Prayers

Жалобно шурша, холодные волны с тоской наползали на покатый берег с сероватым песком и, превращаясь в шипящую пену, с испугом убегали назад. Лежа на спине, Тсузуку чувствовал, как холодная вода призывно покусывает его щиколотки, будто подталкивая к пробуждению, но голова вокалиста Mejibray раскалывалась так, что не получалось даже приоткрыть глаза. Все тело ломало, как если бы он свалился вниз с двадцатого этажа, по пути пересчитав все ступени. Застонав, Тсузуку попытался перевернуться, но тут же закашлялся – пальцы проехались по песку, и мужчина, отплевываясь мутной водой, беспомощно упал на живот. Сознание возвращалось медленно, но постепенно вокалист Mejibray сумел приподняться на локтях и, щурясь из-за залившей глаза воды, осмотреться: вокруг был только бесцветный дикий пляж с выброшенными на берег корягами. Напрягшись, Тсузуку окунулся в собственную память: драка с Йо-кой, переход по мосту, напуганное лицо Рёги и бесконечное падение… – Твою мать! Собравшись с силами, вокалист Mejibray рывком сел, поспешно убирая замерзшие ноги из негодующей воды: мокрые волосы еще противно липли к лицу, а значит, на берег его вынесло совсем недавно. Тсузуку задрал голову и, догадавшись, что находился на самом дне вытянутого ущелья, обреченно застонал: видимо, течение отнесло его далеко, потому что в этом месте вода текла спокойно, почти размеренно. Неожиданно рядом кто-то зашелся в приступе судорожного кашля, и вокалист Mejibray резко обернулся, приготовившись защищаться, однако, разобравшись, кто корчился на песке рядом с ним, только поморщился. – Блять, почему именно ты? – цветные круги перед глазами исчезли, и Тсузуку сумел подняться на ноги, хотя и держался достаточно шатко. – Почему ты не можешь просто сдохнуть? Сжавшись на песке, Таканори злобно косился на возвышающегося над ним вокалиста Mejibray и пытался отплеваться от воды, параллельно с этим хватая воздух посиневшими от холода губами. Кардиган Руки намок и облепил его тело, подчеркнув его сходство с летучей мышью, неожиданно упавшей с дерева и попавшей в солнечные лучи. Таканори попытался ответить Тсузуку что-то резкое, но выдать сумел только глухое бульканье: горло еще сжимали болезненные спазмы. Махнув рукой, вокалист Mejibray осторожно пошевелил конечностями: мокрая одежда неприятно жалась к телу, но, кажется, никаких серьезных повреждений не было. Мужчина сделал несколько пробных шагов – песок противно ускользал из-под ботинок, но в целом идти было можно, а потому Тсузуку решил осмотреться. Река здесь совсем обмелела и текла лениво, издавая почти успокаивающий плеск, но сам пляж выглядел отталкивающе: до самого горизонта тянулась полоса унылого серого песка, но сбоку уже жались друг к другу привычные массивные сосны, убегающие в гору. Задумчиво повертев отяжелевшей головой, Тсузуку заметил заросшую тропу среди затаившихся деревьев и, проваливаясь в сыпучий песок, двинулся в сторону леса. – Э, куда мы идем? – заметив, что вокалист Mejibray удаляется, Таканори, забыв о в очередной раз разбитой губе, поспешил за ним, умудряясь торопливо шагать даже по колючему песку. – Ты можешь остановиться? – Мы не идем никуда, – Тсузуку рывком развернулся и столкнулся нос к носу с Руки, однако тот не отступил ни на шаг и только вызывающе вздернул подбородок. – Не надейся, что я буду рвать жопу, чтобы спасти тебя. У меня своя дорога, у тебя – своя, так что теперь можешь катиться, куда хочешь. Не дожидаясь ответа, вокалист Mejibray развернулся и быстро зашагал к зеленеющей траве, чуть прихрамывая на левую ногу: все-таки падение с такой высоты не обошлось без последствий. Повертев головой, Таканори не сразу догадался, что отшили его довольно грубо, а потому, когда мужчина догнал Тсузуку, тот уже выбрался на траву и отряхал одежду от налипшего песка. Не особо церемонясь, Руки просто схватил Тсузуку за худощавый локоть и, приподнявшись на носках, рывком развернул к себе, заглядывая в его темные глаза: – Ты что, пытаешься меня бросить? – Я не пытаюсь, – вокалист Mejibray притворно улыбнулся, хотя на его лице сквозили признаки явного неудовольствия. – Я это уже сделал. – В смысле? – Блять, в прямом! Я не Йо-ка, и мое терпение не бесконечно. Освободив руку от прочной хватки, Тсузуку бросился вперед, вскользь подумав, что даже не знает, в какую сторону идти, однако не успел он сделать и нескольких широких шагов, как Руки снова решительно преградил его путь, устало закатывая глаза. Вокалист Mejibray раздраженно остановился, решив, что еще минута его задержки приведет к тому, что Таканори точно уже никогда не выберется из реки, но сам Таканори, кажется, чужого настроения не ощущал. – Тебе нельзя меня бросать, – с уверенностью заявил Руки и, пока ему не задали резонное «Почему?», поджал губы, поспешно придумывая достойные аргументы. – Потому что… Потому что вдвоем будет легче! Руки нахмурился, просчитывая, насколько весомыми прозвучали его объяснения: оставаться одному в незнакомом лесу отчаянно не хотелось, так что сейчас сойдет и компания Тсузуку – лишь бы хоть кто-то реальный находился рядом. Вокалист Mejibray уже приготовился хрипло рассмеяться