Prayers

Резко остановившись, Тсузуку привалился взмокшим лбом к безразличной стене и согнулся пополам, переводя дыхание от быстрого бега. Картинка перед глазами не менялось, и у вокалиста Mejibray возникло ощущение, что все это время он просто возвращался в одну и ту же комнату, в исходную точку отсчета. Тсузуку издал глухой крик и запальчиво размахнулся, однако, догадавшись, что бить в пустом коридоре нечего, с трудом усмирил свой пыл: от столкновения кулака со стеной лучше не станет. Только сейчас мужчина понял, что заранее выбрал неверную тактику, ведь быстрый бег вытянул из него все силы, а вокруг не виднелось ни малейшего намека на спасение. Впервые Тсузуку остался совсем один, и это одиночество предательски всаживало остро заточенные ножи в спину вокалиста Mejibray один за другим: он понятия не имел, что делать дальше. Сейчас Тсузуку не думал о Рёге: для начала нужно было хотя бы решить, как выбраться из этого лабиринта бесконечных одинаковых комнат и пустых коридоров. Вокалист Mejibray вспомнил, что, кроме него, в навязанной игре участвуют еще три человека – уступать им ни в коем случае нельзя. В последний раз вдохнув неестественно плотный воздух, Тсузуку запальчиво дернул на себя очередную дверь и быстро вошел в комнату – сначала замок за спиной мужчины предательски щелкнул, а затем вокалист Mejibray почувствовал запах. Отвратительное зловоние, отдающее паническими нотками гниения и страха, буквально забилось в глотку Тсузуку, пропитало его изнутри, медленно заполняя все тело. Почему-то вокалист Mejibray вспомнил вязкий запах липкого жженого сахара, однако, усмехнувшись, он покачал головой: тошнотворный аромат тлеющего тела перепутать ни с чем нельзя. – Блять… Морщась от ядовито-красного света, Тсузуку в ужасе оглядывался вокруг, непроизвольно отступая назад. По периметру комнату шатко сидели, опираясь на стену, те, кто еще недавно находились рядом, дышали, говорили с ним: в самом углу зловеще виделась верхняя часть тела Коичи – чуть ниже пояса мужчины виднелся уродливый срез с засохшей кровью и торчащей желтоватой костью. На лице басиста Mejibray еще сохранялось выражение ужаса и непонимания, но его стеклянный взгляд уже застыл, будучи навсегда устремленным куда-то в сторону. Сразу за Коичи в неестественной позе сжался на полу Миа – видимо, находился он здесь гораздо дольше, потому что от горячего спертого воздуха кожа мужчины совсем почернела и вздулась, а кое-где даже лопнула, из-за чего в открывшихся волдырях застыли какие-то желтовато-красные выделения. Ближе всех к Тсузуку сидел Бё: казалось, что его пустой взгляд был буквально устремлен к вокалисту Mejibray в негласной мольбе, но тело мужчины уже начало гнить, лишая его любого права даже на спасение души. С большим трудом Тсузуку подавил приступ неконтролируемой паники и, натянув ворот футболки до самых слезящихся от тошноты глаз так, что дышать стало почти невозможно, кинулся к выходу в противоположной стороне комнаты: дверь, конечно, была заперта. Выпустив из непослушных пальцев край футболки, Тсузуку не сдержался и закричал, обессиленно пиная металлическую дверь ногой до тех пор, пока щиколотка предательски не хрустнула – мертвецы безразлично наблюдали за его метаниями из своих углов. Тогда вокалист Mejibray чуть пришел в себя и зажмурился, возвращаясь в реальность – Йо-ка бы точно не стал паниковать и истерить. Эта мысль выдернула Тсузуку из водоворота глухого безумия, и мужчина почувствовал, как в висках запульсировал холод – признак возвращающегося спокойствия. Нужно пользоваться моментом, пока он окончательно не сошел с ума. Стянув с себя изрядно потрепанную джинсовую куртку, Тсузуку повязал ее на лицо и принялся внимательно рассматривать замок: при ближайшем изучении выяснилось, что рядом с дверью находилось какое-то мигающее табло. Нахмурившись, вокалист Mejibray вытянул клочок бумаги, всунутый в прорезь между дверью и стеной. «Выйти из этой комнаты ты сможешь, только воспользовавшись электронным сканером отпечатка пальцев. Рука кого-то из тех, кто находится здесь, является ключом к твоему спасению, твоя задача – выбрать верный путь». Перечитав записку несколько раз, Тсузуку вдруг глухо расхохотался и отбросил листок в сторону, еще раз оглядывая свою ловушку. Вокалист Mejibray уже давно перестал ощущать себя и вникать в происходящее: самому себе он казался героем какого-то драматичного триллера, за поступками которого пристально следят настороженные зрители. Чувства возвращались к Тсузуку, только когда Рёга находился рядом, но сейчас тот был где-то далеко, будто за пределами солнечной системы, и со своей пустотой вокалисту Mejibray пришлось бороться самому. Почему-то мысль о том, что дельные идеи в его голове появляются только тогда, когда туда параллельно приходят мысли о том, что Йо-ка бы сделал гораздо лучше, показалась Тсузуку до неприличия забавной. Вокалист Mejibray завидовал мужчине, и подавлять это чувство становилось все труднее: Йо-ка действовал только ради себя, он не оступался из-за своих неконтролируемых чувств, он всегда был словно непробиваемая глыба льда. Йо-ка держался с достоинством, а моральные нормы переступал с неповторимой грацией и легким сожалением – Йо-ка мог все, в то время как Тсузуку давился собственными эмоциями и даже не мог сказать, а что такое эта мораль вообще. – Как же я тебя ненавижу, – вокалист Mejibray задрал голову к потолку, словно так его было лучше слышно. – Прочь! Оставь меня в покое! Я лучше тебя! Ответом Тсузуку послужил молчаливый укор в глазах мертвецов. Мужчина дернулся, словно резко отойдя от комы, а затем обернулся к своим невольным спутникам. Сдаваться сейчас было бы элементарно глупо. Жизнь вокалиста Mejibray рушилась на глазах, но в данный момент для Рёги он был единственной опорой, и