херачит «Иди». И когда джип трогается с места, а на непослушных пальцах вспухает царапина от ключа зажигания, Стайлз понимает, что теперь, когда машина несется по дороге, нарушая все допустимые запреты, когда сердце скачет галопом в груди, норовя выскочить на приборную доску, когда все мысли уже давно не в голове – все, что было «до» – не имеет значения. С грохотом теряет здравый смысл. Когда двери лофта раскрываются, а спустя несколько секунд на губах чувствуется тепло, когда на шею ложатся горячие ладони, контрастирующие с холодной кожей, когда Дерек целует медленно и глубоко, вжимаясь в Стайлза и вжимая его в себя все сильнее, будто бы между ними есть еще, хотя миллиметр, тогда Стайлз понимает, что они будут гореть в гребаном аду. Вместе, потому что хотеть чего-то настолько сильно, а, получив это, остаться в живых – это грех. Так нельзя. Можно. И Стайлз готов гореть за это в самом жарком котле в аду, если так нужно. Необходимо. Он готов на это, если это плата за одержимость Дереком Хейлом.