в мрачное лицо Таканори, но внезапный порыв заставил его передумать: Руки вполне мог сгодиться. Вряд ли заносчивый Таканори был способен на что-то годное, но в случае опасности его всегда можно было выставить вперед и сбежать, выиграв спасительные секунды. Тсузуку с плохо скрытой досадой покосился на замершего перед ним мужчину – почему не внушающий доверие Рёга, не расчетливый Йо-ка, не хотя бы спокойный Юуки? Почему именно Таканори? Впрочем, наверное, благодарить судьбу нужно хотя бы за то, что при падении с такой высоты они не переломали позвоночник и ребра – очередная часть игры на выживание? – Как хочешь, – Тсузуку удрученно махнул рукой и, грубо оттолкнув Руки со своего пути, напоследок бросил через плечо. – Я не собираюсь брать тебя с собой, но никто не может помешать тебе идти следом. Убедившись, что вокалист Mejibray его не видит, Таканори закатил покрасневшие от воды глаза и передразнил мужчину, однако намек был понят: Руки поспешно зашагал за Тсузуку, держась от него на расстоянии около метра. Какое-то время мужчины шли в задумчивой тишине, прерываемой лишь безразличным шелестом дрожащей под редкими порывами ветра травы – даже мягкий плеск волн вскоре растворился в этом вязком беззвучии. Поднимаясь в гору, Тсузуку внимательно осматривался, пытаясь хотя бы примерно сообразить, как далеко их унесло течением, однако ориентиров никаких не было – только скучающее небо и одинаковые сосны. А еще вокалист Mejibray заметил, что здесь было чуть теплее, чес в лесу, где музыканты находились до этого: ветер казался не таким порывистым, и влажная одежда доставляла не так много дискомфорта. Даже небо со дна ущелья казалось не таким равнодушным – просто клочковатые тучи, чуть отдающие сероватой сыростью. Очередная сухая ветка печально хрустнула под ногой, и Тсузуку напряженно прикусил губу: мужчина сомневался, что выбрал правильное направление. Если, только очнувшись на берегу, он руководствовался импульсивным порывом, то теперь здравая логика негодующе обращалась к нему откуда-то из самых недр сознания. Почему-то говорила эта самая логика насмешливым голосом Йо-ки: «Ну и куда ты идешь? А если дом в совсем другой стороне? Где ты будешь искать еду? Скоро наступит ночь, ты собираешься ночевать на улице?» – Да заткнись ты уже! Резко остановившись, Тсузуку выкрикнул эти слова куда-то в белеющую впереди пустоту, и уставшие от бездействия сосны мигом подхватили последние звуки размашистыми ветками и эхом вознесли куда-то в небо. Грудь вокалиста Mejibray вздымалась тяжело, а потому Таканори поспешно огляделся, пытаясь сообразить, к кому именно обращается его невольный спутник. Убедившись, что, кроме них, на заросшей темной травой дороге никого нет, Руки тоже остановился и, опустив голову, тихо прошептал: – Ебанутый… Мужчины переглянулись: вызывающий, блестящий взгляд Тсузуку переплелся с надменным взглядом Таканори, отдающим благородным серебром, но победителя в этой схватке не нашлось: оба противника не желали тратить силы друг на друга. Вокалист Mejibray, круто развернувшись, первым вернулся к дороге, но теперь он старался максимально абстрагироваться от своих мыслей: вверх ведет всего одна дорога – идти нужно по ней. Чтобы паника не донимала, Тсузуку принялся вслушиваться в методичный цокот каблуков ботинок Таканори – звук царапал слух равномерно, будто мужчина специально выстукивал какую-то мелодию. Не удержавшись, вокалист Mejibray обернулся: обычные ботинки – черные, с вытянутым носком, кажется, кожаные. – Тебе в них удобно? – замедлив шаг, Тсузуку кивком головы вдруг указал на обувь спутника. – Знаешь, сколько они стоят? – Таканори тут же высокомерно откинул назад прилипшие к лицу мокрые пряди, но по его сверкнувшим глазам было понятно, что внезапная беседа его обрадовала. Однако Тсузуку уже фыркнул и, с трудом сдержавшись, чтобы не приложить Руки лицом о шершавый ствол сосны, ускорил шаг, из-за чего его спутнику пришлось догонять его почти бегом – цокот каблуков усилился. Поравнявшись с вокалистом Mejibray, Таканори открыл было рот, чтобы выдать еще что-то язвительное, но, заметив нахмуренные брови мужчины, решил промолчать: иногда даже самые отчаянные люди находят меру. Дорога становилась все круче, а потому темп пришлось сбавить: иначе подниматься в гору стало бы просто невозможно. Вновь отстав от Тсузуку, Руки злобно плелся сзади и с грызущей завистью разглядывал худощавую фигуру мужчины – такому подниматься явно было проще. Таканори совсем запыхался, постоянно спотыкался о некстати торчащие ветки и камни, а заблудшие на дорогу кусты так и норовили вцепиться в более длинный край его обкромсанного кардигана, утягивая музыканта к себе. А еще Руки хотел есть, и временами ему казалось, что желудок уже начал переваривать сам себя – пренеприятное чувство. – А ты точно уверен, что мы идем правильно? – чтобы догнать Тсузуку, Таканори пришлось перейти на легкую трусцу, что вызвало его неудовольствие. – Я хочу есть. Как ты вообще ориентируешься? – Конечно, мы идем правильно, – вокалист Mejibray улыбнулся с притворной сладостью, но его голос звучал все громче, перерастая в раздраженный