Игристое вино

Словенский горнолыжный курорт Блед славился своей посещаемостью в любое время года: панорама заснеженных горных вершин притягивала к себе объективы фотоаппаратов, протяжённые трассы манили любителей спорта, свежий воздух наполнял лёгкие до отказа и приятно кружил голову. Весь день он буквально кипел туристической активностью, но сейчас, в приглушённом сиянии угасающего заката природа затихала. Опускались деликатные сумерки, укрывая пейзаж мягкой вечерней дымкой. Постепенно зажигалась вереница огоньков, точно рождественская гирлянда. Само одноимённое озеро отражало их золотистое свечение, и казалось, что это бумажные фонарики парят над его сапфировой гладью, подёрнутой тонкой фатой льда. Шпиль белокаменного замка сверкнул в последних лучах солнца — он расположился на крохотном, озеленённом елями островке в сердце озера, омывающего землю, будто океан. Минуло полчаса, и всё вокруг стихло. Янез Маргон стоял у окна, сложив за спиной ладони в замок, и наблюдал, как сказочная картина менялась на его глазах. Окутывающая тишина неимоверно давила на уши, а в голове шумно пульсировала кровь — юноша совсем утомился, и его тянуло наконец прилечь и отдохнуть. День выдался сложным: в компании двух итальянцев, попеременно подолгу сканировавших его понятными лишь им взглядами, он чувствовал себя как никогда неудобно. Уже в полдень он пожалел, что решил пригласить их на обсуждение пунктов сотрудничества — в хорошую погоду что для Феличиано, что для Ловино вопрос дела всегда вставал на второе место. Первое же занимали разного рода развлечения. Нескольких часов, проведённых на морозном воздухе, им, раскрасневшимся, хватило, чтобы сделать одолжение бутылке вина, и теперь урывками посмеиваться по каждому будоражащему их поводу. И ещё Дражен. Младшему Варгасу вздумалось прихватить с собой хорвата, который упорно действовал словенцу на нервы, ни разу не забыв вставить колкость насчёт его, мягко говоря, незначительного роста. Итальянцев это нисколько не смущало, наоборот, под вечер, уже навеселе, они умудрялись отвечать и поговаривать, как им нравятся подобного рода собрания. Янез сжал зубы: его возмущало то, как без зазрения совести троица лицезрела выражение добровольной муки у него на лице. Если бы не чёртова стеснительность и неисчерпаемый запас вежливости, он бы пинком выставил их за порог и обратно пустил бы нескоро. Тем не менее, внутренний голос шептал, что нельзя так поступать с партнёрами, мол, «ты что, не припоминаешь, как сложно тебе было добиться признания после распада Югославии?». Тут и там только и болтали о чуть ли не дворцовых переворотах, делавших каждую его попытку уцепиться за дружбу хоть с кем-нибудь тщетной. Но деньги он любил и считал их хорошо, и именно поэтому в евросемью его приняли и довольно высоко оценили. Честно говоря, начихать он хотел на таких партнёров, но молча сидел в своём углу, переписывал монетные учёты и послушно не высовывался. Прошло ещё немного времени, и Маргон расслабился. Он вздохнул, пригладил золотистые волосы. Миниатюрная закрученная прядка осталась на месте, заставив его нахмуриться — австро-итальянское влияние давало о себе знать всякий раз, когда он представал перед зеркалом. Правда, он был благодарен хотя бы за то, что она не являлась эрогенной зоной. Прислушавшись, он заключил, что его гости угомонились. Дражен изредка подёргивал струны гитары в каком-то лиричном мотиве и пытался напевать, братья Варгасы и вовсе не издавали ни звука — стало быть, они заслушались или просто уснули. Альпийский горный массив за окном окончательно запеленала снежная ночь, и небо стало совсем чёрным, как графит. Отстукивая пальцами ритм собственного гимна, который был единственным, что пришло ему на ум, Янез вздохнул. Разобранная постель в углу бесстыдно манила завершить этот день на своём податливом лоне, и, собравшись с мыслями, словенец мотнул головой и разогнулся. До слуха долетел лёгкий, ненавязчивый скрип деревянных ступеней — обычно так тихо ступает ребёнок, крадущийся ночью за сладостями мимо спящих родителей, потому что боится их потревожить. Янез не дышал и расслышал, как человек на лестнице на мгновение замер, но потом снова продолжил подниматься к нему в комнату. Юноша подумал: кому в такое время вздумалось его потревожить? Чёрт возьми, если это тот самый Дражен, будь он неладен, то он не станет с ним церемониться и выпроводит вон сию же секунду. Да кто бы это ни был! В конце концов, день терпения он перенёс, а теперь имеет полное право на отдых. Когда визитёр встал в дверях, Янез вцепился в стол, представляя, что дерево рано или поздно заскрепит под таким