Prayers

Плечи Манабу задрожали, когда очередная горсть земли с безразличием упала в неглубокую яму. Ладони нещадно раскраснелись и саднили при каждом соприкосновении с шершавой рукояткой лопаты, но эта боль маячила где-то далеко: гораздо страшнее было то, что терзало душу. Небо было еще совсем темным, но если присмотреться, то вдали можно было увидеть молочную полосу неуверенного рассвета. Ветер к ночи стих, но зато сверху стал накрапывать мелкий, противный дождь, который опутывал все вокруг, словно прочная паутина. – Закопали его, как будто какую-то псину или уличного кота, – сердце Манабу болезненно сжалось, и на секунду дышать стало просто невыносимо. Казуки ничего не ответил: глядя себе под ноги, он продолжал с остервенелым упрямством кидать комья сырой земли на возвышающуюся перед ним горку. Волосы гитариста намокли и облепили его необычно похудевшее лицо, и даже из глаз Казуки исчез привычный задорный огонек. – Что теперь будет? – Манабу вспомнил, как они дрожащими руками опускали тело Бё в яму с неровными краями, как поправляли ему голову, чтобы казалось, что мужчина просто заснул, как давились слезами и закапывали подобие могилы, цепляясь за лопаты побелевшими пальцами. – Что делать дальше? – Я не знаю, – все ободряющие слова закончились, и Казуки просто устало покачал отяжелевшей головой. – Пытаться выжить? Спасать себя? Манабу вытер с лица липкие капли дождя. В голове крутилась еще сотня вопросов, но озвучивать ни один из них не хотелось. Гитарист понимал, что теперь, даже если каким-то чудом им удастся выбраться из этого места, жизнь уже не станет прежней. Просто он уже никогда не сможет без вздрагивания оборачиваться на чужой голос, просыпаться без чувства животного страха и выходить из дома без мыслей, что это его последние часы. А стоит ли тогда вообще пытаться спастись? – Я не понимаю, – Манабу говорил медленно, растягивая каждое слово, будто его язык опух. – Почему они все до сих пор живы? Почему именно Бё? Неужели, чтобы выжить, обязательно быть скотиной и идти по чужим головам? – Пожалуйста, не начинай, – Казуки попытался успокаивающе улыбнуться, но его лицо исказила гримаса тупой боли. – Я не знаю. Я, черт возьми, ничего не знаю! Неожиданно Казуки швырнул лопату на землю и глухо вскрикнул, закрыв лицо руками: мужчина понимал, что падение в пропасть должно закончиться, ведь дно уже совсем близко. До столкновения – считанные секунды. Манабу подошел к одногруппнику и молча сжал его плечо продрогшими пальцами. Мужчины плакали, не стесняясь своих слез, и в этих соленых крупинках, смешивающихся с дождем на побелевших щеках, было нечто большее, чем скорбь по погибшему другу: в них тонула тоска по навсегда загубленной жизни. * * * Рёга устало прикрыл глаза и прислонился лбом к скользкому кафелю, пока струи чуть теплой воды обволакивали его шею и медленно стекали между лопаток. В тесной ванной комнате царил предрассветный полумрак: свечи мужчина не зажег намеренно, ведь в узких окошках под потолком уже мутнело сумрачное небо. В доме наконец воцарилась желанная тишина, и, Рёга, осознавая всю безрассудность своего поступка, дождался, пока Тсузуку уснет, и беззвучно скользнул в спасительный душ. Казалось, что вода смывает страх, смывает отчаяние, смывает злобу – все, что накопилось в этом странном месте. Тсузуку снова засыпал долго и тяжело: ворочался, несколько раз вскакивал в сдавленном крике и затравленно озирался, пока Рёга в очередной раз не убеждал его, что все в порядке. Мужчина открыл глаза и бессмысленно уставился на бесцветный кафель – он слишком переживал за Тсузуку, понимая, что вспыльчивость вокалиста может завести его в опасный тупик. «Что же ты скрываешь?» – Рёга вспоминал наполненные страхом глаза Тсузуку, его отрывистый шепот и капли пота на острых скулах, пока небо за окнами лениво светлело. Поток воды из-под ржавого душа стал холоднее, и мужчина раздраженно дернулся. Слишком много проблем для одной жизни. Рёга подумал о том, что участники Screw этой ночью закапывали друга на заднем дворе и поспешно решил, что у него все шло не так уж и плохо. Почему-то не верилось в то, что Бё убил Таканори – просто не верилось и все, а шестому чувству Рёга привык доверять. Но кто тогда? Совесть бесцеремонно вторглась