Prayers

– Чувствуете? – лишь переступив порог дома, Койю резко поднял отяжелевшую голову и с подозрением повел носом. – Вы чувствуете этот запах? Йо-ка удивленно остановился и недоверчиво сощурился, обводя взглядом потонувший в сумраке коридор дома, превратившегося в их последнее пристанище. Вместо привычного спертого запаха пыли и залежавшейся тоски, стены пропитались запахом… жареного мяса? Вокалист Diaura еще ощущал на губах привкус холодного металла пистолета и мог бы подумать, что это просто галлюцинации после тяжелого испытания, но Таканори уже отпихнул бледного Казуки со своего пути и кинулся в сторону кухни. Глаза мужчины засветились странным огнем, и его полные губы со смазанным контуром черной помады насмешливо выгнулись. – Заслужили, – Руки истерично хохотнул и бросился к столу. Рёга и Йо-ка с недоверием переглянулись. Остальные музыканты уже сорвались на кухню вслед за Таканори, и только Тсузуку мрачно нахмурился и запустил костлявые пальцы в спутанные волосы. Наконец вокалист Diaura решился и, с раздражением отбросив в сторону надоевшие алые перчатки, прошел на кухню вслед за остальными, однако на пороге помещения резко замер, будто бы натолкнулся на невидимую преграду. – Что ты встал? – Тсузуку грубо пихнул Йо-ку в спину, пытаясь рассмотреть что-то из-за его плеча, но, услышав довольное чавканье, догадался обо всем сам. В этот вечер грязный стол из шершавого дерева был накрыт по-королевски: по периметру стояли высокие бутылки с дорогим вином и цветные тарелки со всевозможными деликатесами, однако центральным элементом банкета было широкое блюдо с разложенными на нем аппетитными кусками обжаренного мяса. Еда источала соблазняющий аромат, и музыканты жадно хватали со стола все подряд, игнорируя лежащие рядом блестящие вилки и ножи. Койю давился мясом, но хватал самые крупные куски, Манабу, забыв о хваленой выдержке, жадно пихал мясо в рот, и даже Казуки, орудуя здоровой рукой, стремился ухватить как можно больше. Йо-ка заметил, что Икума тоже ел мясо, хоть и делал это более сдержанно, чем остальные. Больше всего внимание приковывал Таканори: забыв о пафосе, выкинув из головы ажурные перчатки и расчертившие его шею черные полосы, он по-звериному отрывал крупными зубами куски мяса и почти рычал, когда кто-то пытался перехватить его порцию. – Вы что, блять, творите? – Тсузуку все-таки сумел проскользнуть под уперевшейся в дверной косяк рукой Йо-ки и сейчас с отвращением замер около стола. – Вам не кажется, что в этом месте подарков просто так не делают? – Иди нахуй, – Таканори даже не обернулся к вокалисту Mejibray. – Ты только… Договорить мужчина не успел: между его зубами что-то противно звякнуло, и Руки, ойкнув, схватился за щеку, после чего, скорчившись, вытащил изо рта какой-то округлый предмет. Трапеза сразу замерла, будто кто-то поставил фильм на паузу. Сидя в той позе, на какой их застал оклик Таканори, музыканты с удивлением смотрели на него, сжимая в ослабших пальцах куски мяса. Руки был уверен, что он уже где-то видел это кольцо, этот серебряный отблеск точно однажды царапнул его память и зацепился в сознании. Еще секунду мужчина сосредоточенно морщил лоб, а затем его глаза вдруг расширились, и недожеванное мясо выпало из его перекошенного рта прямо на пол. Уже в следующий момент Таканори упал на четвереньки, и из его рта хлынул поток жидкой рвоты, смешанной с непереваренными ошметками пищи. – Перстень Коичи, – Тсузуку присел на корточки рядом с судорожно корчащимся Таканори и с издевательской нежностью погладил его по вздрагивающим плечам, после чего прикрыл лицо руками и расхохотался. – Вы сожрали Коичи! Блять, вы только что сожрали Коичи! Пока Руки царапал короткими пальцами грязный пол и пытался избавиться от остатков пищи, вокалист Mejibray сидел рядом с ним и безостановочно смеялся, размазывая по лицу помаду и черные тени. Постепенно до остальных музыкантов начала доходить суть происходящего: сначала они переводили затравленный взгляд на мясо в их руках, а