только эта мысль придала Тсузуку сил, пробудив в нем чувство ответственности. Что-то подсказывало к мужчине, что начинать нужно с Коичи, однако, стоило ему дернуть басиста, как выяснилось, что тот был крепко прикован к стене – до двери не дотянуться. Взгляд Тсузуку наткнулся на небольшой разделочный топорик, сиротливо оставленный в противоположном углу комнаты-могилы. – Твою мать, – вокалист Mejibray сразу сообразил, что от него требуется, но для того, чтобы смириться с этой мыслью, ему потребовалось около минуты. – Эй, вы здесь совсем ебанутые? Трупный запах смешивался с горячим воздухом, раздирая легкие мужчины изнутри, и Тсузуку поспешно схватил топор, пытаясь сообразить, какой именно палец Коичи ему понадобится. Выругавшись, вокалист Mejibray вспомнил, что времени было в обрез, и, опустившись на колени, просто вытянул левую руку мужчины в сторону от тела, после чего опустил топор на его запястье. Раздался противный хруст, но Тсузуку продолжал лихорадочно наносить удары, взглядом прорезая посиневшую кожу Коичи. Тело мужчины было твердым, неподатливым и застывшим, и вокалисту Mejibray казалось, что глухой стук раздается внутри его головы – так стучит смерть. Наконец кисть Коичи жалобно отлетела к коленям Тсузуку. Даже не вздрогнув, мужчина вцепился в холодную руку и, избегая пустого взгляда бывшего одногруппника, бросился к двери. Вокалист Mejibray, так и норовя выронить жуткую ношу, поочередно прикладывал к замку негнущиеся пальцы – большой, указательный, средний, безымянный, мизинец. Ничего. – Блять! Тсузуку отбросил холодную кисть в сторону и с потусторонним спокойствием принялся за правую руку Коичи. Волосы падали на лицо мужчины, прилипая к разгоряченной коже, цеплялись за колечко в брови, и вокалист Mejibray нетерпеливо сдувал их, раздражаясь все больше. Отделить вторую кисть от тела оказалось проще, и Тсузуку вновь метнулся к двери, мысленно молясь, чтобы этот бред все-таки закончился. Ни один палец, конечно, не подошел. Мужчина снова отбросил руку в сторону и, чуть замявшись, почти подлетел к Миа. Если в случае и с Коичи вокалист Mejibray еще пытался действовать аккуратно, брезгливо отодвигая мертвое тело от себя, то теперь он бездумно колотил остро заточенным лезвием по вздувшейся коже. Тело Миа было мягче, и его кисть отделилась с каким-то чпокающим звуком, из-за чего желудок Тсузуку скрутил очередной спазм горькой тошноты. Ни один палец Миа не подошел, и вокалист Mejibray в какой-то глухой ярости принялся за Бё. Мужчина игнорировал тлетворные куски гниющего мяса, расползающиеся вокруг от его рваных ударов – Тсузуку только методично опускал топор, кромсая руку Бё не неровные куски. Опомнившись, вокалист Mejibray прогнал наваждение и покачал головой – картинка перед глазами покачнулась, и Бё будто немного пододвинулся к нему, усмехаясь уголками губ. Вцепившись в его отрубленные кисти, Тсузуку в два широких прыжка оказался у двери: теперь-то в его руках точно находился ключ к спасению. Вокалист Mejibray, словно одержимый, прикладывал чужие почерневшие пальцы к мигающему индикатору, но каждый раз слышал резкий звук отказа. Оставалась всего одна кисть. Джинсовая рубашка Тсузуку с его лица сползла набок, волосы растрепались, а кожа мужчина покрылась влажным потом, из-за чего казалось, что тату на его обнаженных руках начали светиться. Чуть не выронив вторую кисть Бё, вокалист Mejibray принялся с остервенением прикладывать его пальцы к электронному замку: на среднем он начал беспокоиться, на безымянном – лихорадочно трястись, на мизинце – сорвался на отчаянный крик, царапающий глотку, а затем со злостью бросил кисть в голову Бё: тот сразу грустно сполз по стене, но так и не упал до конца. Вцепившись в спутанные волосы липкими пальцами, Тсузуку медленно опустился на корточки и уткнулся носом в собственные колени: теперь выхода не было. Он терзал тела людей, как падальщик рвет зубами добычу – безумно, судорожно, равнодушно. Он упал в бездну, дальше которой не было уже ничего, ломая позвоночник и ребра, и попал в бесконечную ловушку, где он будет сходить с ума снова и снова. Только он и осуждающие его мертвецы. Тсузуку ломало отчаяние, оно вцепилось в его запястья, плечи, шею – везде, куда только могло дотянуться, и резало его скользкими щупальцами, вспарывая тело в наивных попытках найти душу. Вокалист Mejibray оторвался от колен и обвел блуждающим взглядом остальных мертвецов – не самая лучшая компания. Обиднее всего, что он так и не смог спасти Рёгу, так и не доказал ему, что он тоже что-то может без чужой помощи: оказывается, когда кто-то опытный и сообразительный не диктует тебе, что делать, карабкаться вверх по склону проблем очень сложно. Тсузуку ощущал, как болото безнадежности затягивает его все глубже: горячий воздух превращался в режущий песок, красный свет болезненно резал глаза, а запах гниения становился все гуще, будто гнить начал и сам Тсузуку. Вокалист Mejibray резко раскрыл веки. Страшная догадка поразила его сознание, и он, оглядывая весь учиненный им переполох в виде вывороченных кусков мяса и частей тела, медленно зашагал, будто поплыв, к двери. У порога Тсузуку остановился и растянулся в кривой ухмылке – сразу после этого он прислонил указательный палец к сканеру: дверь покорно отворилась. Около секунды вокалист Mejibray просто рассматривал пустой коридор, открывшийся перед ним, после чего истерично расхохотался. Тсузуку смеялся долго, раскрывая рот так широко, что уголки губ предательски натянулись и треснули. Мужчина сгибался пополам от безудержного хохота и, впиваясь ногтями в кожу на собственных ладонях, смеялся, переходя на какой-то дикий, безудержный крик. Из глаз вокалист Mejibray прыснули слезы, но от продолжал хохотать, и его хриплые крики одиноким эхом разносились по вытянутому