в сознание мужчины, намекнув, что он мог бы помочь Казуки с Манабу, но вокалист тут же покачал отяжелевшей головой: пора уже смириться с тем, что здесь каждый сам за себя. Или нет? Рёга напрягся, когда за его спиной раздался едва различимый скрип. Звук был совсем слабый, но мужчина был уверен, что в монотонный шелест воды явно вторглось что-то постороннее. Дверь душевой кабинки была низкой и едва доходила Рёге до плеча: если обернуться, будет прекрасно видно, что делается во всем помещении. Но вокалист вдруг осознал, что поворачиваться резко не стоит: слишком опасно. Коря себя за глупую уверенность, что с ним-то ничего не случится, Рёга, стиснув зубы, считал секунды и уже явно осознавал, что кто-то сверлит его взглядом. Чужое присутствие становилось все ощутимее, и мужчина запоздало подумал, кто же будет хоронить его тело. Холодная уверенность в собственной гибели настолько поразила Рёгу, что он тут же одернул себя и резко обернулся, приготовившись защищаться до последнего. – Твою мать! – когда до вокалиста все-таки дошла суть происходящего, он выругался и сжал пальцами виски, по которым уже расходились волны пульсирующей боли. Оперевшись острыми локтями о хлипкую дверь душевой кабинки, по ту сторону ванной стоял хмурый Тсузуку, продолжающий в упор рассматривать Рёгу блестящими заспанными глазами. Зрачки вокалиста Mejibray изучающе скользили по телу мужчины, ничуть не смущаясь отсутствия на нем одежды, и Рёга, на минуту потеряв от удивления дар речи, только вопросительно поднял брови. – Ты, блять, бессмертный, что ли? – объяснять что-либо Тсузуку явно не собирался. – Что? – опомнившись, Рёга, едва не столкнувшись носом с неожиданным гостем, прижался к двери всем телом, чтобы скрыть от чужого тяжелого взгляда все подробности. – Что ты тут делаешь? – Несколько часов назад Таканори без зазрения совести свернул шею Бё, а ты спокойно разгуливаешь в одиночку по ночам? – Тсузуку продолжал яростно шипеть, что в предрассветном полумраке выглядело довольно жутко. – Сейчас только утро, – ощущение опасности отпустило, и вокалист Born даже позволил себе нервную усмешку. – И нет доказательств того, что это все-таки был Таканори. Глаза Тсузуку злобно сверкнули, и он с раздражением потряс дверь, отделявшую его от собеседника. – А ты решил проверить? – не дав Рёге ответить, мужчина яростно пнул дверь и, резко развернувшись, отошел к стене, где опустился на корточки и прикрыл лицо ладонями. – Какой же ты безрассудный придурок. Пока Тсузуку бурчал в углу, Рёге вдруг пришло в голову, что оказался он здесь не просто так: неужели волновался? Озвучивать эту мысль, конечно, не стоило, но вокалист Born все равно не сумел сдержать грустной улыбки, а потому поспешно сунул голову под забытый душ. Время шло, и мужчины, хотели они того или нет, сближались. Рёга боялся сделать лишнее движение, сказать неаккуратное слово, ведь Тсузуку, несмотря на всю свою напускную грубость и вспыльчивость, казался ему особенно хрупким – едва ли не самым ранимым здесь. Даже сейчас Рёга ощущал на себе тяжелый взгляд вокалиста Mejibray, но старался никак этого не показать. Мужчина очень четко понял, что его привязанность к Тсузуку сковывает руки: как только тот попадал в передрягу, Рёга был готов нарушить все запреты, лишь бы прийти к нему на помощь – в подобном месте такое непростительно. Вокалисту Born было безумно интересно, что же твориться в голове этого странного человека, но спрашивать это у самого Тсузуку явно было не лучшей идеей. – Мне нужно полотенце, – Рёга развернулся к мужчине, по-прежнему сидящему на полу, и кивком головы указал на грязно-серый клочок ткани, висящий на стене. – Твои проблемы, – возможно, вокалисту Born только показалось, но в глазах Тсузуку на какую-то десятую долю секунды мелькнул озорной огонек. – Эй! – Рёга невольно рассмеялся, но тут же замер, побоявшись разбудить остальных музыкантов. – Ты сам вторгся в мое личное пространство. Вокалист Mejibray медленно поднялся с пола, намеренно отводя глаза в сторону. В глубине души Рёга надеялся на продолжение этой шуточной перепалки, ведь в этом жутком доме так не хватает простой легкости, но Тсузуку неожиданно посерьезнел и, не отрывая взгляда от пола, молча прошел к полотенцу. Не издавая ни звука, мужчина