затем швыряли его на стол и зажимали рот руками. Йо-ка нашел в себе силы, чтобы дойти до подоконника и рухнуть на него, впечатавшись лбов в холодное оконное стекло. Ветер на улице насмешливо качал верхушки сосен, словно издеваясь над музыкантами. – Да что же это такое… – Манабу в ужасе качал головой. – Что это такое?! Что мы сделали не так? За что нам все это? Ответить никто не успел – со стороны зала уже доносилось противное шипение телевизора. Музыканты в ужасе переглянулись и, не сговариваясь, кинулись в другую комнату, где на сером от пыли экране уже вырисовывались цифры. Вытирая с лица слюну, Таканори покачал головой, прогоняя остатки тошноты, однако при виде результатов лицо мужчины вытянулось: Тсузуку – 10 Таканори – 10 Йо-ка – 9 Юуки – 8 Рёга – 7 Икума – 6 Казуки – 5 Манабу – 4 Койю – 3. – Поздравляю вас с успешным прохождением очередного испытания! К сожалению, не все преодолели его легко, но те, кто сейчас стоят здесь, находятся гораздо ближе к истине. Прислушайтесь к молитвам друг друга, и все станет ясно. Койю, ты набрал меньше всего баллов, поэтому в наказание за одну ночь ты должен будешь съесть все, что находится на кухонном столе. Если ты не сумеешь сделать это, то следующая исповедь будет проходить без тебя. Гостиную опутала тяжелая тишина, опустившаяся на плечи каждого непосильным грузом. Мысли в голове музыкантов тянулись медленно, как нити мутной слюны, до сих пор стекающие с распухших губ Таканори. Каждый мужчина вновь и вновь переживал то, что случилось пару минут назад, но любая попытка осмыслить происходящая превращалась в пепел. Манабу с ужасом вспоминал, как накинулся на это мясо, как терзал его зубами, не думая ни о чем – как безмозглая псина. В этом лесу музыкантам пришлось пережить многое, но сегодня безумие переступило все границы. Ожидание того, что кто-то все-таки решится разрушить эту мертвую тишину, затянулось, и Руки, не выдержав, вновь упал на четвереньки и приоткрыл рот: вся еда уже вышла, поэтому теперь с его губ капала лишь вода, однако мужчине казалось, что его желудок все еще раздирают куски… Коичи. * * * Таканори устало смерил взглядом свое отражение. Прямо сейчас он стоял в ванной напротив треснутого зеркала и вслушивался в тревожный шелест бегущей воды. Он уже смыл макияж и разрушил подобие прически, переодевшись в свой привычный кардиган и джинсы, но призраки прошедшего дня продолжали преследовать его, без предупреждения подбираясь сзади и издевательски цепляясь за запястья. При виде мерзких желтых подтеков и разбитых губ на своем лице Руки сморщился: казалось, что за время, проведенное здесь, он постарел лет на десять. Сколько вообще он уже находится в этом месте? Кажется, что целую вечность. Мужчина схватился за край раковины и в очередной раз прополоскал рот – избавиться от привкуса тошноты не получалось. Таканори предпринял еще одну жалкую попытку осознать, что он действительно ел мертвого человека, и внутри него тут же свернулся тугой ком, как будто все органы закрутило стиральной машинкой, а на дне этого водоворота оказалось глупое сердце, прижатое несбывшимися надеждами. Очень хочется утонуть в своих иллюзиях. Таканори вспомнил виноватый взгляд Койю и его отрешенное: «Юуки…». Значит, Юуки для него самый красивый? А еще Руки вспомнил, как стоял у микрофона и его сердце вдруг перестало биться, будто пораженное неведомой болезнью. Мужчина и сам не знал, почему выбрал именно UNDYING – в тот момент он очень четко осознавал, что это единственный правильный выход, однако сейчас Таканори сковало отчаяние: ему не поможет уже ничего. Глядя на свое бледное, почти прозрачное отражение, Руки медленно выключил воду и попытался перенестись на несколько часов назад: он был красивым, когда пел? Койю видел его? Мужчина зажмурился и держал опухшие от макияжа веки плотно сжатыми до тех пор, пока перед глазами не поплыли цветные узоры – когда Таканори открыл глаза, в его сознание снова вернулась холодная расчетливость. Что бы ни происходило, чтобы ни говорили