давлением. Но скрипнула лишь дверь в комнату, и словенец тут же прорепетировал в голове, что именно он тому выскажет. – Buona notte, Янез. Янез встрепенулся. Этот голос он узнал бы из тысячи говоров, сливавшихся в одну какофонию, независимо от того, хотелось ему этого или нет — чересчур цепко засел он у него в черепной коробке. По спине прошла дрожь, и он поймал себя на мысли, что не может обернуться — шею точно парализовало. Слишком темно, слишком поздно, слишком тихо. Это то самое идеальное время, когда подобные ночные мотыльки выходят на охоту. Янез медленно повернув голову. Феличиано, он же Варгас-младший, он же Северная Италия, прислонился к дверному косяку и смотрел ему прямо в спину, чуть склонив голову набок. Сколько пластичности и изящества было в его позе, ни одного угловатого изгиба. Чёрные ботинки, тёмные брюки, белая рубашка — предметы официального костюма, только слегка помятые. Но эта лёгкая небрежность почему-то особенно его украшала, подчёркивала в нём управителя-синьора, а не делала из него поддатого трудоголика. До боли знакомый портрет, обычно с пятницы на субботу Маргон выглядел очень на сий образ похожим. – Уже разбираешься? — прошелестел он и сделал шаг в комнату. Янез позволил себе пошевелиться, повернулся к юноше и опёрся спиной об стол. – Да, я бы хотел поспать, — в каждом слоге сквозила истинно австрийская, аристократичная немногословность. — День выдался сложным, он меня утомил. Уголок губ Феличиано вздёрнулся. Он наверняка вспомнил Родериха, который в своём большом австро-венгерском спектакле отвёл ему роль поломойки, не имевшей права и голоса подать, когда время подходило к обеду — паста, которой он переедал в детские годы до того, что выворачивало, для него была под запретом. Надо было учиться выживать под чисто национальным германским производителем и не давить из себя слёзы о том, как тебе чего-то там не хватает. – Понимаю, — он пригладил волосы точно так, как буквально пару минут назад сделал Янез. — Спиртным я не злоупотребляю, и для меня он тоже не прошёл легко. При слове спиртное в Янезе что-то оборвалось. Какая-то струнка внутри него противно вибрировала и пищала, как неистово пикирующий комар, и вот сейчас, кажется, наконец оборвалась. Изучая тёплые, светло-карие глаза итальянца, он отметил, что тот сознательно лгал и с упоением играл на той самой его чувствительной струнке — трезвые, они говорили, что это лишь его самый малый предел. Спустив глаза ниже, Янез увидел, что меж двумя его пальцами балансировала бутылка вина. Новая, обтекаемая и вовсе непочатая. Поймав взгляд словенца, Феличиано очень натурально зарделся в смущении. – Ох, я совсем забыл о подарке, дорогой. — За дорогого Маргон готов был дать ему в челюсть — слишком живо было воспоминание о том, как этот господин, точно саранча, оккупировал его территории. Тогда он был слишком недееспособным, чтобы постоять за себя. Впрочем, и сейчас, как бы он не просил, силы в нём не прибавилось. — Смотри, что я для тебя приготовил. На этих словах он поднял бутылку и продемонстрировал ему этикетку. Ещё один чисто национальный производитель — на сей раз итальянский. Белое, игристое, с водянистой структурой, напоминающей разбавленный мёд. Он сахаром оседает на губах, а оно — нет, лишь освежает и приятно омывает жемчужные зубы. Не будь Янез ограниченным самостоятельно возведёнными рамками, то в конце концов не вытерпел и припал бы губами прямо к горлу, упиваясь этим вкусом, пока не впитает всё до последней капли. – Благодарю, но... я не пью. Варгас-младший шире усмехнулся. Он подошёл вплотную к словенцу и расправил недоумённо загнувшийся воротник его рубашки. – Вино не пьют. Вино дегустируют. – Я больше не пью, — упрямо и куда более дерзко вставил Янез, думая, кого именно из них двоих он больше пытался в этом убедить. Этому неумелому, шаткому отказу не очень хотелось верить, но Феличиано не настаивал, а весьма дипломатически подходил к ситуации. – Вот оно что. Янез украдкой взглянул на итальянца. Глаза прикрылись, а губы тронула улыбка — на лице то самое страшное выражение невинного божьего ангелочка. Оболочка святости, скрывающая демона во плоти. По спине прошёл холодок — так жутко было не видеть его глаз, они скрыты веками, будто их нет вовсе. Сильнее всего он желал сейчас, чтобы он вновь скользил по нему янтарно-медовым взглядом, но не пугал этими пустыми глазницами. Самый верный знак, что он пришёл не запах его комнаты вдохнуть, и скоро точно что-то случится. – Ну хорошо. Он вновь открыл глаза и, не разрывая зрительного контакта с юношей, опустил бутылку на пол куда-то между его ног, делая это так же неимоверно