вновь оказался у душевой кабинки и протянул вещь Рёге, после чего все-таки поднял голову. К этому момент вода уже оказалась выключена, и в комнате установилась та странная, почти потусторонняя тишина, какая бывает лишь перед самым рассветом. Сквозь замызганные окна проступали обрывки розоватого неба, неожиданно чистого, без единого пятна привычных здесь грозовых туч. По спине Рёги пробежали мурашки: лицо Тсузуку находилось от него буквально в нескольких сантиметрах, и дыхание мужчины задевало его волосы, едва заметно касаясь и обнаженной шеи. Губы вокалиста Mejibray с заметными рваными ранами от тяжелых перстей Таканори чуть подрагивали, будто бы он хочет что-то сказать, но почему-то не может. А затем Тсузуку резко подался вперед и, вцепившись пальцами в еще влажные плечи Рёги, прижался к его губам. Мужчины целовались в предрассветной тишине, разделенные лишь хлипкой дверью душевой кабинки. Рёга чувствовал сухие обветренные губы вокалиста Mejibray, ощущал его ловкий раздвоенный язык, давление цепких пальцев на кожу – казалось, в каждом из этих секундных прикосновений был весь Тсузуку. Это был странный поцелуй – затяжной, жадный, но в то же время настороженный, будто подрагивающий в темноте светлячок. Рёга накрыл холодные ладони мужчины своими пальцами и чуть сжал их, позволяя чувствовать чужое присутствие, отдаваться ему. Отстранился Тсузуку так же резко, как и начал поцелуй: только его грудь медленно вздымалась, подтверждая реальность произошедшего. Рёга внимательно посмотрел на вокалиста Mejibray, и тот впервые не отвел взгляда в сторону или не попытался отвернуться. – Я знаю, что ты сидишь со мной каждую ночь, – вдруг выдал Тсузуку отрывистым шепотом. – Чувствую тебя даже во сне. Рёга, я не хочу, чтобы ты умер сейчас. – А когда будет можно? – вокалист Born все еще отходил от неожиданного поцелуя, а потому лишь растерянно хохотнул и поспешно обернул бедра забытым полотенцем. – Идиот! – Тсузуку мигом вернулся к злобному шипению и, не дав Рёге ни секунды на оправдания, пулей вылетел из ванной комнаты. * * * Икума перевернулся на бок и с безразличием уставился в окно: никак не получалось перестать просыпаться на рассвете. Мужчине казалось, что в этот странный час, когда в мире происходит таинственный ритуал, во время которого мнимый мрак рассеивается, сердце в его груди забывает о необходимости биться. По замызганному стеклу ползут замысловатые капли. Та капля, которая, по мнению Икумы, должна была добраться до подоконника первой, неожиданно затормозила и слилась с другой, более крупной. Вокалист Reign медленно опустил тяжелые веки. На порезанной руке, которую он с неожиданной аккуратностью замотал найденным бинтом, до сих пор ощущались пальцы Таканори. Они были горячие и очень дрожали – это Икума запомнил точно. Хотелось стряхнуть с себя эти прикосновения, избавиться от чужого присутствия, но оно только опутывало, как липкий кокон. Мужчина знал, что каждая струна его души натянута до предела и инструмент вот-вот начнет фальшивить. Все то, что Икума так старательно прятал, скрывая в самых запыленных недрах души, всплывало наружу и больно царапалось изнутри. Неожиданно для себя вокалист Reign пришел к мысли, которая показалась ему слишком простой, но столь реальной. Это настолько поразило мужчину, что он рывком сел на кровати и с силой вцепился в свое здоровое запястье, оставляя на нем ровные отпечатки ногтей. «Прошлое никогда не отпускает» – именно об этом думал Икума, глядя на тяжелое небо пустыми глазами с необычно маленькими зрачками. – «Оно может затаиться на какое-то время или сделать вид, что ты ему больше не интересен. Но когда ты будешь особенно беззащитен, когда ты не будешь ожидать подвоха, оно ворвется в твою жизнь и превратит ее в пепел». * * * – Нужно что-то решать, – Йо-ка обвел собравшихся на кухне мужчин холодным взглядом. За столом, в центре которого сиротливо возвышалась тарелка с жалкой горсткой оставшегося риса, собрались почти все музыканты. Все, кроме Таканори. Погода снова испортилась, и хотя дождя еще не было, но где-то на горизонте на бесцветное небо уже начинали наползать мрачные тучи. Очередной порыв ветра оборвал с мощного дерева ворох листьев, и один из них грустно прилепился к замызганному