ему окружающие люди – он выживет. Если будет нужно, встанет на пути любого, отберет у него все шансы на победу, но не позволит кому-то пересечь финишную прямую перед его носом. Слишком многое случилось в его жизни, чтобы позволить себе сдаться сейчас. Глубоко вздохнув в последний раз, Таканори толкнул дверь, однако резко замер, озлобленно сощурившись: прямо напротив него, холодно улыбаясь, застыл Тсузуку. Вокалист Mejibray уже переоделся в привычную джинсовую рубашку и даже причесался, однако один его глаз по-прежнему скрывала мутно-серая линза, а следы макияжа хаотичными мазками расползлись по лицу. Руки напрягся и, скривившись, попытался было обогнуть неприятного человека, однако Тсузуку, ядовито оскалившись, уперся в дверной косяк, заблокировав выход своим телом. – На твоем месте я бы умылся, – с отвращением процедил Таканори, глядя на мужчину снизу вверх. – Ты и так не очень симпатичный. – Я бы вскрылся, если бы на моем месте вдруг оказался ты, – честно признался вокалист Mejibray, после чего вдруг посерьезнел и быстро добавил. – У тебя потрясающий голос. Просто невероятный. Он сводит с ума. От удивления Руки даже забыл, что надеялся всеми силами пробиваться в коридор, чтобы не оставаться с этим ненормальным один на один, однако, чтобы собраться, Таканори хватило всего нескольких мгновений. – Я знаю, – что-то внутри напряглось, предупреждая об опасности, но голос мужчины звучал ровно и холодно. – Извини, обменяться с тобой любезностями не могу: твои вопли не очень вдохновляют. – Жаль только, что сам ты такой урод. Ни за что бы не поверил, что животное вроде тебя способно на… такое, – Тсузуку звонко расхохотался, после чего развернулся боком и кивнул в сторону коридора. – Убирайся. И постарайся сдохнуть побыстрее. – Только после тебя. Руки пулей вылетел из ванной, даже не оборачиваясь к вокалисту Mejibray, и остановился только на лестнице, когда понял, что от самого себя сбежать невозможно. Таканори еще чувствовал на себе чужой презрительный взгляд – казалось, что он проник под одежду и въелся в кожу. Слова Тсузуку резанули глубоко: возможно, даже глубже, чем на то надеялся сам вокалист Mejibray. Погрузившись в какой-то странный туман, Руки медленно спускался вниз и все прокручивал в голове то, что услышал минуту назад: неужели он недостоин даже собственного голоса? Споткнувшись на последней ступени, Таканори замер и, откинув с лица мокрые после душа волосы, вдруг глухо хмыкнул. В какой момент его стало интересовать мнение Тсузуку? Наверное, в тот, когда его личность начала растворяться в собственных запутанных желаниях… – Таканори? Мужчина удивленно обернулся, и в сумрачном коридоре, кутающемся во тьму приближающейся ночи, столкнулся взглядом с серьезными глазами Урухи. Гитарист тоже умылся и переоделся в повседневную одежду, но его осунувшееся лицо и нервно дергающиеся пальцы выдавали напряженность Койю. Таканори настороженно замер, а затем, когда Уруха подошел к нему почти вплотную, даже сделал шаг назад. Гитарист грустно улыбнулся, словно успокаивая самого себя. – Сегодня ты был звездой, – говорил Койю почти шепотом, словно сообщал что-то очень интимное. – Ты неповторим. – Поэтому ты выбрал Юуки? – в разговорах с Урухой из голоса Руки всегда исчезали все вызывающие нотки: оставалась только сосущая тоска. Гитарист тяжело вздохнул, будто с холодным воздухом ему могла передаться какая-то неведомая сила, а затем посмотрел на Таканори с неподдельной тоской: после душа волосы мужчины всегда начинали виться, а кончик носа розовел – это Койю запомнил уже давно. Сократив расстояние до Руки еще на несколько шагов, Уруха осторожно взял в руку его крупное запястье, и мужчина, замявшись на секунду, не стал отстраняться. Таканори помнил, как раньше Койю всегда держал его так перед сном: обычно после этого он всегда шептал ему в ухо что-то нежное, успокаивающее, пока он, Руки, не провалиться в крепкий сон, оберегаемый чужой заботой. Когда Уруха ушел, Таканори стал мучиться от бессонницы. – Как