коридору. Успокоился Тсузуку так же резко, как и начал жуткий припадок – вытерев слезы, он повязал рубашку на пояс и бросился вперед – времени на осмысление своих поступков не было. Вокалист Mejibray бежал бездумно: теперь он чувствовал, что им руководит некий инстинкт, убеждающий его, что заветная цель уже близко. Тсузуку напоминал опытную собаку-ищейку, учуявшую верный след и неумолимо приближающуюся к своей цели. Вокалисту Mejibray показалось, что последние несколько коридоров он пролетел за рекордные сроки и, пока его легкие болезненно горели от усталости, он буквально ввалился в очередную комнату. Это помещение значительно отличалось от предыдущих – единственным предметом мебели здесь был столб, расположенный в центре и упирающийся в самый потолок. Вокруг этого столба расположились оставшиеся музыканты: Тсузуку заметил, что их запястья были обернуты уже привычными в этом месте тяжелыми металлическими цепями. Сначала вокалисту Mejibray показалось, что мужчины находятся без сознания, и только потом он заметил, что их глаза были открыты, а зрачки пристально следили за его настороженными движениями. А еще Тсузуку догадался, что все исчезнувшие музыканты были здесь, а значит, он добрался до цели самым первым. – Рёга! – обнаружив вокалиста Born, Тсузуку подлетел к нему, опускаясь рядом на колени. – Рёга, ты меня слышишь? Зрачки мужчины чуть съехали в сторону, но сам он продолжал неподвижно полулежать, опираясь спиной о металлический столб. Тсузуку понял, что пошевелиться или хотя бы что-то сказать Рёга не может. Вскочив на ноги, вокалист Mejibray панически огляделся, и его взгляд замер на продолговатом стол в углу: на гладкой поверхности лежала связка ключей. Вздохнув, Тсузуку направился к столу, однако неожиданно замер, заметив Йо-ку сразу за Рёгой. Сейчас, не имея возможности даже приподнять голову, вокалист Diaura выглядел неожиданно беспомощным, и Тсузуку с удивлением отметил, какими же бледными были его руки. Мужчине показалось, что в комнате настолько тихо, что он может услышать, как по синеватым венам на запястьях Йо-ки медленно бежит кровь. Тсузуку продолжал рассматривать вокалиста Diaura, получая почти физическое наслаждение от того, что тот может только с раздражением следить за ним расширившимися зрачками. Йо-ка беззащитно лежал на полу, и вокалист Mejibray, глядя на его разметавшиеся по ничего не выражающему лицу волосы, вдруг подумал, что сейчас он был кукловодом, в руках которого находились все нужные веревочки. И только он в данный момент может заставить Йо-ку делать все, что вздумается. Тсузуку непроизвольно сделал шаг по направлению к мужчине, прокручивая миллионы возможных сюжетов избавления от самого опасного противника. Вокалист Diaura не может смерить его своим презрительным взглядом, не может оттолкнуть и прижать к стене – у него не получится даже пошевелить костлявым мизинцем. Почему-то поза Йо-ки напомнила Тсузуку изогнутое тело утопленника, только-только вытащенного на сушу: горделивое изящество еще сохранялось в острых чертах лица, но все остальное было изъедено слабостью. Остановился Тсузуку только тогда, когда его и вокалиста Diaura разделял один шаг – мужчина понял, что снова чуть не сорвался в пропасть. Соблазн был слишком велик, он искушенно подобрался сзади, приторно дыша в шею, и Тсузуку с трудом отвернулся от беспомощного Йо-ки: все равно тот сможет выжить, только если Юуки очень постарается. Прогнав от себя остатки коварных мыслей, вокалист Mejibray кинулся к столу и, пугаясь отсутствия всяких преград, просто отцепил от связки ключ с нужным именем. Сразу после этого Тсузуку затаился, ощущая, как сердце пропускает тяжелые удары: мужчина ожидал нападения, очередной коварной ловушки, предательского обмана – чего угодно, но только не мертвого спокойствия. Вокалист Mejibray снова чуть улыбнулся: на безумный хохот сил уже не хватило. Дрожащими руками он с трудом справился с замком на запястье Рёги, однако, избавившись от металлических цепей, убедился, что стоять на ногах мужчина не может. С губ Тсузуку сорвался глухой вздох. Перекинув безвольную руку Рёги через свое плечо, вокалист Mejibray почти взвалил того на себя, и забыв об усталости, метнулся к выходу. У самой двери Тсузуку все-таки обернулся, чтобы в последний раз нащупать пустой взгляд Йо-ки: теперь мужчина не знал, встретятся ли они еще раз. Поудобнее перехватив Рёгу, вокалист Mejibray почти потащил его вперед, ощущая, что страшное испытание вот-вот должно подойти к концу: по лицу мужчины скользнул и тут же растворился в тревожном красном свете прохладный ветерок. Это спасительное дуновение помогло Тсузуку собраться с последними силами – крепко вцепившись в холодную руку Рёги, он упрямо пробирался вперед, метр за метром преодолевая одинаковые коридоры. В голове все слилось, превратившись в один большой ком, и единственный импульс, электрической волной пробегающий по телу Тсузуку приказывал ему бежать. Успокоился вокалист Mejibray только тогда, когда его взгляд резанула пронзительная белизна бесцветного неба, а под ногами бодро хрустнула замерзшая трава – вдохнув спасительную порцию кислорода, Тсузуку обессиленно свалился на землю, увлекая Рёгу за собой: первый. Он выбрался из ловушки самый первый. * * * – Йо-ка! Забыв о кровоточащих ладонях, изрезанных уродливыми алыми бороздами, Юуки буквально свалился в ноги к вокалисту Diaura, пачкая его белую майку в алых разводах. Йо-ка даже не пошевелился в ответ на его оклик, но Юуки был уверен, что зрачок мужчины устало скользнул по его лицу и поехал ниже, замирая на раненых руках. Вздрогнув, вокалист Lycaon в очередной раз вытер кровь о темные джинсы, морщась от щиплющей боли, вгрызающейся в нежную кожу. Оглядевшись, Юуки заметил, что одна из цепей, обмотанных вокруг столба, заканчивалась