кухонному стеклу, жалобно подрагивая. Йо-ка замер у окна: по обнаженным рукам мужчины ползли мурашки, но его лицо не выражало никаких эмоций. Ночью вокалист Diaura почти не спал, понимая, что странная игра, в которую они все оказались втянуты, явно не собирается заканчиваться сама по себе: слишком многие уже погибли. Именно этой ночью Йо-ка вдруг четко осознал, что только они сами могут проложить путь к спасению. – Ни у кого не осталось сомнений, что мы оказались здесь не просто так? На губах Тсузуку замерла ехидная ухмылка, но ответить он не успел: взгляды всех собравшихся обратились к двери. Не говоря ни слова, на кухню медленно вошел Таканори. Ощущая на себя тяжесть чужого внимания, мужчина держался необычно прямо, и только на его бледном лице с синяками, превратившимися в желтоватые подтеки, проступило выражение плохо скрытого презрения. Весь вид Руки не просто кричал – нет, он трубил о том, что даже находиться рядом с остальными ему невыносимо отвратительно. Не глядя по сторонам, вокалист The Gazette прошел к столу, буквально проплыв мимо собравшихся музыкантов, а когда некоторые из них с опасением отступили в сторону, лишь оперся увешанными массивными перстями пальцами о край стола и тяжело усмехнулся. Юуки напрягся и непроизвольно покосился в сторону Йо-ки. От Таканори исходила явная опасность, этот человек таил в себе скрытую угрозу: казалось, что с каждым днем это ощущение только усиливалось. Более жуткое впечатление производил только Тсузуку: замерев на любимом месте у подоконника, он неотрывно следил за Руки едким взглядом, как бы намекая, что любое лишнее слово обойдется ему крайне дорого. – Как животные, ей богу, – неожиданно Манабу сделал шаг вперед. Музыканты удивленно обернулись к бледному гитаристу: его волосы растрепались, между бровей залегла усталая складка, а одежда и тонкие пальцы мужчины были испачканы влажной землей. Так же, как и у стоящего за его спиной Казуки. – Вы только понтоваться друг перед другом можете: кто кого круче оскорбит или в очередной раз приложит лицом о дверь. А когда речь заходит о помощи другим людям, никто из вас даже пальцем не шевельнет. Казуки устало покачал головой и мягко тронул одногруппника за плечо, но Манабу разошелся слишком сильно. Глядя на разыгрывающееся перед ним зрелище, Икума наигранно зевнул и усмехнулся, как бы показывая, что слезливыми сценами здесь уже никого не удивить. На лице вокалиста Reign вновь застыла маска ледяной красоты: ничего в идеальном контуре его лица или очертании поджатых губ не выдавало вчерашней истерики. На словах Манабу о бесчеловечности Койю неловко отвел взгляд в сторону, а Коичи сделал вид, что увлекся кольцами на своих пальцах. Рёга с Юуки отворачиваться не стали, но было заметно, что черты их лица изменились: стали острее, напряженнее. Только тройка вокалистов, состоящая из Таканори, Йо-ки и Тсузуку, никак не отреагировала, продолжая с раздражением смотреть на Манабу, влезшего в их перепалку со своей человечностью. – Вы отвратительны, – продолжал гитарист. – Думаете только о своих шкурах, больше вас ничего не интересует. Мы вчера копали могилу для друга. На рассвете мы кидали на его лицо комья земли, хотя еще прошлым утром уверяли его, что выберемся отсюда. А где были вы? – Всем плевать на вас и ваших друзей, – Таканори раздраженно поморщился, но тут же болезненно выдохнул, когда засохшая рана на разбитых губах натянулась. – Радуйтесь, что было, кому закапывать. Помрете вы – так и останетесь лежать где-то на заднем дворе. Тсузуку удивленно глянул на Руки: не то чтобы вокалиста Mejibray это волновало, но, кажется, сегодня Таканори снова переплюнул себя. Манабу медленно белел, растерянно открывая рот, из которого не удавалось вырваться ни единому звуку, после чего мужчина просто сделал шаг навстречу вокалисту The Gazette, яростно шепча: – Умри. Манабу хотел сделать еще один шаг, но неожиданно закачался из стороны в сторону и начал медленно оседать на землю. Тсузуку с интересом обернулся к Таканори, ожидая его реакции, но и тот тоже начал сползать по стене вниз, непонимающе ощупывая кухню растерянным взглядом. Последнее, что запомнил вокалист Mejibray: уходящий из-под ног пол и резкий звук столкновения его головы с чем-то шершавым и деревянным.