раньше, да? – свободной рукой гитарист заправил за ухо Руки влажную прядь его темных волос. – Ну же, не смотри с такой болью. Нори, давай как раньше? Ты же еще любишь? Таканори недоверчиво прищурился, но почему-то не смог заставить себя сбросить чужие прикосновения. Уруха почти шептал, а потому в глухой темноте желанные слова были едва различимы и напоминали прозрачных призраков, готовых вот-вот раствориться. – Так много всего случилось, – вокалист The Gazette отвел покрасневшие глаза в сторону, вскользь подумав, что все нужные слова разбежались от него в разные стороны, а потому ловить их уже бессмысленно. – Койю, без тебя очень тяжело… – Я знаю, – Уруха позволил себе зайти еще дальше, и сейчас его дрожащая ладонь плавно скользила по спине Руки. – Нори, помоги мне. Помоги справиться с наказанием… Пойдем на кухню, осталось совсем немного… Таканори был уверен, что в этот момент точно услышал звук битого стекла – то ли рухнула его вера в людей, то ли и вовсе сломалось что-то внутри него. Мужчине казалось, что его столкнули с обрыва, не вручив в руки парашюта – только примотали к ноге камень для пущего эффекта. Призрачный свет, блеснувший на испещренной ямами дороге Руки, окончательно погас: осталась лишь вязкая темнота, готовая проглотить его с головой так, чтобы он больше никогда не смог дышать. – Опять хочешь использовать меня? – оттолкнуть от себя злобно сощурившегося Уруху стоило Таканори больших усилий, но он все-таки заставил себя сделать это. – Катись к черту! Я ненавижу тебя. – Надеюсь, что ты сдохнешь в одиночестве! Нори, слышишь? Ты никому не нужный кусок дерьма! – последние слова Койю долетели лишь до спины кинувшегося на второй этаж Руки. * * * Выкинув в пыльный угол ненужную линзу, Тсузуку стер с лица холодные капли воды и задумчиво огляделся. Дверь в комнату Руки только что истерично взвизгнула, но вокалист Mejibray посчитал, что его это не касается: он уже сказал все, что хотел. Мужчина и сам не знал, почему вдруг решился признаться Таканори в том, что оказался похоронен под его голосом заживо, однако теперь понял, что поступил верно: кажется, это подкосило Руки сильнее всех предыдущих унижений и побоев. Тсузуку еще немного постоял в коридоре, будто обдумывая план дальнейших действий, а затем не удержался и прислушался к себе: в душе затаилось пугающее спокойствие. Казалось, что после нескольких минут, проведенных на сцене, все чувства покинули тело вокалиста Mejibray и унеслись куда-то далеко, оставив внутри него только декоративное пространство. Тсузуку поджал губы и сморщился, когда щека после кулака Рёги противно заныла. Мужчина хотя бы для вида попытался убедить себя, что ему хоть сколько-то жаль Коичи, однако вскоре сдался и честно признался: ему было наплевать. Вокалист Mejibray не ощущал абсолютно ничего: ни подавляющего горя, ни горькой тоски, ни злорадства, ни радости – только скользкое равнодушие. Наверное, смерть Коичи будет даже на руку, ведь теперь никто не будет мешать, но в данный момент даже эти размышления проскользнули в мыслях Тсузуку лишь на мгновение. Мужчина ощущал, что волнует его что-то гораздо более важное, но пока это абстрактное нечто было лишь на уровне смутных догадок, что только вызывало неконтролируемое раздражением. Вокалист Mejibray был уверен, что что-то идет не так, что-то не дает ему покоя, и обсудить это он должен именно с… – Йо-ка! Услышав свое имя, мужчина, только поднявшийся на второй этаж, удивленно поднял голову, оторвав отстраненный взгляд от пола, и Тсузуку не без удовольствия отметил, что выглядел вокалист Diaura помятым. – Чего тебе? – несмотря на это, голос Йо-ки по-прежнему оставался резким и острым. – Нужно поговорить. Не сговариваясь, мужчины отошли в угол, где тень от лениво наползающей ночи была особенно густой и плотной: Йо-ка сразу скрестил выточенные из мрамора руки на груди, невольно прикрывая расчертивший плечо порез, и нахмурился, в то время как Тсузуку, напротив, выглядел так, словно собрался вести непринужденную