пластично, как большая гибкая кошка. Застыв склонённым на какое-то время, Феличиано стал плавно подниматься, ведя ладонями вверх по брючинам Янеза. От подобной неожиданности он пошатнулся, потому что ощущение посторонних рук на собственном теле даже через плотную ткань обожгло кожу. Выпрямившись в полный рост, Варгас расслабил и руки, теперь держа их прямо на уровне паха словенца. От нагнетания интима в воздухе кольнуло электричеством. Маргон не мог отвлечься от гипнотического взгляда венецианца и проверить, закрыл ли тот за собой дверь. Мысль о том, что даже его брат мог подняться и лицезреть их в этой позе, останавливало ритм сердца, и оно ухало в чёрную глубину. Ладно, если бы он просто увидел их, но кто был в праве утверждать, что Ловино не решился бы составить им компанию? Янез прикрыл глаза и дёрнул бровями — групповой секс на его памяти имел место быть, но никак не в плену двух славно опьянённых добрым вином итальянцев. Что до самого Феличиано, то он пробуждал в нём невозможный калейдоскоп чувств — от неконтролируемого, платонического таяния от одного его взгляда до незамысловатой ненависти. Давным-давно ещё были времена, когда тот скрашивал его пребывание в австрийском доме чистым юношеским пением, развлекал рассказами о том, как он, маленький дьяволёнок, несколько раз подсматривал за Эдельштайном и не бросил усомняться в его мужской силе, и даже изредка, когда его захватывало вдохновение, брался за палитру и давал уроки рисования. Однако, с течением лет миловидный мальчик сгнил изнутри, испорченный чувством любви к деньгам и разврату. – Янез, я подумал... — пальцы Феличиано задвигались и пробежались по ткани к кожаному ремню. — Я был бы не прочь провести с тобой ещё один день. Но вдвоём, ведь мы так давно не общались... – В силу особых — Янез подчеркнул это слово — обстоятельств, я не хочу, чтобы... наше общение заходило дальше рабочих вопросов. Не то оскорблённый, не то сочувствующий смешок со стороны итальянца — в контексте тот понял абсолютно всё. Маргон мысленно чертыхнулся, когда ощутил, что на его рубашке расстегнули пуговицу совсем рядом с поясом брюк и проникли внутрь ладонью. Рукой такой загорелой и такой холодной. Мышцы живота напряглись до предела, будто до жути страшились этих прикосновений, пронизанных смертельной дозой электрического тока. – Более семидесяти лет прошло с тех событий, а ты всё помнишь... — уголки губ Феличиано театрально опустились, выказывая крайнюю степень озабоченности. Вид его стал до того несчастным, что на миг Янез сам усомнился в непоколебимой правильности собственных слов. — Не делай из меня врага, — в приоткрытых губах в ночной темноте приглушённо сверкнули зубы. — Мы же члены Евросоюза, милый. – Евросоюз — это одна большая змеиная горка. Там все друг другу бывшие враги, — отчеканил Янез, подумав, как это в нём напоминает серба. Тот негативно, на грани отвращения относился к, так называемой, Единой Европе, но, что таить, может, он был отчасти прав, что сторонился тесных контактов с подобного рода братством, насколько у него ещё хватало сил удержаться на плаву в этом болоте взаимовыгодной корысти. – Ты очень верно мыслишь. Если подумать, и меня ты не жалуешь, — Феличиано намного подался вперёд и придавил тело юноши своим, коленом упираясь тому прямо между ног. Ритм дыхания Янеза сбился от такой бесцеремонности. Если подумать, то да. Он склонялся к тому, что больше итальянец ему не нравился. Всё, что он тогда позволял с собой делать, было ничем большим проявления чистой воды животной стороны его души, построенной на инстинктах — он был возбуждён, а тот его трахал. Он умолял его делать это глубже, быстрее, до невозможности ближе, и лишь потому, что было стыдно самоудовлетвориться на чужих глазах. Но он больше не нравился ему как человек. Человек, который не приписывает себе моральные качества, а действительно ими обладает. – Неужели ты и... вправду думаешь так? Как бы то ни было, Маргон был сильно удивлён, что Варгас с ним согласился. Он не особенно углублялся в то, какие у того отношения с Францией, Пруссией, Испанией — здешней неразрывной троицей и по совместительству одними из самых колоритных фигур в мировой истории, кто из них и каким именно образом перешёл ему дорогу. Однако, он не думал, что он всерьёз не видел в них никого, кроме бывших оппонентов (что скрывать, может быть, и настоящих), а только поглядывал на своё членство в евросемье сквозь пальцы. – К сожалению, я немного другого ждал от такой жизни. Словенец тоже верил в несколько иное будущее. Во всяком случае, мало что изменилось с момента распада югославского дома, когда для