пустотой – пересчитав музыкантов, мужчина понял, что не хватает Рёги: значит, Тсузуку здесь уже побывал. – Я сейчас, – Юуки коснулся мертвенно бледной руки Йо-ки, будто это что-то значило. – Сейчас я все сделаю. Пытаясь отцепить нужный ключ, вокалист Lycaon никак не мог перевести сбившееся дыхание: не получалось поверить, что он пришел сюда вторым, уступив только Тсузуку. Теперь все зависело от того, кто успеет дальше – Манабу или Таканори? Только вот Юуки было уже все равно. От волнения руки немели, и мужчина никак не мог всунуть ключ в скважину. Смотреть на неподвижного, словно мраморная статуя, Йо-ку было невыносимо, и вокалист Lycaon отвел взгляд в сторону, однако неожиданно наткнулся на Икуму. Прислонившись спиной к металлическому столбу, мужчина сидел почти прямо, и его губы были чуть изогнуты, будто в желании грустно рассмеяться или вскрикнуть. В красноватом свете красота вокалиста Reign казалась совсем потусторонней и лишней для этой реальности. Лицо Икумы застыло, как на последнем модельном снимке, и его резко очерченный профиль как бы насмехался над происходящим. Если успеет Манабу, то он спасет Казуки. Если вперед вырвется Таканори, то он заберет Койю или уйдет один – намерения этого человека для Юуки оставались загадкой. Но как бы ни раскрылись зловещие игральные карты, исход для Икумы был только один – смерть. Тоскливая, одинокая, безумная смерть человека, брошенного всеми людьми и самим собой. Замок в руках Юуки щелкнул, и вокалист Diaura, потеряв опору в виде цепи, чуть сполз вниз. Юуки ловко поймал Йо-ку в свои объятья, пугаясь неестественного холода его гладкой кожи, и собрался было вставать, как его взгляд снова уткнулся в высветленные волосы Икумы. У этого человека не было надежды. Он висел в невесомости и был особенно близок к точке невозврата, когда все границы превращаются в пепел и разлетаются по воздуху. Юуки прекрасно знал, что чувствует человек, брошенный всеми. – Прости, – сердце вокалиста Lycaon сжалось, когда ему пришлось выпустить Йо-ку, и он, как бы извиняясь, прошептал. – Я быстро. Прости. Я не могу по-другому. Сердце Юуки болезненно корчилось в груди, но он снова бросился к связке ключей, пытаясь отцепить тот, на котором было написано имя Икумы. Мужчина пугался собственной безрассудности, ненавидел себя за слабость, смешанную с чертовой жалостью, но, освобождая Икуму от тяжелых цепей, чувствовал, что поступает справедливо. Хотя бы по отношению к самому себе. Юуки не мог бросить вокалиста Reign, потому что не был готов стать человеком, отнимающим последнюю надежду – он и так знал, каково это. Боль в изрезанных руках никак не давала сосредоточиться на своем занятии, но Юуки продолжал упорно освобождать Икуму, ощущая, что если не использует последние секунды, то и сам замрет здесь навсегда. Замок призывно звякнул. Вокалист Lycaon понятия не имел, что делать дальше. Перехватив мужчин с обеих сторон, он ощутил себя рукояткой весов: то один, то другой музыкант так и норовили утянуть его на себя. Юуки казалось, что он вот-вот согнется пополам, но он, едва переставляя ноги, двигался вперед – Йо-ка был тяжелее Икумы и, кажется, даже холоднее, и прикосновения его ледяной кожи казались вокалисту Lycaon точками бесконечности. Юуки перепачкал обоих мужчин в своей крови и почти перестал ощущать боль: все чувства превратились в какой-то неясный комок, и разобрать, что и где, уже не получалось. Юуки было безумно жарко, ноги вязли, словно в плотном болоте, а воздух казался окаменевшим – чтобы сдвинуться хоть на шаг, нужно сначала заставить себя дышать. В очередном коридоре вокалист Lycaon заметил на полу кровавый след – значит, Тсузуку точно был здесь. В душе Юуки дрогнул робкий светлячок, но в следующий момент Йо-ка предательски завалился в сторону, и пока мужчина попытался притянуть его к себе, Икума начал сползать вниз. Почти рыдая, Юуки вцепился в локти обоих мужчин влажными от собственной крови пальцами и буквально потащил их к выходу, волоча два безвольных тела по земле. Разум вокалиста Lycaon горячо уверял его бросить Йо-ку с Икумой, оставить их прямо здесь и спасаться самому, но Юуки, глотая соленые слезы, прогонял эти мысли прочь, преодолевая все новые и новые коридоры. Очередная дверь. Извернувшись в какой-то немыслимой позе, Юуки прижал вокалиста Reign к стене боком и, освободив одну руку, справился с простеньким замком – сначала в лицо мужчине подул прохладный ветер, и только потом он заметил мрачные сосны и перепачканного в крови Тсузуку, сидящего в траве рядом с телом Рёги. Сначала Юуки отпустил Икуму, позволив ему упасть вниз, а затем, продолжая прижимать холодного Йо-ку к себе, и сам вокалист Lycaon свалился на мерзлую землю, с непередаваемым удовольствием вдыхая морозный воздух. Он был спасен. * * * Манабу покрепче перехватил Казуки. Тело горело адским огнем, и левый глаз отчего-то не видел совсем ничего, однако мужчина сумел найти Казуки и почти физически ощущал, что выход где-то рядом – весь коридор был перепачкан бурой кровью. Комната с Койю осталась за спиной, а значит, он сумел обойти заносчивого Таканори – теперь-то справедливость точно восторжествует. Беспокойство о Казуки позволило на какое-то время забыть об адской боли, и Манабу уверенно продвигался вперед, молясь только о том, чтобы нужная дверь вот-вот выглянула из-за угла, иначе больше он просто не протянет. Мужчина сделал еще несколько шагов, как вдруг за его спиной раздался чужой охрипший голос: – А теперь стой там, где стоишь. * * * Таканори втягивал в себя воздух с судорожными хрипами, но продолжал нестись вперед, не сбавляя скорости: мужчина пролетал одинаковые коридоры, метался по однотипным комнатам, словно подстреленное животное, и силы оставляли его с каждой очередной неудачей. Руки отчаялся, все