дружескую беседу. – Как тебе испытание? – будто невзначай поинтересовался вокалист Mejibray, довольно заметив, что веко собеседника нервно подрагивает. – Ближе к делу, – Йо-ка раздраженно махнул головой и буквально прорезал взглядом всего Тсузуку. – Что тебе нужно? – Послушай, – Тсузуку сразу же откинул дурашливый тон и напрягся: даже в его глазах залегли тени, явно не предвещающие ничего хорошего. – Скажи мне, сколько у тебя баллов. Вокалист Diaura удивленно приподнял бровь, а затем запустил длинные пальцы в волосы, однако вспомнив, что еще не вымыл из них остатки липкого лака, фыркнул и задумчиво произнес: – С чего вдруг я буду говорить об этом тебе? – А если я скажу свои? – Тсузуку был наготове: заранее понял, что так просто вытянуть нужную информацию из Йо-ки не выйдет. Покусывая губы, вокалист Diaura с отточенной внимательностью изучал собеседника пытливым взглядом: Тсузуку ему определенно не нравился, а после его поведения на сцене и истеричного хохота на кухне и вовсе вызывал тошноту, однако, кажется, сейчас сотрудничество было на руку обоим. Йо-ка подсчитывал свои баллы после каждого испытания, параллельно пытаясь запоминать и чужие, и пока прогнозы были неутешительными – тот факт, что выбить максимальную «десятку» никак не получалось, болезненно бил по самолюбию вокалиста Diaura. Заветные баллы переходили то к стервозному Таканори, но к неадекватному Тсузуку. – Тридцать семь, – вокалист Mejibray не стал дожидаться решения мужчины и попробовал взять его неожиданностью. – Столько же, – на секунду в глазах Йо-ки скользнуло удивление, но его тут же сменила привычная маска ледяного спокойствия. – И что теперь? – А сколько баллов у Таканори ты не считал? – Тсузуку невинно улыбнулся, однако его улыбка больше напоминала звон лезвия гильотины при падении на голову приговоренного: мужчина был уверен, что Йо-ка прекрасно понимает, куда он клонит. Вокалист Diaura беспокойно сощурился и принялся поочередно сгибать битые пальцы: нездоровый блеск в бегающих глазах Тсузуку ему не нравился. Йо-ка знал, чего именно от него хочется добиться мужчина, и, наверное, даже знал, что он предложит дальше, но почему-то этот момент разговора хотелось оттянуть как можно дальше. Йо-ке и самому не нравилось каждый раз видеть имя Таканори в самом начале списка, но тот постоянно оказывался на троне, пусть даже вокруг приходилось раскидывать кучу гниющих трупов. – За сорок перевалило точно, – вокалист Diaura помрачнел и отчего-то скользнул взглядом по ножницам, изображенным на шее собеседника: выглядят, как настоящие. – Тсузуку, ближе к делу. Вокалист Mejibray встрепенулся, словно не ожидал, что собственное имя посмеет сорваться с чужих губ, еще недавно развратно покрытых вуалью алой помады, а затем, буквально вжав Йо-ку в стену, уперся ладонями в его плечи, не обратив внимания на чужой недовольный рык, и запальчиво прошептал ему прямо в ухо: – Давай убьем Таканори? – Что? В голове вокалиста Diaura, как в сломанном радио, эта фраза повторялась бесконечное количество раз, но, когда Тсузуку все-таки посмел ее озвучить, мужчина не удержался и вздрогнул, придавленный к жесткой стене тяжестью чужого тела. – Послушай, – почувствовав, что Йо-ка пытается отпихнуть его в сторону, Тсузуку усилил хватку, за что тут же получил в живот острым коленом и сморщился. – Если мы убьем его вдвоем, баллы разделятся пополам. Или, ты знаешь еще какой-то способ получить лишнюю двадцатку баллов? – Идиот, – на свои объяснения вокалист Mejibray потратил слишком много внимания, а потому Йо-ка сумел толкнуть его в сторону и освободиться от вынужденных «объятий». – Решил помочь психу, организовавшему это все, и перебить всех своими руками? – А тебе, видимо, понравилось сосаться с этим ублюдком, – лицо Тсузуку мигом исказилось, и приторная сладость исчезла из его голоса, уступив место бетонной жесткости. – Может, хочешь продолжить? – У тебя все шутки об одном, – Йо-ка иронично ухмыльнулся, хотя упоминание о поцелуе с Таканори неприятно