Урок танцев

Кассим может много говорить о том, какой его любовник бестолковый. Еще чаще он говорит это самому АлиБабе и встречает только улыбку. Потому что после очередной возмущенно и негодующей тирады он все равно поможет королевскому отпрыску. И потому, что называть Али бестолковым может только сам Кассим – другие могут и жизни лишиться за такие слова. Что бы и когда бы ни говорил Кассим, он любит своего друга, брата, любовника, императора, мужчину. Любит во всех его ипостасях, хотя порой и готов биться головой о каменные стены дворца от выходок светловолосой бестии. Потому что знает, что АлиБаба тоже любит его. Сложно не знать, когда это повторяется все время, когда каждое утро начинается со слов о любви и каждый день заканчивается ими. Сложно не знать и не ценить это. Они странная пара, которая состоит из противоположностей. Светлый и темный. Знатный и безродный. Мягкий и грубый. Ласковый и жестокий. Они гармонируют, дополняют друг друга и умеют быть совершенно иными, чем знает их империя и люди. Они учатся, учатся быть лучше, потому что есть куда стремиться и для чего тоже есть. Кассим учит друга быть более жестким, влиятельным, авторитетным. Учит его отдавать приказы, ведь просьбы не всегда полезны. Учит Али не паниковать, когда их накрывает поток из тысяч голосов людей, каждому из которых что-то нужно. Нужно, чтобы выжить или чтобы продолжить жить. Подсказывает, как не опьянеть во время праздника с другими королевскими персонами, чтобы не натворить чепухи. Учит обращаться с детьми, которых Салужда побаивается, особенно очень маленьких. АлиБаба учит Кассима быть мягче, не воспринимать все сразу в штыки. Учит его правильно держать меч, учит его манерам за столом, учит его этикету, который и сам уже немного подзабывает, но вовремя заставляет напомнить себе те или иные пункты. Учит лучшего друга читать и писать, даже предпринимает попытку научить его рисованию, но быстро бросает эту провальную идею. Сразу после того как у них случается особенный урок «рисования» с участием масляных красок. У них достаточно того, чему они могут научить друг друга. - Али,- на улице уже темнеет, в покоях горят лампы, а император с советником лежат на кровати. Кассим курит очередную сигару, которые так и не променял ни на что, несмотря на все возмущения любовника. Блондин отрывает взгляд от свитка со старой легендой, перестает болтать ногой в воздухе и поворачивает голову к любовнику. – Ты умеешь танцевать? - Да,- удивленно отзывается Салуджа, рассматривая профиль своего советника. - Меня учили придворным танцам, как и бою на клинках. Не могу же я опозорить семью в танце с девушкой. - Нет,- отмахивается Кассим и смотрит на друга, зажимая в зубах сигару. - Танцевать как наложница,- щеки АлиБабы начинают полыхать, и в свете огня это столь ярко видно, что даже спрячь он лицо в мягкой подушке, что перед его носом, кажется, будет заметно. - Я не наложница,- находится он с ответом и пробует уткнуться в оставленный свиток, но сильные руки с шершавыми ладонями скользят по спине и бокам, а зубы кусают за загривок. - Станцуй для меня,- требует Кассим, снова кусаясь, теперь чуть ниже, там, где еще не сошел след от прошлой ночи,- как наложница. Оденься в наряд, надень браслеты и украшения. Станцуй для меня, АлиБаба, - продолжает он, и император снова не может ему отказать. Не важно, что он не умеет, не важно, что он считает унизительным надеть женскую одежду. Только для своего советника, своего друга и любовника он сделает это. Как бы это ни было смущающее. Следующим вечером АлиБаба танцует. Он всего пару раз видел танцы настоящих наложниц и не слишком то помнит. А потому доверяет интуиции. - Отпусти себя, - произносит на ухо Кассим, оказавшись за спиной, и ловит его запястья в свои ладони, отводя одно чуть дальше, опуская, второе приподнимая. Газовая ткань платка скользит по лицу, касается носа и щеки. Бедра сами покачиваются, и вскоре танцевать уже проще, приятней. Когда за спиной горячее тело советника, вобравшее в себя, кажется, весь жар дня, становится легко. Руки Кассима оказываются то тут, то там, и крайне быстро танец перерастает в затейливую ласку, и, когда Салуджа, извернувшись, отступает к постели, оказываясь на ней, отползая по простыням к центру, и манит любовника, на его губах почти откровенная улыбка, а в глазах дымка похоти и черти. Им обоим кажется, что Али пьян. Ласки Кассима грубоватые, шершавые, как и его ладони. Он целует и тут же кусает, оставляет синяки от пальцев и едва скользит подушечками по подтянутому животу. На бедрах цветут следы от зубов и засосы. Кассим не изменился со временем, так и остался грубым, жестким, диким. И пусть стены дворца, украшения и манеры создают образ утихшего зверя, это вовсе не так, и АлиБаба чувствует это каждую ночь, видит всякий раз, как советник берет в руки клинок, до дрожи внутри осознает, когда тот командует войсками. Всякий раз их близость подобна сумасшествию. АлиБаба принимает все, что дарит ему Кассим, а тот дарит сумасшедший поток ласки и грубости, любви и жестокости. Он укрывает его в почти бережных объятиях и резко входит так, что Салуджа прогибается в спине, кричит, царапая смуглые плечи. Он берет Али яростно, жестко, не давая отстраниться, что-либо изменить, и спешно скользит руками по гибкому сильному телу, оглаживая, чтобы тут же сжать, поцарапать и сцеловать. Они целуются до крови от прокушенных губ и языков, до боли в губах и сведенных скул, до цветастых пятен перед глазами, когда задыхаешься от недостатка воздуха. Это кажется ненормальным, сумасшедшим, но слишком нравится обоим, чтобы прекратить. Это их танец. Танец любви. Сумасшедшей, горькой, сладкой, пряной и пьяной. Такой, какой не может быть ни у кого. Только им двоим, прожившим почти две жизни, можно так упиваться. Упиваться друг другом, жаром близости, сладостью и болью единения душ. АлиБаба всегда любил и будет любить друга, принимать то, что тот ему может дать. Что бы это ни было. Боль, горечь, наслаждение, опьянение. Потому что он знает, что, когда свидетелями будут только звезды, когда ярость утихнет, а дикий зверь внутри утолит свой голод, Кассим станет нежным. Словно пьяный будет целовать, извиняться, и не ясно - то ли за синяки на теле, то ли за старые грехи. Кассим будет нежен, будет ласков, но только до зари. После он снова станет таким, каким его знает империя, каким его знает народ, и снова будет ворчать, будет недоволен, будет курить и рычать на окружающих, но помогать своему императору. С рассветом все закончится, успокоится и вернется в свое русло. АлиБаба снова будет императором Бальбада, а Кассим его советником. Так будет в течение дня, а ближе к ночи, когда город уже будет остывать, они снова будут лежать в кровати. Шершавые ладони вновь заскользят по спине и бокам, чуть царапая молочную кожу. - Станцуй для меня, АлиБаба,- шепот коснется уха императора. Тот вздрогнет, повернется и обнимет любимого за шею. Ему не нужно переодеваться в наложницу, их танец – танец любви - позволено танцевать только обнаженными. Этот танец танцуют их души.