Сербии, главного транзита государственного бюджета, его имя синонимировалось со словом деньги. Он и тогда пахал на износ (и пил ровным счётом так же), и сейчас ловил себя на мысли, что если бы не создали бумажных банкнот, его бы зазнобило, когда мимо его носа тяжёлые монеты в который раз противно прозвякали в чужом кармане. – О, давно я учил тебя рисовать... — придался ностальгии Феличиано. – Помню, — Янез не уследил за тем, как жёстко прозвучал его ответ. Мысли путались и голова исступлённо раскалывалась, когда с венецианцем их обнажённые тела разделяли сущие сантиметры одежды. – У тебя плохо получалось, однако, — медовые глаза блеснули и прикрылись. — А как сейчас? – Честно говоря, не знаю. Ничего не могу сказать на эту тему. – Сейчас хорошо, — он поднял взгляд на картину за спиной Янеза. Под стеклом рамы акварель, изображающая заснеженный горный пейзаж — водяные краски застыли, покрывают бумагу блестящей корочкой льда. — Это твоя картина. Маргон не понял, было ли это вопросом или утверждением. Мозг отказывался работать, когда итальянец, опьяняющий цветущим на губах лёгким запахом алкоголя, чуть ли не полулежал на нём и сильнее придавливал спиной к столу, будто хотел его протаранить. – Красивый замок... Очень похож на Нойшванштайн, который мне показывал Germania... При одном упоминании Людвига стало дурно. Не ФРГ, не Людвиг, а Германия — вот как самозабвенно он вытягивал его имя, иглой дантиста жужжа на первом согласном. Янез едва не задохнулся, проклиная себя за то, как он посмел забыть об этом неразрывном тандеме. Конечно, более видной пары и представить себе было нельзя — импровизированный товарный знак такой крупной компании, как Европейский Союз. Светловолосый, молодой, высокий немец, являющийся его локомотивом, основной движущей силой, Атлантом, несущим на плечах всё бремя Старого Света, и изящный, ангельски добродушный итальянец, манипулирующим им, когда вздумается. «Германия, подай. Германия, отнеси. Германия, зашнуруй. Германия, накрой одеялом, мне холодно», — и ещё сотни вариаций того, как он дёргал его за вечные ниточки. А как только ниточка рвалась, он с невиннейшим выражением лица втихоря подвязывал новую. И Людвиг терпел и слушался, потому что был безответно, бездумно и наивно, словно ребёнок, влюблён в него. Во Вторую Мировую он гнул свою палку. Или же это так казалось со стороны? На самом деле, существовал эластичный ивовый прутик, который они гнули на пару. Людвиг был слишком амбициозен, он нуждался в союзнике, который добровольно, по собственному желанию подпишет с ним договор. И Феличиано, до поры до времени, играл роль такого союзника. Что до японца, третьего члена Оси, то он и в самом деле был третьим лишним, каким-то задним фоном с другой стороны Земли, и прутик гнуть ему не давали. Безусловно, одно его имя отдавалось в мозгу мыслью об оккупации, с которой и он имел счастье столкнуться. Но какой бы не отдавал приказ человек в чёрной форме с чёрным Железным Крестом, он не нанёс Янезу большего морального урона, чем уроженец региона южной Европы, достойный своей захватнической деятельностью внука Римской империи. – Дорогой Янез, все твои жизненные успехи грех не отметить. Вот и то, что должно было произойти, то, чего он боялся. Варгас вырывал, выковыривал из него запёкшийся тромб, ровно так, как откупоривают с хлопком пробку из винной бутылки. После этого по бокалам разливается рубиновый нектар, и точно так же в Янезе вскипит кровь, которой он вот-вот захлебнётся — в лёгких воздуха словно нет вообще. Он вздрогнул, когда увидел, с какой лёгкостью, тихонько мурлыкая оперную арию себе под нос, тот извлёк из кармана штопор. Каждое движение пальцев итальянца заставляло Янеза нервничать, потому что и раньше он пользовал его, толком не раздевая. Не было никакой гарантии, что тому не пришло бы на ум содрать с него брюки и отыметь его этой ледяной алюминиевой вещью в зад. Феличиано художественно воздушным движением кисти приподнял с пола бутылку, будто она не имела веса. Тёмно-аметистовое стекло поблёскивало в иллюзорном свете нарождающейся луны, выходящей на ночной дозор на чистейший безоблачный бархат неба. – Давно не пьёшь? Итальянец спросил это с такой интонацией в голосе, как если бы Янез присутствовал на приёме у врача. Его бесстрастный официальный тон ещё походил на допрос с пристрастием, когда пойманная жертва под режущим глаза флюорисцентным лучом лампы готова признаться во всём, лишь бы её не пытали дальше. – Достаточно. Врал — недавно. И недавно до такой степени, что любое отступление от данного самому себе слова каралось новым всплеском зависимости. – Как воздержание? Не