царапнуло память. – Больная тема? Самому не хватает? – Один-один, – Тсузуку примирительно поднял ладони, понимая, что сейчас завладеть расположением вокалиста Diaura ему просто необходимо. – Просто подумай: без лишних испытаний ты получишь больше двадцати баллов. Нам четко сказали, что это ключ к спасению. Йо-ка, мы не собираемся убивать невинного человека: Таканори этого заслужил, понимаешь? Никто не расстроится, если следующим утром его обнаружат с перерезанным горлом. Вокалист Diaura глубоко вздохнул, будто надеясь потопить усталость в холодном воздухе, однако с этим вздохом, напротив, растерял всю свою уверенность. Что ни говори – Тсузуку был прав. Таканори представлял собой значительную угрозу, он напоминал шаровую молнию, которая может как спокойно вылететь в открытое окно, заставив всех забыть о своем присутствии, так и разнести комнату в клочья, превратив ее в пепел. И Йо-ка был уверен, что однажды настанет время, когда Таканори обязательно воспользуется вторым вариантом, ведь он уже не раз показывал, что способен на убийство. Вокалист Diaura не удержался и стиснул виски холодными пальцами, будто надеясь навести порядок в спутанных, как и его волосы, мыслях. Неужели можно закончить все так просто? Нет. Однажды Йо-ка пообещал себе, что больше никогда не позволит себе выступить в качестве бога, способного решать, кому можно сохранить жизнь, и даже сейчас он не нарушит данное слово, каким бы соблазняющим ни был искуситель. – Я не буду никого убивать, – спокойно отчеканил вокалист Diaura, смерив собеседника уничтожающим взглядом. – Не я решаю, кто должен жить. – Слабак, – Тсузуку презрительно фыркнул и осмотрел Йо-ку так, словно пытался найти в нем кнопку перезагрузки. – Как ты вообще пробился в лидеры? Ведь и тогда, в лесу, ты получил меньше всего баллов, потому что не смог убить ребенка, да? Тебе что-то мешает… Прошлое? Йо-ка, ты уже кого-то убивал? Вокалист Diaura вздрогнул и сделал шаг назад, но его напряженная спина наткнулась на равнодушие холодной стены: пути назад как всегда не было. Мужчина почувствовал, как удары его сердца стали громче и начали отдаваться в каждом углу пыльного коридора, будто зловещая музыка огромного органа. В нос ударил запах подвальной сырости двадцатилетней давности, а пространство вокруг наполнилось пьяными криками и истеричным хохотом… – Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – в последний момент Йо-ка вынырнул из волны беспросветного отчаяния и вновь столкнулся с любопытным взглядом туманных глаз Тсузуку. – Я не собираюсь никого убивать, потому что я не чертово животное. Почему бы тебе не обсудить свою идею с Рёгой? Или перед ним тебе не хочется снимать свою маску невинной жертвы? На этот раз побелел уже вокалист Mejibray: то, как резко вытянулось его лицо, от взгляда Йо-ки не укрылось, и не порадовать мужчину это не могло, хотя где-то в коленях еще оставалась слабость. Йо-ка и сам не понял, в какой момент он осознал, по какому слабому месту Тсузуку можно попробовать ударить: сделав выпад, вокалист Diaura понял, что его догадки оказались верными. Пропасть недоверия между двумя вокалистами стремительно превращалась в целую вселенную, наполненную мусором человеческих душ, и даже температура в коридоре в этот момент стала на несколько градусов прохладнее. – Да пошел ты! Первым разорвав зрительный контакт, Тсузуку круто развернулся, из-за чего чуть было не слетел с лестницы, и пулей бросился вниз, оставив Йо-ку наедине с сумасшедшим биением его ошалевшего сердца. * * * Рёга устало вздохнул и, подперев отяжелевшую от неприятных мыслей голову, с тоской уставился в апатичную поверхность ровной воды, в которой уже отражались первые звезды. Ночь медленно раскидывала сети, без особого интереса утягивая в свои холодные объятья весь окружающий мир, и хрупкая полоска светлого неба на горизонте почти совсем потонула за мрачными верхушками сосен. Ветер трепал волосы Рёги, и мужчина постоянно пытался то заправить их за уши, то собрать в некое подобие