крик. – Здесь же все так легко, сейчас приведу тебя в твою квартиру в Токио! Или вывести тебя к дороге, чтобы тебя забрал личный водитель?! Не стесняйся – проси, что хочешь! – Почему ты такой злой? – пожав плечами, Таканори хмыкнул и облизал пересохшие губы, еще больше расширяя шаги, чтобы не отставать от длинноного Тсузуку. – Тебя били в детстве что ли? – Злой? – задумчиво переспросил вокалист Mejibray и, не сумев скрыть легкого разочарования от того, что ему не удалось задеть Руки, почти весело произнес. – Странно слышать это от человека, который несколько часов назад спокойно застрелил двух людей, а до этого одному свернул шею, а другому засунул нож в лопатки. – Не убивал я Бё! Буркнув это, Таканори снова стал держаться от Тсузуку на расстоянии, выражая свою обиду на несправедливое обвинение, но вокалисту Mejibray на его чувства, кажется, было совсем плевать: он только мрачно озирался по сторонам, пытаясь найти хоть какой-то ориентир. Руки хотел сказать еще что-нибудь колкое, но понял, что больше возразить ему ничего: в смерти остальных перечисленных людей он действительно был виновен. Ну убил и убил, что такого? Тсузуку-то это никак не касается. Таканори честно прислушался к себе, заглянул в самые пыльные уголки души, пытаясь вспомнить, что чувствовал, когда острие ножа мягко вошло в спину Миа или кровь Манабу брызнула в его лицо, но никакие «перестановки» в душе не помогли мужчине ощутить хотя бы каплю вины. Он убил их не из-за своей прихоти и не потому что ему этого хотелось – нужно было спасать жизнь, и Таканори был уверен, что любой поступил бы так же. Зачем строить из себя святых, если зловонная грязь все равно вывалится наружу – разве что на чистоте притворного благородства будет смотреться еще уродливее. – Тебе же так хотелось меня убить, – в этот раз догонять Тсузуку Руки не стал и просто тихо швырял резкие слова в его спину. – Так почему не сделаешь этого сейчас? Никто нас не видит, никто не сможет тебе помешать. Играть в безразличие не получилось, и вокалист Mejibray споткнулся о сухие ветки поваленного дерева и чуть было не растянулся на узкой дорожке – удержать равновесие удалось в последний момент. Покосившись за свое плечо, где Руки устало плелся сзади, пиная попадающиеся под ноги листья и маленькие камни, Тсузуку закусил уголок губы и по инерции спрятал руки в карманы джинсовой куртки: на улице холодало. Вокалист Mejibray чувствовал стойкую неприязнь по отношению к Руки: его бесило в нем абсолютно все, начиная презрительным тоном и заканчивая этим идиотским оборванным кардиганом, но сейчас Тсузуку четко осознал, что даже такая компания лучше коварного одиночества. Да и в случае непредвиденной опасности спутник действительно мог сгодиться – только самому Таканори об этом знать не стоит. – Я тебя обязательно убью, – для своего искреннего признания вокалист Mejibray даже остановился, чтобы они с Руки пошли вровень: почти как на прогулке. – Но я хочу, чтобы остальные видели, как ты мучаешься. Придушить тебя под каким-то кустом будет слишком скучно. – Думаешь, мы найдем остальных? – часть о своей печальной кончине Таканори решил даже не осмысливать, хотя по спине пробежал неприятный холодок. – Я ничего не думаю, – резко бросил Тсузуку, давая понять, что разговор окончен. Какое-то время мужчины снова шли в угнетающем молчании, бросая косые взгляды друг на друга. Возникало ощущение, что тишина стала еще плотнее, потому что все звуки постепенно затихали, отходили на задний план и вовсе исчезали, растворяясь в тяжести нависших над землей туч – приближалась ночь. Тревожно поежившись, Тсузуку всмотрелся в горизонт – так и есть, небо начинало медленно темнеть. Мрачная полоса мерцала еще совсем далеко, но вокалист Mejibray был уверен, что хитрая темнота обязательно подберется неожиданно, коварно выскочив из-за угла в самый неподходящий момент. Ночевать в лесу наедине с Таканори отчаянно не хотелось, и Тсузуку, заметив, что дорога стала не такой крутой, ускорил шаг. Руки еще не понял, что произошло, но на подсознательном уровне чувствовал, что на них надвигается что-то мрачное, зловещее, а потому тоже заспешил, несмотря на налившиеся тяжестью ноги. Темнота преследовала музыкантов, но, насмешливо понимая, что жертвы не денутся от нее никуда, наползала медленно, то выглядывая из-за верхушки очередной сосны, то скрываясь между старых поваленных деревьев. Воздух стал свежее, поддавшись резвому ветру, но Тсузуку казалось, что затаившаяся где-то поблизости ночь будет достаточно теплой: влажная одежда почти высохла, хотя идти пока все равно было неприятно. Пару раз Таканори все-таки спотыкался, зацепившись носком ботинок за извилистые корни каких-то деревьев, но вокалист Mejibray безразлично уходил вперед, даже не оборачиваясь, и мужчине, чертыхаясь и проклиная Тсузуку, приходилось подниматься самому. По мнению Руки, прошли они уже достаточно много, но, хотя дорога и выровнялась, никаких намеков на присутствие других музыкантов не наблюдалось. Горделивое молчание и редкие презрительные взгляды вокалиста Mejibray раздражали Таканори, но он болезненно наступал на горло самолюбию и сдерживал