очень, я смотрю. Он снял спираль металлической крышки и начал закручивать штопор, бережно придерживая двумя пальцами. Янез молчал и пристально следил за ним. Точно так закупоривший царапину тромб понемногу, массирующими движениями открывался и обнажал слабо кровоточащую ранку, со всяким новым напором истекающей кровью всё сильнее. В висках застучалось сердцебиение, и Маргон приложил ладонь к гудящей голове. Спустя мгновение Варгас виртуозно вытянул пробку, чей тихий хлопок оглушил словенца, точно пушечный выстрел. Если бы его не вжимали в стол, он бы скорее согласился упасть в обморок, только бы не вкусить запретный, жизненно необходимый ему нектар вновь. Столько грусти и вселенской муки на лице у него не было, ещё когда братья-итальянцы и хорват отпускали в его честь двусмысленные шуточки. Данная ситуация же имела лишь один смысл — попробовать это вино на вкус, чего бы оно не стоило. Феличиано поднёс горло бутылки к носу и вдохнул аромат напитка, по-прежнему не сводя с лица Янеза внимательного и игривого взгляда. С наслаждением закончив упиваться его запахом, он восторженно заключил: – Хорошее вино. Лучше, чем я предполагал. Внутренний голос словенца яростно плевался о том, какая он бесхребетная тряпка, что ноги об него вытирают и правильно делают, что он сам виновен в собственной мягкости и бесхарактерности. В ответ — жалкую попытку защититься — он мог привести лишь один аргумент о том, что даже библейский сюжет не лишён низости, и Варгас-младший сейчас, точно Змей в райском саду, искушал его желанным, сладким, лоснящимся от мёда яблоком. Он тщетно двинул бёдрами, попытавшись высвободиться, но лишь затем понял, что поступил ещё хуже — он потёрся наливающимся свинцом, возбуждённым органом об пах итальянца. – М-можно... попробовать? Янез зажмурился, когда беспомощно просипел эти слова. Подлинный хищник перед ним ликовал от того, как искусно ему удалось его соблазнить. Взгляд жгуче-янтарных глаз скользнул по мертвенно бледному лицу, отметив, что по коже стекла тонкая прозрачная струйка пота. Словенец сам не мог понять, жарко ему или холодно, его знобило и бросало в дрожь. Открыв наконец глаза, сразу не привыкшие к окружающей темени, он обвёл рассеяным взглядом комнату и ночного визитёра и ужаснулся, когда увидел, что его собственная рубашка была уже полностью расстёгнута, и Варгас томно наслаждался представшим ему видом. – Возьми, — прошелестел он где-то у его щеки и невесомо коснулся уха губами. Янез, укутаный дымкой забвения, шумно выдохнул и беспорядочно потянулся к бутылке рукой, но её тотчас же отобрали. – Так не берут. Давай вот как. Итальянец сделал небольшой глоток и приблизился к пылающему лицу словенца вплотную. Его глаза вновь сузились и теперь напоминали щёлочки, в которых янтарная радужка светилась угольками. Юноши были одного роста, ни на дюйм не выше один другого, но сейчас Маргону казалось, что венецианец смотрит на него, крошечного, свысока. Он сделал над собой усилие и опустил взгляд на его губы. Бледные и слегка пухлые они манили слиться с ними в страстном поцелуе и терзать до тех пор, пока сердце любовника не остановится навсегда. Капля напитка блеснула росой на розоватой коже и тоже, тоже тянула её облизнуть. Через мгновение он прикрыл глаза и коснулся губ Феличиано своими. Их жар обжёг его, заставив содрогнуться. Почувствовав замешательство партнёра, итальянец улыбнулся уголком губ и коснулся ладонями его плечей под рубашкой, чуть надавив. Поначалу поцелуй был лёгким, но постепенно набирал силу и становился крепче. Варгас не вытерпел, приглушённо фыркнул, и его язык проник в рот словенца, по-собственнически лаская нёбо. Решив, что не удержится на ногах под таким напором, Янез тоже несмело обнял за шею и зарылся пальцами в его рыжевато-каштановые волосы, притягивая лицо как можно ближе. На губах ощущался окрыляющий вкус алкоголя, сердце забилось в новом ритме и быстрее качало густую кровь. А близость отвратительного, морально разложившегося человека опьяняла во сто крат сильнее. Наконец разорвав поцелуй, Янез выгнулся, откинул голову и глубоко вдохнул, когда пожирающие каждый миллиметр кожи губы итальянца перешли ему на шею. Видя перед собой лишь злополучную картину, которую тот похвалил, он раздумывал, почему устремляющийся вверх шпиль замка грозился проткнуть ему горло — видимо, потому что смотрел на акварель не под правильным ракурсом. Вскоре и Феличиано закончил пламенные ласки и тряхнул Маргона за плечи, обратив на себя внимание. Тот же сейчас пребывал в полубессознательном, восторженном состоянии — шоколадные глаза искрились, белые, как снег, щёки пылали. – Ну как