хвоста. Под шумок после происшествия на кухне вокалист Born выбрался на улицу и бесцельно пошел в лес: хотелось хоть полчаса побыть наедине с собой. В трех минутах ходьбы от дома Рёга обнаружил небольшой пруд и несколько поваленных деревьев, на одном из стволов которых и расположился мужчина. Просевшую крышу старого коттеджа было видно даже отсюда, но Рёга попытался максимально абстрагироваться от этого места. Голова вокалиста Born разрывалась от неприятных мыслей, и он вдруг с тоской осознал, что сегодня столкнулся с самым жутким испытанием за все время, проведенное здесь. В голове сталкивались, налетали друг на друга и бросались в разные стороны десятки вопросов, но все они лишь заводили Рёгу в тупик. Вокалисту Born казалось, что сегодня прошлое всех музыкантов разворошили и заставили подняться со дна всю муть, а это точно не кончится ничем хорошим. Если бы между ними был хоть тонкий мост доверия, то можно было бы что-то обсудить, выдвинуть какие-то идеи, но все здесь держались отстраненно и друг в друге видели лишь врагов. Впрочем, Рёга понимал, что и сам не горит желанием открывать кому-то душу. Тсузуку. Вокалист Born болезненно поморщился, когда это имя всплыло в сознании. Казалось, что тот нежный, предрассветный поцелуй был в каком-то другом измерении: в реальной вселенной Тсузуку находится за миллионы километров от него. Рёга вспомнил, как во время пения вокалиста Mejibray что-то в его душе защемило, будто все органы сдвинулись с места, и избавиться от этого эффекта до сих пор не получалось. Тсузуку напоминал произведение искусства, понять которое сможет только самый искушенный зритель, и Рёга был уверен, что этим зрителем должен быть только он. Когда с губ Тсузуку срывались запретные слова, когда он развратно прогибался в пояснице и запрокидывал голову – в любой из этих моментов вокалисту Born хотелось, чтобы остальные ослепли, и свет бога по имени Тсузуку не падал на их лица. Рёга вспомнил, как бил мужчину в лицо: на костяшках пальцев еще сохранилась прохладная сухость чужой кожи. Теперь он был уверен, что с вокалистом Mejibray не стоит даже пытаться заговорить: вряд ли кому-то понравится отлетать в сторону от удара. Рёга прикрыл глаза. Раньше он наивно полагал, что в это время на улице всегда тихо – наверное, в иерархии ошибочных суждений это находится где-то в низу страшной пирамиды. Мужчина слышал, как за спиной тревожно перекликаются птицы, как чуть в стороне остерегающе стрекочет какое-то насекомое, как шелестят на холодном ветру раскидистые лапы сосен, унося все запретные мысли прочь. А еще он слышал свое сиплое дыхание и чьи-то осторожные шаги. Когда Рёга рывком развернулся и вскочил с бревна, из-за толстого ствола дерева появился хмурый Тсузуку: с его влажных волос на джинсовую рубашку соскальзывали капли воды. – Ну и местечко ты выбрал, – чертыхнувшись, вокалист Mejibray перелез еще через одну кривую корягу и, ободрав темные джинсы в районе щиколотки, чуть не свалился в затаившийся в предночной тишине пруд. – Блять, почему тебе не сидится где-нибудь под окнами дома? – Потому что так будет не интересно, – Рёга попытался улыбнуться, но голос вышел неожиданно серьезным. – Что ты… – Ищу тебя. Вокалист Born растерянно повернулся к неожиданному спутнику, приоткрыв рот от удивления, но тот, даже не глядя в его сторону, опустился на шершавое бревно и сосредоточенно уставился в ровную гладь черной воды. Чуть задумавшись, Рёга присел рядом. Мужчины сидели достаточно близко, так, что их колени даже касались друг друга, и около минуты просто молчали, думая каждый о своем. Краем глаза Рёга рассматривал вокалиста Mejibray: синяка на его лице еще не было, но скула уже покраснела и опухла. – Красавец, правда? – Тсузуку повернулся другой стороной, демонстрируя мужчине еще не сошедшие следы, оставленные тяжелыми перстнями Таканори. – Прости. Я… – вокалист Born отвернулся в сторону, подбирая нужные слова, но продолжить ему не дали. – Я не злюсь, – Тсузуку пожал острыми плечами и вытянул