себя, понимая, что без взбалмошного Тсузуку отсюда точно никогда не выберется. Небо становилось все темнее, из-за чего замечать мелкие камни и ветки на дороге было труднее – да и бесцельно нестись вперед, когда позади смыкается густой мрак, было страшновато: пару раз Руки казалось, что за их спинами слышны крадущиеся шаги, но Тсузуку даже не откликался на его предостерегающий шепот. Постепенно светлая полоска стала спасительно мерцать только на горизонте, в то время как над головами музыкантов безразлично зажигались блеклые звезды – будто кто-то щелкнул выключателем. Таканори заметил, что к ночи тучи резко куда-то разбежались – конечно, они ведь могли унестись от бесконечного мрачного леса и заняться своими делами. – Я понимаю, что ты ни во что не ставишь мое мнение, но… Руки еще продолжал говорить, но Тсузуку уже с напряжением наморщил лоб и, даже не обернувшись на звук чужого уставшего голоса, вдруг рванул вперед. Какое-то время Таканори стоял на дороге в одиночестве с открытым ртом, осмысливая происходящее, а затем, опасливо обернувшись и убедившись, что сзади никого нет, понесся за вокалистом Mejibray, каким-то чудом умудряясь не убиться на кривой дороге в почти полной темноте. Руки пытался что-то кричать вслед Тсузуку, обещая убить его на месте, но мужчина только продолжал преследовать неведомую цель, известную только ему, а потому Таканори приходилось просто бежать за ним, судорожно хватая ртом свежий вечерний воздух. Когда вокалист Mejibray все-таки остановился, внимательно вглядываясь вдаль, Руки машинально пронесся чуть вперед и тоже замер, обессиленно согнувшись и уперевшись в колени. – Ты совсем придурочный? – выровнять дыхание не выходило, и последнее слово Таканори судорожно произнес по слогам. – Смотри. Проследив за направлением чужой ладони, Руки распрямился и огляделся: прямо перед ним под бесконечным черным небом раскинулся унылый пустырь, почти захлебнувшийся дрожащей, как желе, темнотой. Значительную часть пространства занимало заброшенное трехэтажное здание, больше всего напоминающее какой-то столичный офис. Дом был окружен высокой, доходящей мужчинам почти до пояса травой, но даже с первого взгляда было ясно, что людей там не было и быть не могло: зияющие черными дырами окна были наспех заколочены кривыми досками, а широкая входная дверь тоскливо болталась на одной петле, как бы подтверждая, что гостям в этом месте не рады. Таканори еще не успел опомниться, а вокалист Mejibray уже отодвинул траву в сторону и ступил на заросшую дорожку, ведущую к зданию, коротко бросив: – Пошли. – Ты ненормальный?! Руки неосознанно бросился вслед за мужчиной и крепко вцепился в чужой костлявый локоть, увлекая его назад. Тсузуку нетерпеливо обернулся, и Таканори на секунду показалось, что через его черные глаза за ним наблюдают выбитые окна зловещего дома, развалившегося на их пути. – Что опять не так? – Ты вообще пытаешься анализировать происходящее? – Руки не сдержался и в искреннем возмущении взмахнул замерзшими руками. – Что происходит каждый раз, когда мы на находим очередное заброшенное здание, выглядящее так, что даже отбитые бомжи будут обходить его стороной? Хоть раз здесь в заброшенном доме случилось что-нибудь хорошее? – Я думал, ты чуть умнее, – Тсузуку с досадой поморщился и стянул с пояса джинсовую рубашку, поспешно натягивая ее поверх почти высохшей футболки. – До тебя еще не дошло, что здесь ничего не происходит случайно? Если единственная дорога привела нас к этому дому, то по правилам игры мы должны оказаться в этом месте. Но ты можешь оставаться здесь и ждать отбитых бомжей. Не дожидаясь ответа, вокалист Mejibray резко развернулся и быстро преодолел расстояние до скрипящего порога, после чего, опасливо придерживая шатающуюся дверь рукой, вошел внутрь: секунды хватило, чтобы мужчина растворился в темноте. Какое-то время Таканори неприязненно переминался с ноги на ногу, надеясь, что и Тсузуку овладеет инстинкт самосохранения, однако выходить из дома мужчина не спешил. Тогда Руки огляделся: ночь подкрадывалась к нему со всех сторон, а трава вокруг лишь мягко шелестела на слабом ветру, создавая ощущение, что в этой неизвестности точно скрывается что-то страшное. Таканори поднял голову: луна в небе смотрела на него без особого интереса – скорее, просто наблюдала, потому что больше ничего, стоящего внимания, не обнаружила. – Идиот. Выругавшись, Руки решился и быстро зашел в дом следом за вокалистом Mejibray – далеко уйти тот не успел, и мужчина обнаружил его, разглядывающим стершиеся от времени таблички на дверях. Когда Таканори, скрестив руки на груди, мрачно замер за узкой спиной Тсузуку, всячески стараясь выразить свое недовольство, тот даже не обернулся. Тогда Руки тяжело вздохнул и, держась вокалиста Mejibray, принялся скептически оглядываться: здание действительно оказалось каким-то заброшенным офисом. Первый этаж был поделен на секции, в каждой из которых стояли письменные столы с навсегда погасшими мониторами компьютеров и стулья на колесиках – на некоторых дверях даже можно было разглядеть стершиеся имена сотрудников. Бледный свет луны проскальзывал в