глубже погружаясь в мысли, что не выберется отсюда никогда, но не перестал бежать, с ужасом хватаясь за единственную оставшуюся в жизни поддержку – собственную гордость. Он пережил слишком многое, чтобы безвольно сдаться сейчас. Таканори убедился, что его судьба находится только в его руках, поэтому полагаться на других не стоит никогда: в самом начале испытания он понял, что спасать Койю не станет. Уруха считает Юуки самым красивым – что ж, пусть теперь вокалист Lycaon удовлетворяет его потребность в жизни, а он, Таканори, больше никогда не станет слепо раскрывать объятья перед чужой насмешкой. Руки слишком ценил свою жизнь, чтобы делить ее с кем-то еще. И все-таки отпускать то, что когда-то имело маломальскую ценность, тяжеловато: Таканори чувствовал, что очень устал. Перед глазами мелькали одинаковые стены, отливающие красным из-за покрашенных лампочек, из-за чего Руки вдруг холодно подумал, что уже оказался в аду. Он несся вперед, и его перекошенный кардиган цеплялся за щиколотки, будто обрывки обиженных воспоминаний: вокалист привык сбегать от других, только вот, где бы он в итоге ни оказывался, главная опасность всегда находилась там же – скрыться от самого себя не выходило. Безумным ураганом Таканори ворвался в очередную комнату, намереваясь пробежать ее, не глядя по сторонам, но кое-что все-таки зацепило напряженный взгляд мужчины: в этом месте он явно бывал раньше. Резко затормозив, Руки по инерции подался вперед, а затем растерянно огляделся и вдруг расхохотался – он оказался в собственной комнате. Таканори с подозрением осматривался вокруг, не решаясь коснуться ни одного предмета в помещении, но сомнений быть не могло: в углу стоит его широкая кровать с пышными подушками, рядом – высокие шкафы с одеждой, на полу разбросана многочисленная обувь. Руки подошел к письменному столу, чтобы убедиться, что даже здесь все оставалось таким, каким было, когда он в последний раз покидал квартиру. Таканори покрутил в онемевших руках остро заточенный карандаш и даже надавил пальцем на грифель, больно уколовшись, чтобы убедиться, что все это происходит на самом деле. – Бред, – мужчина уверенно покачал головой, но раскрытые тетради с текстами песен и хаотичными зарисовками новых моделей одежды кричали об обратном. – Этого не может быть. Таканори резко подошел к зловещим шкафам и потянул дверь в сторону – та покорно отъехала. Руки рассеянно перебирал собственную одежду, с недоверием рассматривая знакомые вещи: даже парфюмом от них пахло точно таким же. Мужчина собрался было закрыть шкаф, когда к его ногам с очередной полки съехала непримечательная коробка из-под обуви, из-за чего Таканори мигом похолодел: он прекрасно знал, что же находится внутри. Опустившись на корточки, Руки заправил выбившиеся пряди волос за уши и, прикусив губу, стянул крышку, после чего с трепетом принялся рассматривать содержимое находки. Вот целая стопка фотографий – тут они с Койю весело смеются на пляже, лукаво заглядывая в глаза друг друга, а тут они же позируют на фоне ярких огней какого-то моста, светящегося в мутной ночи: Таканори почему-то смотрит в сторону и хмурит брови, а Уруха насмешливо поправляет капюшон его куртки. На других фотографиях мужчины просто дурачились за кулисами или с трепетом обнимали друг друга, сидя на кровати в комнате Руки – снимков было множество. – Откуда? – воспоминания сковывали конечности приторным туманом, и Таканори с непониманием отложил фотографии в сторону, чтобы продолжить резать душу болезненным прошлым. Пальцы вокалиста наткнулись на что-то мягкое и пушистое – через секунду он вытянул со дна коробки потертый брелок в форме забавного медвежонка. Койю подарил его Таканори, когда они коротали дождливый день в каком-то торговом центре, где Уруха выловил игрушку в автомате. Руки слабо улыбнулся, забыв о панике и страхе за собственную жизнь: тогда он всюду таскал этого медвежонка с собой. А вот чуть смявшееся оригами в форме журавля – символ угасшей надежды. В тот день их концерт чуть не сорвался, потому что Таканори простудился и валился с ног из-за высокой температуры, а Койю сделал этого журавлика из первого попавшегося сет-листа, пообещав Руки, что все будет хорошо. Тогда вокалист сумел продержаться до последней песни, а всю следующую ночь Уруха провел у его постели, с нежностью поглаживая чужие горячие пальцы. «Слишком быстро все изменилось» – Таканори с трепетом вернул бумажную фигурку на прежнее место и взял следующий предмет. Он еще только разворачивал аккуратно сложенный вчетверо блокнотный лист, а его сердце уже тоскливо сжималось, умоляя хозяина остановиться сейчас – Руки и сам понимал, что по своей же воле копает себе могилу. Он прекрасно знал, что было написано на загадочном листе – знал, но все равно принялся читать. Бумага пожелтела от времени и выглядела изрядно помятой, будто письмо доставали не один десяток раз, но ровные строки сохранили свою аккуратность: было понятно, что человек выводил их с неподдельной любовью. «Дорогой Нори, поздравляю тебя с днем рождения! Извини, что не могу сказать тебе все это лично: ты же знаешь, увижу твои бездонные глаза – и сразу забываю обо всем на свете. Ты самый искренний, яркий и добрый человек, с которым мне доводилось сталкиваться. Ты, наверное, будешь смеяться над этими словами, но встреча с тобой стала для меня лучшим подарком судьбы, ведь именно ты научил меня всегда следовать за своей мечтой. Нори, знаешь, ты и есть моя мечта. Мне хочется обойти с тобой все улицы Токио, пересчитать все звезды на небе, словить все дождевые капли – или хотя бы просто ощущать тебя рядом. Нори, мы с тобой уже через многое прошли, но я уверен, что впереди все будет еще интереснее. Обещаю, что никогда тебя не брошу, никогда не дам тебе почувствовать себя одиноким, а ты только улыбайся почаще, ведь улыбка у тебя такая светлая.