ноги, из-за чего вода почти коснулась его испачканных в грязи кроссовок. – Я был бы гораздо злее, если бы ты не выполнил приказ, а мы на ужин ели бы тебя, а не Коичи. При упоминании событий этого вечера Рёга сморщился и, сам того не желая, снова прокрутил в голове момент, когда большинство музыкантов, озверев, разрывали на куски человека, с которым сидели за одним столом пару часов назад. Однако для Рёги это сместилось на второй план: сейчас рядом с ним сидел Тсузуку, его холодная рука лежит совсем рядом, и даже этого было достаточно, чтобы дыхание стало чуть ровнее. Не удержавшись, вокалист Born положил пальцы поверх ладони Тсузуку, и тот, хоть и замялся на мгновение, отстраняться не стал. – Нужно о многом поговорить, – Рёга тяжело вздохнул и крепче сжал чужую руку. – Иначе никогда не выберемся отсюда. – Позже, – Тсузуку нетерпеливо покачал головой и впервые за вечер полностью развернулся к собеседнику, внимательно заглядывая в его озадаченное лицо. – У меня есть предложение. – Руки и сердца? Не удержавшись, вокалист Born улыбнулся самыми кончиками губ, и Тсузуку, раздраженно фыркнув, мигом выдрал пальцы из чужой хватки и рывком вскочил на ноги, из-за чего его собеседник, потеряв равновесие на бревне, чуть не свалился в пруд. Не обратив на это внимания, Тсузуку мотнул головой и бросился в сторону дома, но Рёга сумел догнать его в несколько широких шагов, после чего схватил мужчину за запястья и развернул к себе. Вопреки ожиданиям сопротивляться вокалист Mejibray не стал, хотя его брови все-таки нахмурились, выражая явное неудовольствие. – Что за предложение? – Рёга отпустил чужие холодные руки, как бы демонстрируя свою готовность помогать. Зато Тсузуку неожиданно отвел глаза в сторону, что было ему совсем не свойственно, и замялся, рассматривая примятую траву под ногами. Только сейчас музыканты заметили, что наступившие сумерки вспорол мелкий дождь, оседающий на их щеках прозрачным пеплом. Вокалист Mejibray стер с лица несколько вездесущих капель и с сомнением посмотрел на Рёгу, однако в его спокойном лице увидел только безграничное доверие: никогда прежде никто не смотрел на него так. – Сегодня мы не будем спать, – в голос Тсузуку вернулась привычная вызывающая твердость. – Вся местная хуйня происходит только по ночам: скорее всего тот, кто организовал это, проникает к нам в это время. Если проследим за происходящим, то, возможно, сможем понять хоть что-то. – Почему ты решил, что ночью должно что-то произойти? – вокалист Born сосредоточенно прикусил губу. – Сам подумай, – Тсузуку несдержанно закатил глаза, раздражаясь из-за несообразительности собеседника. – Ночью нам вживляют какой-то яд, ночью нам подмешивают снотворное, ночью нас каким-то образом переносят в другие места… Улавливаешь связь? – То есть, – Рёга со всей возможной серьезностью заглянул в чужие возбужденные глаза, однако в его голосе все-таки скользнули нотки скрытого сомнения. – Ты предлагаешь не спать всю ночь, упустив то немногое время, которое мы могли бы потратить на отдых, который здесь просто необходим, потому что чисто гипотетически что-то может произойти? Вокалист Mejibray упрямо кивнул, и прядь его темных волос упала на лоб, разделив его на две неровных половины. – И ты уверен, что я буду помогать тебе, даже если мне кажется, что из этого ничего не выйдет? Тсузуку кивнул еще раз, и в этом его кивке самоуверенной упрямости стало только больше. – А ведь действительно буду. Рёга тяжело вздохнул и вновь посмотрел на поджатые губы вокалиста Mejibray: в ямке под верхней губой, что была чуть пухлее, чем нижняя, повисла крупная дождевая капля. Помедлив, она скользнула по его подбородку и, скатившись по напряженной шее, замерла в углублении между выпирающими ключицами. Идея Тсузуку казалась Рёге слишком авантюристкой для этого места, где любая инициативность могла привести к жестокому наказанию, но что-то подсказало вокалисту Born, что они на верном пути: интуитивно он чувствовал, что этой ночью что-то должно произойти.