заколоченные окна, выхватывая из темноты куски пола, заваленного пылью и каким-то строительным мусором, поэтому видимость была неплохой. – Даже вещи остались, – Тсузуку задумчиво покрутил в длинных пальцах ручку, после чего пощелкал колпачком и чиркнул что-то на ладони. – Пишет. Что могло случиться с офисом, чтобы все люди резко отсюда сбежали? – По-моему, веская причина, чтобы и нам поскорее свалить отсюда, – огрызнулся Руки, осторожно обходя разбитое на полу стекло. – Или хотя бы не лезть дальше первого этажа. Таканори еще договаривал фразу, а вокалист Mejibray уже ступил на лестницу, ловко перепрыгивая через провалившиеся ступени, из-за чего Руки осуждающе покачал головой: то ли у Тсузуку не было мозга, то ли ему хотелось быстрее свести счеты с жизнью. Пока мужчина с азартом лез наверх, Таканори тоскливо вздыхал: каждую его кость ломало, волосы до сих пор пахли дымом, и теперь даже жесткая кровать и грязная подушка из дома, где музыканты ночевали, казались неземным благом. Руки не понимал, как он до сих пор может шевелиться и даже умудрился пройти такой путь от реки до этого чертова здания: по ощущениям казалось, что тело уже и не принадлежит ему вовсе. Тсузуку выглядел не лучше: через его левую щеку поверх отметины от удара Рёги прошла рваная царапина, а шея мужчины была фиолетово-синей от постоянных стычек с другими музыкантами. Однако прямо сейчас вокалист Mejibray упрямо лез вверх, а он, Руки, был готов разложиться на куски уже на первом этаже. Беззаботный ветер неожиданно ворвался в заколоченное окно, всколыхнув спутавшиеся волосы Таканори, и легко столкнул со стола ручку, оставленную Тсузуку – та мягко приземлилась в пыль. Где-то в глубине дома раздался не то протяжный скрип, не то задумчивый шорох, и Руки, заметив, что шаги вокалиста Mejibray совсем стихли, поежился и быстро полез наверх, подозрительно глядя на осыпающиеся ступени – спина Тсузуку виднелась где-то впереди. – А если лестница сломается? – Таканори не терял надежд образумить спутника. – Как полезем обратно? – Тебя можно будет сбросить из окна, – в этот раз Тсузуку снизошел до ответа. Поджав губы, Руки ткнул вслед вокалисту Mejibray средний палец, но отставать от него не стал: мужчина все еще был уверен, что в этом доме ничего хорошего ждать не следует. На полу среди светящейся в отблесках луны пыли виднелись многочисленные трупы насекомых, чуть похрустывающие при каждом шаге, и Таканори, поморщившись, вдруг вспомнил смерть Аоя. Покачав головой, мужчина прогнал неприятные мысли и поспешно догнал Тсузуку, что сейчас задумчиво изучал коридор – второй этаж отличался от первого: вместо секций здесь были многочисленные двери. Вокалист Mejibray заглядывал в каждую, но везде находил только одинаковые заброшенные офисные кабинеты, ничуть не отличающиеся друг от друга. Руки всюду следовал за мужчиной и недовольно цокал языком, когда тот ничего не находил, из-за чего Тсузуку злобно косился на него, но ничего не отвечал. Однако, когда Таканори в очередной раз хотел предложить скорее убраться отсюда, вокалист Mejibray вдруг вздрогнул и кивком головы указал в сторону очередного кабинета: – Тут еще какая-то дверь. Руки недоверчиво выглянул из-за плеча мужчины: действительно, помимо двух одинаковых письменных столов с неработающими компьютерами, офисных стульев и массивного шкафа, забитого какими-то бумагами, в помещении находилась дверь. Музыканты переглянулись. Не говоря ни слова, Тсузуку осторожно вошел в кабинет и, оставляя в пыли собственные следы, почти подкрался к странной двери, заметив, что Руки опасливо забился в угол так, чтобы в случае нападения сбежать самым первым. Презрительно фыркнул, вокалист Mejibray резким рывком распахнул дверь, но тут же нервно хмыкнул, кашляя от взметнувшейся в воздух пыли – пугающим помещением оказалась обычная кладовка. Тесная комнатка с какими-то полками и узким окошком на самом верху не вызывала никакого интереса, и мужчина с легким разочарованием захлопнул дверь, однако тут же замер, внимательно вслушиваясь в тишину. Таканори вопросительно приподнял голову, однако ответить ничего Тсузуку не успел: дверь в кабинет захлопнулась. Сначала Руки вскрикнул, и только потом краем глаза вокалист Mejibray заметил, что в комнату проскользнула неясная тень, но, прежде чем он обернулся, на шее мужчины сомкнулись уверенные пальцы. Вцепившись в противника, Тсузуку развернулся и с силой врезался в стену, скидывая неизвестного с себя – тот быстро поднялся на ноги, но вокалист Mejibray успел рассмотреть мужчину в темной маске: в руке он сжимал остро заточенные садовые ножницы. Тсузуку не успел даже двинуться, а незнакомец уже снова бросился на него, нанося беспорядочные режущие удары – несколько раз опасные лезвия проносились перед самым носом музыканта, но в последний момент ему удавалось уворачиваться. Когда неизвестный мужчина ловко подставил вокалисту Mejibray подножку, из-за чего тот свалился на пол, Тсузуку понял голову и попытался нащупать взглядом Таканори, но тот, пока противник стоял к нему спиной, по стенке отползал к двери, намереваясь сбежать. – Сука! Ножницы прошли в опасной близости