Вечно твой Койю»

Таканори сжал в руках письмо и закрыл глаза, вспоминая последний раз, когда его улыбка была «светлой». Руки устало сидел на корточках и сквозь закрытые веки бессмысленно разглядывал ровные строки – никаких комков в горле или щиплющих слез в уголках поникших глаз. Мужчина тонул в бесконечной пустоте, сотканной из равнодушного безразличия, и с каждой секундой что-то в его груди сжималось все сильнее: неуловимые моменты мнимого счастья исчезали навсегда. Руки не понимал, в какой момент все пошло не так, а потому сейчас все отчаяние, вся боль, все предательства, терзавшие его изнутри, казались особенно несправедливыми. Разочаровавшись однажды во всем, что его окружало, Таканори перестал верить даже самому себе. Поднявшись на ноги, Руки выпустил из ослабших пальцев письмо и позволил тому мягко скользнуть к его ногам. Оттолкнув коробку, мужчина решительно прошел к двери и, борясь с желанием развернуться и поскорее собрать все драгоценные воспоминания, чтобы не расставаться с ними никогда, потянул ручку на себя – конечно, было закрыто. Таканори предпринял еще несколько попыток выбраться, после чего заметил еще одно письмо, втиснутое в дверной проем. Недоверчиво прищурившись, Руки вынул тщательно сложенный лист: «Таканори, лелея мысли о прошлом, ты никогда не выберешься из клетки своих грехов. Чтобы свет искупления озарил твою жизнь, придется резать прямо по ноющему сердцу. Ты найдешь подсказку под кроватью». Руки криво усмехнулся и мигом поморщился, когда разбитая губа больно натянулась. Он чувствовал, что комнату опутало зловещее предчувствие чего-то страшного – на интуитивном уровне мужчина понимал, что выбраться отсюда так просто не выйдет. Таканори не нуждался ни в спасении, ни в искуплении, ни в чем-либо еще – он просто хотел сбежать из этого чертова места и забыть обо всем навсегда. А уж что делать с искромсанной на куски жизнью дальше, Руки решит как-нибудь сам. В любом случае, места для тех, кто сам отказался от него, в этой новой жизни уже не будет – если поезд уносится в неизвестность, бессмысленно бежать вслед: купить билеты на самолет будет гораздо практичнее. Игнорируя выступившую кровь, Таканори продолжал по привычке кусать губы, чтобы чем-то перебить волнение – его рука опасливо шарила под кроватью, пока не наткнулась на очередную коробку. В виски Руки ударила тупая боль: он понятия не имел, что ждет его дальше. Вытянув предмет к себе, мужчина сощурился из-за резкого красного света и с подозрением приподнял крышку – маленький черный пистолет и зажигалка. Стоять стало невыносимо, и Таканори медленно осел на пол, оперевшись спиной о кровать – неужели он проделал это все зря? Танцуя страстное танго с самим собой перед лицом смерти, чтобы сбежать, он все равно оказался в аду: финальный выстрел в голову обязательно приведет его именно туда. Но зачем тогда зажигалка? Таканори еще раз осмотрел содержимое коробки: пистолет точно заряжен, сомнений быть не могло. «Чтобы свет искупления озарил твою жизнь, придется резать прямо по ноющему сердцу» – жуткие строки всплыли в памяти мужчины. Руки вновь огляделся и обессиленно хохотнул: помещение на самом деле полностью копировало его комнату, и в этом была какая-то явная издевка, будто бы кто-то решил окончательно добить его. Вдохнув тяжелый воздух, Таканори снова осмотрелся и вдруг почувствовал, как его сердце забилось быстрее: кажется, он понял, что от него требуется. Резко вскочив на ноги, мужчина мотнул головой, прогоняя пестрые круги, и сунул пистолет за пояс джинсов, прикрыв оружие кардиганом – пока можно обойтись без этого. Держа зажигалку в вытянутой руке, Таканори медленно обошел комнату, рассматривая все так, будто собирался в длительное путешествие. В этом месте он провел столько времени, что мог с закрытыми глазами описать, где на стене чуть отошли обои и как будет скрипеть шкаф, если двинуть дверцу в сторону. В этой комнате они с Койю проводили бесконечные ночи наедине друг с другом – здешние стены слышали столько наивных обещаний, что выход оставался лишь один: спалить все дотла. Собственные мысли терзали душу Таканори дрожащим страхом, но вокалист уже давно понял, что наткнулся на правильный путь на подсознательном уровне. В этой комнате хранилась история его жизни – то, что все это время цеплялось к нему сзади, делало его слабым, связывая руки. И все-таки он не мог. Однажды Руки подвернул ногу, и Койю донес его до квартиры и так нежно опустил на кровать, что сам Таканори потом не раз падал специально, лишь бы снова чувствовать поддержку сильных рук. А еще был случай, когда Уруха ночью притащил к нему коробку пазлов из тысячи деталей – рассвет музыканты встречали, сидя на полу рядом с картиной огромного сонного тигра. Как-то раз Руки затеял перестановку, а Койю помогал ему двигать мебель – музыканты работали несколько часов без перерыва, а затем убедились, что вновь расставили все по своим местам, после чего столько же времени просто хохотали, лежа рядом на широкой кровати. Тогда светлая спальня принадлежала живому Таканори. А теперь по опустевшей комнате ходила его жалкая, почти мертвая тень. Руки не собирался умирать. И даже роль мертвой тени его не устраивала. Палец мужчины скользнул по податливому колесику, и первый веселый огонек сорвался с зажигалки и перекинулся на темное одеяло. Пламя разгоралось медленно, и Таканори истерично дергал зажигалку, поднося подрагивающий огонь ко всему, до чего только мог достать. Горела мебель плохо, но зловещий черный дым уже начал подниматься вверх, затягивая комнату мутной паникой. Подавившись сухим кашлем, Руки закрыл лицо локтем и лихорадочно огляделся, понимая, что времени на раздумья слишком мало, а он должен, нет – просто обязан – спасти