тебе? — поинтересовался Варгас-младший, пригладив золотые волосы юноши, и накрутил оттопырившийся маленький локон на палец. — Нравится? – Очень, — щёки стыдливо залила алая краска, по телу растеклась знакомая истома, на подавление которой Маргон истратил все свои силы. Слишком громкими словами он уверял, в первую очередь, самого себя, что бросит, а сейчас эта недооценимая борьба бесспорно обернулась поражением. – Хочешь ещё? – Да, хочу... — да, он в самом деле хотел. Жаждал до такой степени, что готов был вобрать всё до последней капли. – Подожди, — венецианец слегка оттянул его нижнюю губу большим пальцем и теперь нежно и в то же время сладко поцеловал. — Сначала я тебя рассмотрю. Янез зарделся ещё гуще. Тряхнув мокрыми волосами, он пристыженно отвернулся и опустил взгляд, поскольку сказали ему это очень сексуально. Феличиано спустил его атласную тёмно-синюю рубашку с плечей и стал наблюдать сияние бледной, в ту же секунду покрывшейся мурашками кожи. Медленно снижая взгляд, он остановился на груди и осторожно, как до фарфора, дотронулся небольшого пресса, который словенец уже столько лет не разрабатывал. Эта нежная, отвердевшая мягкость пробуждала в итальянце чувство платонического обожания, схожее с любованием мраморной статуей, возжеланием созданного своими руками произведения искусства. – У тебя такая красивая грудь... — хрипло прошептал он. — Я ошибался, когда представлял тебя хрупким. Он поедал немигающим взглядом его бледный торс, не упуская ни одной клеточки кожи. Очертя ногтём потемневший ореол соска, склонил голову и коснулся губами где-то в области сердца. По телу в который раз прошёлся потусторонний холодок, предупреждающий, что он вновь во власти его похоти, не знающей предела, что перед глазами у него был не кто иной, как бывший убеждённый фашист, суровый католик, оккупант его славянских территорий и самых сокровенных, интимных зон, однако, Янез только мысленно пожал плечами. В данный момент он был достаточно пьян и слаб от усталости, заработанной за день, и ничего не мог с собою поделать. Феличиано бережно приподнял его за талию, отстранив от стола, и отметил про себя, что в этом месте спина уже прилично разгорячилась и вспотела. С непривычки Янез слегка пошатнулся, по-прежнему обвивая руками его шею, и даже весьма удивился: неужели его решили просто взять и отпустить? Впрочем, он быстро пожалел об этом. Итальянец оторвал руки от своей шеи и перевернул его на живот, с большим напором вдавив в деревянную поверхность и заставив словенца упереться в неё ладонями. Маргон опешил и опять мотнул головой, растрясая клубок насмерть спутанных мыслей. – Ты прости меня, солнце. То, как убедительно у него вдруг попросили фальшивого прощения, не понравилось Янезу, и он насупился. Он не мог взять в толк, с чего у Варгаса изменилась интонация, сделавшись смиренной и даже какой-то заботливой. Но это, бесспорно, была очередная его роль, которую он играл, как заслуженный театральный актёр. Феличиано расстегнул кожаный ремень его светлых брюк — тот самый, который он, наподобие скрытого от посторонних глаз фетиша, хранил ещё со времён распада рассыпавшейся пеплом югославской республики — и чуть стянул их вместе с боксерами, обнажив тёплую кожу. Запустив всё такую же холодную руку ему в трусы и нащупав горячую твёрдую плоть, он упоённо усмехнулся и прикусил Янеза за ухо. – Да ты вырос, мальчик. Надавив, он провёл рукой сверху вниз и услышал, что словенец сдавленно захрипел и ахнул под натиском безжалостной дрожи. «Что ж, хорошо, можно начинать», — проскользнула мысль в голове Феличиано, начавшего набирать стремительный ритм. Резким движением он содрал бельё окончательно, и морозная прохлада, разгулявшаяся по комнате, парализовала все тело юноши ниже пояса. Янез стряхнул крупную каплю пота, стёкшую по его носу, и исступлённо вцепился в стол — загорелые тонкие пальцы Варгаса точно опутывали его самую сокровенную сущность осминожьими щупальцами. Поняв, что звякнула пряжка на ремне итальянца, и услышав звук расстёгивающейся молнии, он сболтнул что-то, что в то же мгновение позабыл. Когда анального отверстия коснулась неимоверно жгучая плоть, ещё одна струна выдержки внутри него с замогильным треском порвалась. – Н-насухо? Янез не сомневался в том, что итальянец знал толк в извращениях, имел понятие, как причинить боль, как заставить жертву биться в агонии, разрываясь между непреодолимой жаждой умереть, лишь бы не ощущать его пылающих прикосновений к своему телу, и желанием умолять о продолжении. Он и раньше издевался над ним до темени перед глазами, но Маргон втайне надеялся (свято верил, надо сказать), что