от шеи Тсузуку, но мужчине удалось перекатиться на бок и попытаться пнуть противника, однако тот удержался на ногах и снова направил на него лезвия. Вокалист Mejibray выругался и поспешно поднялся, толкая навстречу неизвестному мужчине офисный стул – крутящуюся спинку тут же пронзили ножницы, и пока незнакомец вытаскивал свое оружие из плотной ткани, Тсузуку быстро обошел его сзади и метко ударил по запястью, из-за чего мужчина разжал пальцы, но тут же набросился на вокалиста Mejibray с кулаками. Не ожидая такого быстрого ответа, тот попытался блокировать удар, но не удержал равновесие и снова осел в мягкую пыль, больно подвернув ногу. Когда Тсузуку опомнился – ему в лицо уже звонко щелкали ножницы, с каждой секундой приближаясь к беззащитной шее. Вокалист Mejibray зажмурился: его зажало между стеной и противником, так что никаких шансов не было – неужели все закончится так? Тсузуку представлял, как металлическое острие медленно вспарывает его кожу, проникая все глубже, а кровь заливает его грудь, после чего голова медленно отделяется от тела… Вокалист Mejibray считал мучительные секунды, но ничего не происходило – вряд ли смерть могла наступить так незаметно. Приоткрыв глаза, мужчина непонимающе уставился на растянувшуюся перед ним темноту и не сразу понял, что происходит. Только когда Тсузуку услышал болезненный стон и хруст костей, до него дошло, что между ним и неизвестным мужчиной откуда-то вклинился Руки, и прямо сейчас две половинки ножниц жадно сомкнулись на его плече, терзая руку Таканори. Вокалист Mejibray растерянно наблюдал за происходящим, понимая, что с каждый мгновением Руки оседает все ниже, но только когда брызнувшая из его плеча кровь попала на лицо Тсузуку, тот вскочил на ноги. – Блять! Не успев сориентироваться, мужчина отбежал в сторону и неосознанно схватил уцелевший стул, после чего со всего размаху опустил его на голову незнакомца. И Руки, и противник свалились на пол почти одновременно, но Тсузуку успел оттащить неизвестного мужчину и еще несколько раз приложить его головой об бетонный пол, пока тот не перестал дышать. Убедившись, что противник погиб, вокалист Mejibray сквозь собственное бешеное сердцебиение стянул с него черную маску – под кровавым месивом различить что-либо было трудно, но мужчина был уверен, что этого человека не знает. Откинув волосы с лица, Тсузуку быстро ощупал карманы незнакомца, но не обнаружил в них ничего стоящего – только после этого вокалист Mejibray вспомнил о Таканори. Обернувшись, он обнаружил Руки на полу – безвольно сжавшись, музыкант истекал кровью и хрипло дышал, будто выброшенная на берег рыба, а раненая рука мужчины нелепо выгнулась и выглядела так, будто вот-вот отделится от тела. – Какой же ты идиот! Тсузуку отчаянно выругался, но затем, прислушавшись, насторожился: возможно, это только галлюцинация, но где-то внизу что-то коротко скрипнуло. Вокалист Mejibray быстро захлопнул дверь и, панически оглядевшись, придвинул к ней оба письменных стола и уцелевший стул, запачканный в крови незнакомца. Несколько раз Тсузуку косился на массивный книжный шкаф, но силы были на исходе, и мужчина не понимал даже того, как умудрился перетащить остальную мебель. Только после этого он обернулся к Таканори и, чертыхаясь и выплевывая проклятия, схватил его за здоровую руку и, как ненужную вещь, потащил в сторону тесной кладовки. Почти пинком впихнув мужчину в помещение, Тсузуку скользнул следом и поспешно запер дверь на все защелки – музыканты мгновенно утонули в скользкой темноте, прорезанной косыми лучами лунного света, проникающими из маленького окошка под самым потолком. Таканори попытался приоткрыть глаза, но все тело парило в чужой невесомости, и все, что он чувствовал, сосредоточилось в противной, пульсирующей боли где-то чуть ниже плеча. Мужчина ощущал, как по его руке, извиваясь и сливаясь в замысловатые узоры, стекают теплые струи крови, и с каждой алой дорожкой его сознание уносилось все дальше, на бешеной скорости сшибая все законы гравитации. Руки бросило в жар, хотя еще минуту назад он лихорадочно трясся от сковавшего тело холода, и воздух вокруг превратился в обжигающую легкие лаву. Вслушиваясь в затухающее биение собственного сердца, Таканори сумел чуть приоткрыть глаза – рядом с собой он ощутил сладковатый, почти приторный запах, дразняще сводящий с ума: так пахнет смерть. Руки был знаком с эти запахом слишком хорошо: вместе они коротали одинокие, тоскливые вечера, когда небо за окном кажется настолько черным, будто это и не небо вовсе, а разлитый кем-то мазут – черкни спичкой, и все сгорит к черту. Таканори знал, что смерть не приходит просто так, не сидит в углу без цели – в каждом ее многозначительном взгляде разбиваются на осколки миллионы мыслей, ведь смерть жаждет чужого поцелуя. Руки был готов к этому поцелую. Он мечтал о покое, ему хотелось, чтобы это все прекратилось сейчас, и мужчина покорно открыл пересохшие губы, подпуская к ним темную тень, затаившуюся в углу. Сердце выдало бешеную симфонию, а затем стало биться все медленнее, подстраиваясь под ритм последнего, прощального поцелуя… – Блять, ты не дышишь что