себя. Пламя медленно расползалось по комнате: потрескивающий огонь уже перекинулся на кровать, с любопытством поглощая дымящееся постельное белье, искорки плясали на письменном столе, и даже шкафы с одеждой начинали лениво полыхать. Видимость становилась все хуже. Опустившись на четвереньки, Таканори пополз к шкафам, пытаясь нащупать нужную коробку в клубах вонючего дыма – наконец пальцы коснулись прохладных глянцевых фотографий. Дрожащими руками вокалист подносил зажигалку к собственному счастливому лицу из прошлого, но горели снимки плохо – только чернели и, тлея, скукоживались, уродуя некогда искренних людей. Тогда Руки переключился на остальные предметы: сначала он поджег ничего не понимающего медведя, потом направил убийственные искорки на различные безделушки и мелкие подарки – оставались только письма. Сквозь колючий черный дым Таканори все еще различал с любовью выведенные строки – эти же слова были вырезаны в его сердце. – Каждый сам выбирает свой путь, – Руки стиснул некогда значимый для него лист бумаги. – Мы свой уже определили. А уже через секунду письма поглотил неожиданно яркий, подвижный, живой огонь. Бумага полыхала особенно хорошо, и посмеивающиеся искры с нее перелетали на другие предметы – тлеть начал даже ковер. Таканори обессиленно закашлялся. Дышать стало почти невыносимо: он будто находился на последнем круге ада, исчезновение с которого приравнивалось бы к падению в никуда – судорожно гореть начали даже обои. Руки не понимал, что он сделал не так: все обрывки памяти были уничтожены, все это полыхало вокруг него, так и норовя подобраться ближе, но дверь по-прежнему была заперта. Таканори было жарко, он слышал за спиной треск огня и буквально чувствовал его дразнящие прикосновения. Пытаясь сфокусировать взгляд, мужчина стиснул пальцы и вдруг нащупал массивный перстень с темным крестом. Перед глазами сразу всплыла картинка: темная сцена, все прожекторы погасли, музыканты разошлись по своим домам, и только двое замерли у выключенного микрофона. – Нори, твоя звезда не погаснет никогда. Это тебе, – с такими словами Уруха подарил вокалисту это кольцо. – Нет, Койю, я погасну так же, как и все остальные. Молниеносной вспышкой, – давясь дымом, Руки размахнулся и из последних сил зашвырнул перстень в бушующее пламя. Таканори скорее почувствовал, чем услышал, как заветный замок щелкнул где-то в стороне. Оставались доли секунды, чтобы выбраться из комнаты, прежде чем вошедший во вкус огонь сомкнет свое кольцо, навсегда отрезая пути к мнимому спасению. И Руки сорвался с места. Закрывая лицо руками, он бежал, ощущая, как за его спиной сливаются огненные вихри, обрушивая руины боли на его самые сокровенные воспоминания. Подлетев к двери, Таканори, не разбирая ничего вокруг, дернул ручку на себя и вывалился в неожиданно прохладный коридор, где сразу же принялся с жадностью глотать чистый воздух. Времени на отдых не оставалось, и Руки, налетая на стены, снова бросился вперед, на ходу пытаясь восстановить дыхание. Ноги не слушались, пол постоянно уплывал куда-то в сторону, и Руки был уверен, что он вот-вот упадет, однако с каждым новым коридором воздух вокруг становился все свежее – спасение где-то близко. Таканори почти поверил в то, что на какое-то время кошмары остались позади и скоро вздохнуть можно будет спокойно, как вдруг перед его глазами резко выскочила пустая комната, единственным человеком в которой, помимо самого Руки, был Койю. Гитарист безвольно лежал на полу, прикованный к какому-то столбу в центре помещения, а вокруг него аккуратно лежали размотанные цепи – остальные уже сбежали. Таканори в неверии качал головой, не желая принимать некрасивую правду – он выбросил из лодки собственной жизни все, чтобы не пойти ко дну, но оказалось, что потоп неизбежен. – Мы снова остались вдвоем, да? – Руки покосился на Койю, а затем опустился на колени рядом с ним и осторожно взял его холодные пальцы. – И это того стоило, а? Уруха молчал и даже не шевелился, но вокалист был уверен, что его прекрасно слышат и понимают. Мужчины смотрели друг на друга, и оба понимали, что, успешно плутая по лабиринтам чужих страхов и грехов, заблудились в собственной жизни. Таканори захотелось, чтобы это все закончилось прямо сейчас, ни секундой позже – он так устал бороться с самим собой, наступать на горло боли и, стиснув зубы, идти вперед – хотелось обычного спокойствия. Все его тело ломало, губы были разбиты в кровь, а лицо от многочисленных синяков и порезов отливало какой-то болезненной желтизной – он не хотел запоминать себя таким. А где-то сзади в брюках маняще застрял заряженный пистолет… – Не дождетесь! Если бы Таканори мог, он бы заплакал. Рывком поднявшись с пола, он за несколько уверенных шагов достиг стола с ключами и, чуть промучившись с замком, освободил Койю. Тот только безразлично сполз вниз к его ногам. Чертыхнувшись, Таканори перекинул руку мужчины через свое плечо и решительно зашагал в сторону новых запутанных коридоров – свежие капли крови, с каждым метром становящиеся все отчетливее, указывали верный путь. Руки и сам не знал, на что он надеялся – если в комнате никого не осталось, значит, все музыканты уже выбрались наружу – но вдруг удача улыбнется ему хотя бы здесь? Уруха был значительно выше него, а сейчас казался еще и невыносимо тяжелым, из-за чего Руки постоянно запинался и заваливался вбок. Несмотря на все это, мужчина упрямо пробирался вперед, с каким-то скрытым удовольствием понимая, что кровавый след становится все сильнее. А затем Таканори увидел впереди Манабу, из последних сил толкающего вперед бессознательного Казуки. – А теперь стой там, где стоишь. Манабу резко развернулся, но тут же замер, будто кто-то поставил фильм на паузу: прямо на него было направлено безразличное дуло пистолета. Как