спустя семьдесят лет подобному не будет суждено повториться, что он хотя бы немного изменился. Глупая наивность когда-то должна была начать его губить, и одна из таких смертей благополучно наступила сейчас. – Да, милый. А что, нельзя? — переизбыток сахарности в мелодичном голосе можно было сравнить лишь с подобной убойной дозой в нём яда. – Но... нет, пожалуйста... прошу, нет... От одной мысли, что он снова порвёт его изнутри, к горлу подступал горький комок, не дававший глотнуть новой порции воздуха. Его будто не услышали — внутренность растянулась, чужая плоть, проникнувшая глубже, неприятно и болезненно её натирала. Итальянец хлопнул его по лопаткам, заставив упасть на стол, и лёг ему на спину, крепко обхватив руками вокруг живота — и когда у него прибавилось столько силы? Янез почувствовал высокую температуру его обнажённого торса, с довольно ощутимым прессом, с колкими рёбрами, которые точно вот-вот собирались пилить ему позвоночник. Склонившись к уху словенца и убрав прядь взмокших светлых волос, Феличиано прошипел: – Как жаль. Ты, как тогда, совсем не растянут. А потом Янез, казалось, оглох от собственного крика. * * * Внизу, на первом этаже, у камина в кресле растянулся Ловино Варгас, задрав ноги на кофейный столик, и покуривал сигарету, которой его угостил хорват. Сам Дражен сидел точно напротив, постукивая костяшками пальцев по лакированному дереву акустической гитары и припоминал мелодию песни, которую думал сыграть. Оценочный взгляд его дубово-зелёных глаз скользил по расслабленному телу гостя и отмечал каждое его движение. Южный итальянец же старательно делал вид, что ему наплевать на подобное внимание, и продолжал заниматься своим делом, а именно курить и изредка потягивать кофе из фарфоровой чашечки, стоявшей на портальной полочке камина. Он деланно поморщился, когда до его слуха долетели одобрительные усмешки и поскуливания сверху. – Чем они там занимаются? — пробормотал он, будто обращался не к собеседнику, а к всемогущим небесам. – Ростом меряются, — усмехнувшись, процедил Дражен и перевёл взгляд демонически светящихся изумрудных глаз на южанина. Тот некоторое время думал над его словами, но потом разделил их значение и хмыкнул, показав белые зубы. – Я даже всерьёз думал, что грёбанный картофельник на все руки мастер... — Он выпустил изо рта дым. — Как вижу, у братишки очень высокие требования. Пожав плечами, Дражен прислонил гитару к стене и поднялся из кресла. Он сделал пару больших шагов в сторону итальянца, а их было достаточно, чтобы подойти к тому вплотную. Нагнувшись, он упёрся ладонями в подлокотники и опустил голову к смуглому лицу, освещённому маслянистым золотистым свечением огня, которым уютно потрескивали дрова в камине. – Какой дурак пьёт кофе на ночь? Ловино ранее отвернулся в сторону и не ожидал увидеть хорвата в такой близости, а потому опешил и встрепенулся, похлопав глазами. – Чего? — протянул он приглушённо и затушил сигарету в пепельнице. – Всю ночь кувыркаться будешь, говорю, — ответил Дражен. Варгас-старший отметил, что выглядит интересным и даже немного завораживающим то, как пряди светло-каштановых волос спадают вниз и почти касаются его щёк. Они казались такими мягкими, что их тянуло потрогать, погладить, зарыться в его пушистые волосы носом и вдохнуть их незнакомый, но уже достаточно чарующий аромат. Хорват сверкнул глазами и многозначительно ему ухмыльнулся, окончательно поставив точку над i. – Не буду. Если ты, конечно, не составишь компанию. В мыслях итальянца проскользнуло, что он не должен быть хуже испанца. По крайней мере, со славянином он ещё ни разу не пробовал. Надо отдать ему должное — выходит, все зеленоглазые понимают друг друга без лишних слов. * * * No, I've been trying To pick myself up off the floor, And it'd be lying To say I don't want you anymore... Янез с трудом раскрыл слипшиеся веки. В голове стоял один сплошной стон, словно тысячи покойников с кладбища обернулись живыми мертвецами и с нечеловеческим воем отправились потрошить город. Двинувшись на постели, он зашипел и застонал — многострадальный зад изнывал и покалывал мелкими острыми иголочками, самой отвратительной акупунктурой на свете. Запекшаяся кровь на бёдрах стягивала кожу, а руки заламывало так, будто плугом он пропахал поле размером со всю страну. Сев на кровати, Янез какое-то время не мог пошевелиться, умирая от незаслуженной боли, а в глазах по-прежнему было темно: он не видел ни освещённого полуденным белёсым светом солнца потолка, ни собственной одежды, аккуратно развешенной на спинке кресла — этому приёму его итальянского насильника, безусловно, обучил