ли? Только попробуй сдохнуть сейчас! Тсузуку с силой ударил Руки в грудную клетку, и тот судорожно выдохнул: ощущение призрачного касания на губах мигом исчезло, и только легкий сладковатый запах еще витал где-то в воздухе. Резкий толчок вернул Таканори в реальность тесной кладовки, где на полу с трудом разместились двое мужчин, и Руки, устроившись между широко расставленных ног Тсузуку, обессиленно откинулся назад, прислонясь спиной к груди вокалиста Mejibray. Боль в плече вернулась с новой силой, стискивая тело ржавыми клещами, и в какой-то момент Таканори даже показалось, что его рука и вовсе сейчас отвалится. Тсузуку сзади, будучи плотно придавленным чужим телом к стене, с напряжением вслушивался в тишину, а затем вдруг хохотнул: на первом этаже слышались шаги, но их никто не преследовал. На интуитивном уровне вокалист Mejibray догадался: они попали в заранее спланированную ловушку. Они должны были оказаться именно в этом доме, именно в этой кладовке – здесь они и очутились. Тсузуку понимал, что покинуть это место безопасно можно будет только на рассвете, а пока впереди была длинная непредсказуемая ночь… – Нахуя ты туда полез? – вспомнив о своем спутнике, вокалист Mejibray изловчился и наклонился к его уху, обжигая его своим горячим дыханием. – Тебе мало проблем? – Мне больно, – все силы Таканори ушли на два коротких слова, и он вновь зажмурился, пытаясь абстрагироваться от полыхающего плеча, после чего едва различимым шепотом произнес. – Ты можешь заткнуться? – Что там с твоей рукой? Тсузуку попытался коснуться чужого плеча, но стоило ему дотронуться до Руки самыми кончиками пальцев, как тот сорвался на дикий крик и конвульсивно дернулся назад, врезаясь затылком в мужчину. Раздраженно обхватив Таканори за талию свободной рукой, Тсузуку обездвижил его и попытался лучше рассмотреть рану – сумрак скрыл все подробности, но даже увиденного хватило, чтобы вокалист Mejibray похолодел: через прорезанный кардиган, насквозь пропитавшийся кровью, виднелись раскромсанные полоски кожи и вывороченное мясо. В блеклом свете луны различить что-либо было невозможно, но Тсузуку показалось, что в этом потустороннем блеске он видит даже желтоватые осколки кости. – Ты можешь шевелить рукой? – паника овладевала сознанием, штурмуя его с первых подходов, и голос вокалиста Mejibray скакал, предательски выдавая его волнение. – Дотронься до моих пальцев. – Я вообще ничего не чувствую, – Таканори жалобно застонал, а затем, чуть не плача, каким-то увядающим полушепотом добавил. – Очень больно… Тсузуку встревоженно вертел головой и, ощущая, как волнение Руки передается и ему, принялся бессознательно шарить пальцами по прибитым к стене полкам – только какие-то средства для уборки и щетки. Вокалист Mejibray понимал, что просто заматывать чем-то такую рану будет бессмысленно: кровь Таканори уже залила его одежду – все вокруг было теплым и липким. Будто вспомнив о чем-то, Тсузуку поспешно сунул пальцы в карман джинсовой куртки и с облегчением вздохнул, когда кожи коснулось прохладное стекло – надо же, не выпало, даже когда он свалился с моста. – Не знаю, откуда это у меня взялось, – вокалист Mejibray повертел перед носом Руки какой-то изящный флакончик. – Когда только очнулись в том доме, нашел собственные духи в куртке. Как единственное напоминание о нормальной жизни; даже не пользовался ими: жалко было. Думаю, какая-то часть спирта тут есть, так что, возможно, от заражения крови ты не умрешь. Пока Таканори беспомощно вертел головой, перекатывая в сознании чужие слова, чтобы понять их суть, Тсузуку уже выплеснул содержимое флакончика на истерзанное плечо мужчины – Руки тут же истошно закричал и задергал ногами. Кладовка была слишком тесной, и каждый его судорожный толчок болезненно отдавал в вокалиста Mejibray, но тот только морщился и успокаивающе дул на неровные края раны, будто это как-то могло помочь. После этого Тсузуку быстро стянул куртку и, скрутив из нее жгут, перевязал руку спутника чуть выше повреждения – что-то похожее он видел в фильмах. – Знаешь, сколько эти духи стоят? – вдруг, нервно хохотнув, поинтересовался Тсузуку, вспоминая излюбленный вопрос Таканори. – Гораздо больше, чем моя чертова жизнь, – плечо еще жутко щипало, будто кожа слазит с него вместе с мясом, но Руки вдруг криво улыбнулся и, облизнув губы, надменно добавил. – Теперь я насквозь пропах тобой, отвратительно. – Придурок. Хрипло выдохнув, Таканори откинулся на грудь вокалиста Mejibray, устраивая здоровую руку на его остром колене, как на подлокотнике удобного кресла. Глаза уже привыкли в темноте, и Руки мог различить окружающие его предметы, хотя картинка и выглядела какой-то нелепо-серой – а может, от сводящей с ума боли он просто потерял способность различать цвета. Таканори казалось, что он чувствует, как кровь тугими толчками покидает его тело, и это ощущение, смешиваясь с резким запахом духов Тсузуку и презрительной усталостью, царапало его грудную клетку изнутри, затрудняя возможность дышать. С каждым тяжелым вдохом кислород отказывался поступать в легкие, упрямо замирая где-то на уровне глотки, и Руки только сипло