только мужчина встал к нему лицом, Таканори, продолжая одной рукой придерживать Койю, сипло вскрикнул, но сдержался и оружия не отпустил: кожа на части лица Манабу почти полностью отсутствовала, из-за чего его голова больше напоминала кровавое месиво со спутанными волосами. – Твою мать, ну ты и урод, – Руки вцепился в холодную рукоятку пистолета мертвой хваткой и в ужасе рассматривал гитариста, выглядевшего так, будто на конвейерной доске проехался через мясорубку. – Очень подходишь для того, чтобы остаться здесь навсегда. Друга можешь оставить с собой. Таканори нервно усмехнулся, а Манабу, с трудом держась на ногах от невыносимой боли, только оглядел его с плохо скрытым презрением. Выход был так близко, спасение находилось буквально в одном метре от него, но теперь на горизонте вдруг появился этот посланник ада. По спине Манабу пробежал холодок: выглядел Руки на самом деле жутко. Источая запах гари и ядовитого дыма, Таканори замер в узком коридоре и тяжело дышал, словно воздух у него могли вот-вот отнять. Более длинный край кардигана жалобно мотался у щиколотки вокалиста, когда тот тревожно переступал с ноги на ногу, а волосы Руки спутались и растрепались, будто только что он отыграл полноценный концерт. А еще Манабу показалось, что он видит следы собственных пальцев, впечатавшихся в кожу на шее Таканори. – Ты не посмеешь, – гитарист сделал крошечный шаг назад, но тут же замер, когда Руки поднял пистолет до уровня его лица. – Так ведь нельзя. – Думаешь? – Таканори понял, что очередной этап жуткой игры почти подошел к концу, а потому позволил себе издевательскую ухмылку. – С чего это вдруг? Манабу дышал все тяжелее – силы таяли с каждой секундой, а нужно было еще спасать Казуки. Мужчина уже не ощущал левую половину тела, но все равно продолжал отчаянно соображать, как же можно отвлечь Таканори, чтобы выиграть хотя бы одно спасительное мгновение. Дьявольские искры в погасших глазах Руки сводили с ума, и Манабу понял, что просто не может терпеть этот снисходительный, полный отвратительной насмешки взгляд. – Потому что в мире должна быть справедливость, – тихо отозвался гитарист, ощущая, что тепло, исходящее от Казуки, теперь является для него единственной поддержкой. – И ты не достоин жизни. Кто угодно, но только не ты. – Да не существует никакой справедливости! – не удержавшись, Таканори сорвался на яростный крик, и на секунду его лицо перекосило, будто мужчина проглотил что-то крайне неприятное. – Ничего в мире не идет так, как должно идти! Каким бы хорошим ты ни был, тебя все равно предадут! Так зачем притворяться, зачем строить из себя благочестивых праведников, если мы все гнием внутри! Не существует никакого искупления, мы все попадем в ад! И я, и ты, и Йо-ка, и Тсузуку – все мы будем гореть в блядском аду! Руки вопил, замерев на одном месте, и его пальцы, сжимающие холодный ствол пистолета, побелели и дергались вверх-вниз, из-за чего оружие ходило ходуном и норовило выпасть. Именно этого и ждал Манабу: собрав последние силы, он крепко вцепился в руку Казуки и метнулся к двери, молясь только о том, чтобы ему хватило времени. Но самые искренние молитвы бессильны против расчетливой ненависти. Отпустив Уруху, Таканори схватился за пистолет обеими руками и выпустил первую пулю – прицелиться не вышло, и та попала Манабу чуть ниже колена. Вскрикнув, мужчина нелепо завалился в сторону, теряя Казуки, и Руки продолжил стрелять. Таканори бездумно нажимал на курок, вновь и вновь позволяя пальцу маняще скатываться по безжизненному металлу. Кровь брызгала на стены, заливала пол и даже частично попадала на лицо Руки, но тот, словно одержимый, продолжал выпускать пули и чуть морщиться каждый раз, когда отдача отводила его ладонь в сторону. Манабу уже упал и распластался по холодному полу, не шевелясь, и, только убедившись, что мужчина уже даже не дышит, Таканори повернулся к телу Казуки и направил пистолет на него. Одна пуля, вторая, третья – курок покорно прогибается под непослушными пальцами. В коридоре стоял безумный грохот, но Руки слышал, как в его висках пульсирует кровь – он был живой, и в отличие от тех, кто сейчас лежал перед ним на полу, его кровь не разбрызгало по сторонам. Наконец мужчина в очередной раз нажал на курок, но ничего не произошло. Таканори повторил попытку, но оружие совсем выдохлось и издавало только пустые щелчки – даже самому отчаянному безумию когда-нибудь приходит конец. Руки осмотрелся: на двух телах, что распластались у его ног, расплывались алые узоры, будто запоздалые цветы весной. Красиво. Будто во сне, Таканори выкинул бесполезный пистолет в сторону и непонимающе рассмотрел свои руки, изучая кровавые разводы. Покачав головой, он поднял Койю с пола и машинально вытер с его лица несколько чужих красных капель: зрачки гитариста сдвинулись с места, но шевелиться он по-прежнему не мог. Перекинув руку Урухи через плечо, Таканори медленно двинулся вперед – торопиться было уже некуда. Два тела, перегородивших дорогу, Руки презрительно отпихнул ногой, после чего, прогибаясь под тяжестью Койю, спокойно направился к двери. Несколько размеренных шагов, поворот дверной ручки – и небо, что никогда до этого не было столь желанным, принимает мужчину в свои холодные объятья. Сначала Руки увидел остальных музыкантов: Тсузуку, Рёга, Йо-ка, Юуки и Икума сидели на жухлой траве и смотрели на него с каким-то паническим, непередаваемым ужасом, смешанным не то с отвращением, не то с презрением. Сначала Таканори отпустил Койю, позволив ему безвольно съехать на землю, и только потом догадался обернуться: последняя стена дома с этой стороны оказалось стеклянной, идеально прозрачной, хотя изнутри на это не было никаких намеков. Только что все музыканты в подробностях видели, как он застрелил Манабу и Казуки.