педантичный немецкий любовник, ни открывавшегося из панорамного окна вида покрытой снегом долины, на которой каждая снежинка искрилась и сверкала миниатюрным бриллиантом. Курорт Блед хвастал своей популярностью: чудные горнолыжные трассы Словении вновь были полны любителей-спортсменов, огромное количество народа каталось на лыжах и сноубордах, наверху, в туристическом городке, гости страны расслабленно потягивали горячий кофе или чай вкупе с десертом. Вода в горном озере казалась бирюзовой, как в бессточном чистейшем море. Шпиль белокаменного замка так же блистал под прямыми лучами и устремлялся ввысь. Изо всех сил потянувшись, Янез встал и, поморщившись от внезапной прохлады, натянул простыню на совершенно голое тело. Некоторое время он ориентировался в пространстве, держа ладонь на горячем лбу и вслушиваясь в пульсацию крови в висках. Облизнув сухие губы, обвёл комнату ещё раз пристрастным взглядом, дабы отыскать, чем их смочить, и в конце концов опустил его под ноги. Нагнувшись, поднял полупустую бутылку того самого белого игристого вина и сделал средний глоток. С непривычки он закашлялся и чуть ли не расплескал весь элексир по, что весьма удивительно, чистой, незапачканной постели. Закрыв и открыв глаза, он провёл тыльной стороной ладони по губам и снова глотнул, но уже куда меньше. Янез решил, что надо исследовать нижний этаж на возможность нахождения там братьев-итальянцев. Но сил одеться у него не было, а потому он обмотал простыню вокруг тела крепче и, придерживая, вышел за порог комнаты на лестницу. Еле шагая по ступеням, он слушал мелодию знакомой песни (её названия, к сожалению, он не мог вспомнить), которую вызвякивали на струнах гитары. Каждый скрип деревянной дощечки под ступнёй невольно напоминал о царапании ногтями поверхности стола в его спальне — теперь его по-любому надо будет заменить, для работы он более не годился. You've got my blind heart holding on to you. Выйдя в просторный зал с высоким сводчатым потолком и камином, в котором мирно посапывали последние угли, он не обнаружил никого, кроме музицировавшего в одних боксерах Дражена. Он растянулся на диване, закинув одну ногу на другую, и уже во всеуслышание распевал лирические строки. Его рыжеватые волосы обвисали прядями по бокам, а небольшой хвост, кое-как затянутый резинкой, растрепался — он выглядел примерно так же, как Янез после бурной, насыщенной развратом ночи сейчас. Но настроение у хорвата было куда более прекрасное, возвышенное, потому что с таким удовольствием он распевался нечасто. Видимо, словенец, прислонившийся к дверному косяку, слишком долго задержался на месте истуканом и непроизвольно рвано выдохнул, потому что Дражен тут же перестал играть и повернул голову в его сторону. – Ну ты и качаешься. Как после хорошей попойки. Его голос оказался не привычно звонким и подпитанным отравляющими нотками, а низким, грудным и тихим. Быть может, Маргон и предположил бы, что тот слишком много сигарет выкурил за ночь, но нет, не похоже было на то, ведь он знал, как звучит именно такая интонация. Дражен скептически осмотрел его завёрнутое в белую ткань тело, точно статую древнегреческого мыслителя, дёрнул бровями и фыркнул. Потом поднял двумя пальцами стоящую на полу бутылку и, сделав глоток и прополоскав горло, подумал вернуться к творческому процессу. – Откуда это у тебя? Бутылка, которую Маргон держал трясущейся вспотевшей ладонью не выдержала, выскользнула и разбилась. Тёмно-аметистовое стекло треснуло и разлетелось по полу мириадами алмазных осколков, как в сказке о похищенном королевой снегов мальчике, пытавшемся сложить из них слово вечность. Дражен нахмурился и посмотрел на него так, как будто настаивал, чтобы тот последил за контролем координации и словами заодно. Он с минуту глядел на него в упор, попеременно сглатывая слюну, но потом отставил вино на стол рядом с диваном и вновь положил правую ладонь на гриф музыкального инструмента, взяв забытый аккорд. – Не скажу, иди к чёрту. And I don't know where it's going or what it can do... Теперь Янез мало в чём сомневался: южный итальянец наверняка презентовал хорвату такую же бутыль. Как ни уверял его Варгас-младший в том, что упорно трудился месяца два, создавая под него этот приторно-медовый нектар, это уникальное в своём роде вино было ничем большим, как лишь убедительным и коварным способом вновь его споить. Он не помнил, как Феличиано, послав ему под утро воздушный поцелуй и неслышно выпорхнув за дверь, точно мотылёк, оставил ещё одну бутылку игристого вина у постели. Когда он обнаружит эту находку, то суббота несомненно пройдёт для него в традиционном режиме.