Becoming Katniss

      Я открываю глаза, когда первые лучи солнца показываются из-за горизонта. Быстро поднимаюсь с кровати и, стараясь не разбудить Лилиан, тихо крадусь к комоду, где лежит моя рабочая одежда. Надеваю тёплый старый костюм и выхожу из комнаты. Снимаю с вешалки охотничью куртку и опускаюсь на низенький стульчик Прим, чтобы натянуть сапоги.       – Папа.       Поднимаю голову и с удивлением смотрю на маленькую фигурку в дверном проёме детской.       – Китнисс, ты почему не спишь?       Она сердито трёт глаза кулачками.       – Я не хочу.       – Возвращайся в кровать, милая. Ещё совсем рано.       – Но ведь ты уходишь. – её губки обиженно сжимаются.       Я опускаюсь на колени и раскрываю объятия. Немного помедлив, Китнисс подходит и кладёт голову мне на плечо.       – Давай отнесу тебя в кроватку, – целую её в лоб. – Мне нужно идти, пока ещё не наступило утро. Обещаю, я скоро вернусь.       – Ты идёшь в лес?       - Почему ты так решила?       – Видела, как ты уходил в прошлый раз, – серые глаза дочки хитро блестят. – Я тоже хочу в лес.       Отрицательно качаю головой.       – Нет, малышка. Ты же знаешь, что туда нельзя.       – Но ведь ты идёшь!       Я легонько щёлкаю её по носу.       – А я не беру с собой маленьких шпионок, которые лезут в дела взрослых и просят о том, о чём нельзя.       Китнисс выпрямляется и смотрит мне прямо в глаза.       – Возьми меня собой, ну пожалуйста. Я никому не расскажу. Никогда-никогда. Мне правда очень хочется пойти.       На раздумья уходит несколько мгновений. Я привык рисковать, зная, что если меня поймают на запретной территории леса, вина в этом будет только моя, и отвечать перед законом буду я один. Другое дело оказаться пойманным с кем-то - тогда в дополнение к очевидной вине за нарушение границы Дистрикта мне прибавят ещё и вину за пропаганду неподчинения властям и подстрекательство к мятежу. Потом я отталкиваю от себя эти мысли и отгоняю мрачные образы. За многие года я ни разу не попался миротворцам, да и вообще сами они предпочитают делать вид, что не знают, откуда берётся дичь, которую я частенько им же и продаю. Так что я почти ничем не рискую. Тем более, мне самому хотелось когда-нибудь показать детям тот мир, который лежит за пределами владений Капитолия.       Я откидываю со лба Китнисс непослушную прядь волос.       – Обещай, что оденешься быстро.       Её лицо озаряет улыбка, и она крепко обнимает меня.       – Я сейчас!       Несколько минут уходит на то, чтобы помочь дочке тепло одеться, потом я натягиваю на её русую головку вязаную шапку, и вместе мы выскальзываем за дверь.       Наш дом стоит почти на окраине Дистрикта, в районе, прозванном Шлак. Чтобы попасть в лес, нужно пройти несколько домов и Луговину - заброшенный пустырь. За ней - высокий сетчатый забор с витками колючей проволоки поверху. Я иду быстро, и Китнисс торопливо переставляет ножки, чтобы поспеть за мной. У самого забора мы останавливаемся, и я прикладываю палец к губам. Несколько секунд мы слушаем тишину, а потом я поворачиваюсь к дочке.       – Что ты слышишь?       – Ничего.       – Вот именно, – я улыбаюсь. – Миротворцы внушают нам, что забор под напряжением круглые сутки, – протягиваю руку и сжимаю тонкий провод, – но это не так.       Удивление мелькает в серых глазах, и её тонкие пальчики тянутся вперёд, чтобы дотронуться до провода.       – Не бойся, - подбадриваю я, - просто всегда прислушивайся, не бежит ли ток. Обычно его включают только вечером, а до этого времени можно улизнуть.       – Они включают ток, потому что боятся диких зверей?       – Нет, не зверей, - я качаю головой, - они боятся нас. Боятся, что мы убежим, потому что там, за этим забором есть кое-что, чего Капитолий страшится больше всего на свете.       – Что же это? – Китнисс хмурится.       – Свобода. Она даёт людям право делать всё, что захочется, – я раздвигаю проводки и перелезаю на другую сторону. – Пойдём. Я покажу тебе.       Китнисс храбро хватается руками за проволоку и, в точности повторяя мои движения, проскальзывает за ограду.       Я поправляю на ней чуть съехавшую шапку.       – Ну что, готова?       Дочка серьёзно кивает и крепко сжимает мою руку своими маленькими пальчиками.       Мы идём к огромному старому дубу, что растет чуть вдалеке от забора. Из его дупла я достаю припрятанные лук и колчан со стрелами, и Китнисс с восхищением наблюдает за мной.       – Знаешь, что это? – я закидываю колчан на плечо.       – Лук и стрелы, – шепчет она. – Оружие.       – И ты знаешь, что со мной сделают, если узнают, что оно у меня есть?       Китнисс закусывает губу.       – Тебя арестуют.       – Нет, милая, казнят. За подстрекательство к мятежу. Ты понимаешь, что это значит?       Она кивает с такой серьёзностью, словно ей не шесть лет, а гораздо больше.       – Я никому не скажу.       – Ты умница, – я ободряюще улыбаюсь. – Оружие может напугать тебя, когда ты увидишь его в действии, но...       – Я не боюсь.       Я смотрю на свою дочь, пытаясь отыскать малейшее сомнение в её глазах. Но не нахожу его.       – Нет. Конечно ты не боишься, – крепко сжимаю её плечо. – Ты моя храбрая девочка. Пойдём.       Холодный и прозрачный октябрьский воздух наполняет нас свежестью, и мы дышим полной грудью, прогоняя из лёгких пыль Шлака. Опавшая листва совсем отсырела и не шуршит под ногами, наши шаги тонут в ней, и ничто не нарушает утренней тишины. Мы идём примерно полчаса, пока не заходим в самую чащу леса, и впереди на открытой полянке я наконец-то замечаю дикого кролика, мирно жующего жухлую траву. Осторожно вынимаю стрелу из колчана и заряжаю лук.       – Теперь смотри, – шепчу я дочери и сосредотачиваюсь на выстреле.       Натягиваю тетиву и, прицелившись, стреляю. Стрела попадает в цель, и я поворачиваюсь к Китнисс.       – Видишь? Сегодня мы точно не ляжем спать голодными.       Она кивает и следом за мной идёт к кролику. Я складываю тушку в мешок и взвешиваю его на руке.       – Не очень тяжелый. Хочешь понести?       Дочка с готовностью протягивает руку, и я отдаю ей мешок. Она покрепче обхватывает его и первой устремляется дальше в лес.       Через несколько часов мешок тяжелеет от дичи, и я уже сам несу его. Мы присаживаемся отдохнуть у старой заброшенной хижины лесника, и я вынимаю из кармана кусок хлеба, завернутого в платок, делю его напополам и протягиваю Китнисс.       – Спасибо,– она с аппетитом вгрызается в твердую корочку. – А когда у нас будут деньги, чтобы купить свежий хлеб?       Я открываю мешок.       – Посмотри сюда. Что у нас здесь?       – Два кролика и три белки.       – А я вижу кое-что другое. Например, свежую буханку хлеба, пинту молока, соль, коробку спичек. Мы обменяем дичь на всё это.       – И не оставим ничего себе? – вздыхает Китнисс.       Я хитро улыбаюсь.       – Думаю, одного кролика мы можем оставить. Мама отлично его приготовит. Что скажешь?       Её лицо озаряется улыбкой, и я наклоняюсь и целую её в кончик носа. Китнисс довольно жмурится и боком прижимается ко мне.       – Ты ещё не устала?       – Нет, папа. Нам нужно возвращаться?       – Да, но думаю, ничего страшного не случится, если мы немного задержимся и я покажу тебе ещё одно место. Здесь недалеко.       Она быстро доедает хлеб и с готовностью поднимается на ноги.       – Что за место?       – Идём, тебе понравится.       Я веду её за собой по знакомой тропинке, и, наконец, мы выходим на высокий уступ, внизу которого расстилается большое озеро.       – Ух ты! – Китнисс восхищённо прижимает руки к груди. – Как красиво!       – Летом здесь ещё лучше, – я приобнимаю её за плечи. – Обещаю, как только придёт тепло, я научу тебя плавать.       – Здесь? – в её глазах радостное предвкушение.       Киваю в ответ, и она заливисто смеётся. Потом сбрасывает мою руку и пускается в пляс. Я тоже смеюсь, наблюдая, как кружится в танце моя маленькая дочурка, здесь, в самом центре леса, свободного от власти Капитолия.       Закружившись, Китнисс со смехом плюхается коленями на траву.       – Здесь настоящая долина. Как в песне! – и она тоненьким голоском запевает «Песнь долины»:        Там внизу, в долине глубокой,       Где часто играют дети,       Прислушайся к эху их голосов,       И ты услышишь – поёт ветер.       Я улыбаюсь ей и замираю, потому что знаю, что произойдет дальше. И не ошибаюсь. Мелодичный свист, как две капли воды похожий на «Песнь долины», вдруг раздается сверху и звонкими переливами разносится по всей чаще. Китнисс перестает петь и удивлённо оборачивается ко мне.       – Что это, папа?       – Это певчие птички. Сойки-пересмешницы.       – Но я никогда не слышала ничего подобного! Как они это делают?       Я подхожу поближе к дочери и присаживаюсь на листву рядом с ней.       – В Тёмные времена учёные в Капитолии создали переродков – соек-говорунов. Эти птицы могли запоминать человеческую речь и воспроизводить её. Их отправляли в наши леса, где скрывались враги Капитолия, там говоруны слушали разговоры, а потом возвращались в специальные центры, где учёные записывали всё, что они рассказывали. С течением времени этот вид должен был погибнуть, потому что среди них были одни самцы. Но они нашли себе подружек, лесных пересмешниц. И теперь в наших лесах живут их детки- сойки-пересмешницы. Живут вопреки желанию Капитолия, ведь никто и не предполагал, что говоруны найдут способ продолжить свой род.       – Сойки-пересмешницы умеют повторять слова? – Китнисс поднимает голову, чтобы разглядеть птиц.       – Нет, только песни. В основном простенькие мелодии, вроде «Песни долины».       Китнисс поворачивается ко мне, и я вижу, как оживлённо блестят её глаза.       – Спой что-нибудь! Я хочу послушать.       Несколько секунд я молчу, пытаясь вспомнить что-нибудь, незнакомое дочери, и внезапно на ум приходит старинная песня, которую уже давно никто не поёт, но которую, я уверен, до сих помнят многие жители нашего Дистрикта.       Вздыхаю, потому что мне всегда тяжело петь её, и негромко начинаю:       В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,       Где вздернули парня, убившего троих.       Странные вещи случаются порой,       Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?       Сойки молчат, запоминая незнакомую мелодию, и я пою второй и третий куплеты:       В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,       Где мертвец своей милой кричал: «Беги!»       Странные вещи случаются порой,       Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?       В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,       Видишь, как свободу получают бедняки?       Странные вещи случаются порой,       Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?       Сойки ждут продолжения, а я оглядываюсь на Китнисс. Не напугала ли её песня? Но девочка не кажется испуганной, а только задумчивой.       В полночь, в полночь приходи, к дубу у реки,       И надень на шею ожерелье из пеньки.       Странные вещи случаются порой,       Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?       Несколько секунд сойки хранят тишину, а потом моя песня разливается по всему лесу, подхваченная десятками птичьих голосов, и я сам благоговейно замолкаю, боясь нарушить это удивительное звучание.       Китнисс в изумлении открывает рот и вертит головой по сторонам, наблюдая за чёрно-белыми птицами, перепрыгивающими с ветки на ветку.       – Папа, я никогда в жизни не слышала ничего чудеснее, – её голос дрожит от восторга. – А песня! Почему ты раньше никогда не пел её?       Я подавляю глубокий вздох.       – Нам запрещают.       – Что за глупости! – девочка хмурится. – Это всего лишь песня!       – Песня может быть опасна, как это лук в моих руках, дочка. Обещай, что не станешь петь её на улице.       Я вижу, что запрет обижает её, но всё-таки она кивает с серьёзным лицом.       – Обещаю, папа.       – Пойдем, нам пора домой, – я протягиваю руку, и она крепко сжимает её.       Несколько минут мы идём в молчании, но вдруг Китнисс останавливается и в нерешительности смотрит на меня.       – Что случилось, милая?       – Можно я пойду с тобой в следующий раз?       Мои губы сами собой растягиваются в улыбке.       – В следующий раз, а потом снова и снова. С сегодняшнего дня и всегда.       – И ты научишь меня стрелять? – она недоверчиво прищуривается.       – Я сделаю тебе твой собственный лук, научу стрелять, рыбачить, и плавать. Покажу, какие ягоды съедобны, а какие - ядовиты. Научу всему, что знаю сам. И что самое главное, - я кладу руки ей на плечи, - научу всем песням, которые мы можем петь здесь, в лесу, не боясь, что нас услышат.       Китнисс молчит, но в её глазах такая благодарность и обожание, что слова излишни. Крепко прижимаю её к себе, и чувствую, как её маленькие ручки обвивают меня крепким кольцом.       Пусть моя девочка ещё совсем мала, но зато она не по годам умна и сообразительна. Я могу довериться Китнисс, и с ней все мои секреты будут в безопасности. Мы живём в жестоком мире, но я уверен, что если когда-нибудь власть Капитолия пошатнётся, я и мои дети плечом к плечу встанем рядом с теми, кто будет сражаться за свободу до последней капли крови. Потому что даже сейчас я вижу, какой сильной и смелой будет моя старшая дочь, и надеюсь, что смогу воспитать Прим похожей на неё.       И я точно знаю, что однажды смогу гордиться ими обеими.