хрипел, из-за чего его пересохшие губы трескались. Когда вокалист Mejibray выплеснул на него духи, состояние Таканори достигло какой-то критической отметки, а теперь медленно сползало в пугающее спокойствие. Тсузуку с тревогой наблюдал за движениями Руки: вот его грудь несколько раз судорожно взметнулась, будто сердце музыканта пробивало себе путь к спасению, а вот он уже замер – даже кожа Таканори стала чуть прохладнее. – Только попробуй сдохнуть у меня на руках! – вокалист Mejibray легонько подтолкнул Руки, но его голос звучал настороженно. – Ты меня слышишь? Дыши! Таканори снова открыл глаза, пытаясь сфокусироваться на кривых лунных лучах, но они только танцевали где-то перед его лицом, выхватывая из полумрака ободранные стены кладовки. Все звуки стали тише, и Руки вдруг показалось, что потолок тесной комнаты стремительно сорвался со своего места и унесся в усеянное звездами небо – когда мужчина прищурился, все встало на свои места. Таканори чувствовал себя так, будто он балансирует на тонкой доске, а вокруг раскинулась бесконечная темная пропасть – упасть в нее значило бы навсегда сбежать от всех проблем. И Руки так хотелось оступиться и, избавив себя от мучений, сорваться в последний полет, однако чей-то настойчивый голос и противный толчки продолжали крепко держать его. – Ты можешь позволить мне хотя бы умереть спокойно? – слабый голос Таканори почти не отличался от удушливой тишины. – Когда мы выберемся отсюда, можешь делать все, что вздумается, – Тсузуку сдавленно прикусил губу, и даже в полумраке было заметно, как тревожно заблестели его глаза. – Я буду рад, если ты вдруг споткнешься и расшибешь голову о кирпич или случайно утонешь в реке – но не смей сдыхать на моих руках. – Какая, к черту, разница? – Таканори попытался вспылить, но сил хватило только на то, чтобы запрокинуть голову и заглянуть в отстраненное лицо вокалиста Mejibray. – Ты ведь столько кричал, что ждешь моей смерти. Тсузуку устало вздохнул и прикрыл щиплющие от усталости веки, стараясь сбежать от темноты и липкой крови хотя бы в лабиринтах своих воспоминаний. Он почти физически ощущал, как прижавшийся к нему Руки слабеет с каждой минутой, но на подсознательном уровне вокалист Mejibray уже находился далеко в прошлом – резкие черты реальности перед глазами размывались, уступая место тому, что уже унеслось назад. Тсузуку пытался бороться с безжалостным потоком воспоминаний, но с каждой секундой скорость этого водоворота увеличивалась, тогда как силы мужчины таяли. Все, что он успел – наклониться к уху Таканори: – Я хочу рассказать тебе секрет. – Сатоши, давай быстрее! Мы не успеем! Недовольно посматривая за плечо, худой пятнадцатилетний подросток бежал вперед, ловко огибая возмущенных прохожих на тротуаре. Черные волосы мальчика были взъерошены, а в его глазах, особенно выделяющихся своим ярким блеском на фоне бледного лица и впалых щек, застыло колючее нетерпение. Тсузуку с трудом дождался, когда полный мальчик и широкой футболке и растянутых джинсах, запыхаясь, догнал его, и проверил время на стареньком телефоне – почти три часа. – Мы сейчас опоздаем! – Тсузуку с раздражением покосился на покрасневшего от усталости спутника и даже чуть топнул ногой. – Такого концерта больше не будет, в нашу дыру эта группа точно не приедет! Срежем через стройку, так быстрее! – Но… Не дослушав Сатоши, подросток уже скользнул в едва заметную дыру в заборе и растворился среди каких-то металлических балок и бетонных ограждений. Тсузуку бездумно несся вперед, лишь периодически оборачиваясь, чтобы удостовериться, что друг не отстает – перескакивать через многочисленные препятствия и пролазить под строительным мусором полному Сатоши было трудно, но он преданно бежал за мальчиком, лишь иногда болезненно ойкая и неловко спотыкаясь. Когда до конца огороженной территории оставалось совсем чуть-чуть и Тсузуку уже прокручивал в голове, как оторвется на концерте любимой группы, перед ним вдруг вырос бетонный каркас будущего дома. Подросток в недоумении осматривал возвысившиеся над ним перекладины, из которых вскоре должны были получиться новенькие этажи – пока дом насчитывал только пять уровней. – Ну вот, – уставший от быстрого бега Сатоши наконец остановился рядом и удрученно вздохнул. – Тут не пройти: придется возвращаться обратно и пробираться напрямую. – Еще чего, – Тсузуку фыркнул и принялся задумчиво теребить поблескивающую в носу сережку, после чего коротко бросил. – Заберемся наверх, там должна быть лестница, чтобы спуститься. – Тсу, это опасно! Дослушивать логичные доводы Сатоши подросток не стал: ловко вцепившись в шершавые балки, он полез наверх, осторожно перелезая с ограждения на ограждение – он так мечтал об этом концерте, так хотел увидеть вокалиста, услышать его магический голос… Теперь Тсузуку даже не оборачивался: мальчик уверенно лез наверх, достаточно быстро перебираясь с уровня на уровень – пару раз его пальцы опасливо соскальзывали, но Тсузуку всегда удавалось удержать равновесие и подтянуться на следующую перекладину. Только оказавшись на пятом этаже, подросток перевел дыхание и критично огляделся: так и есть, у недостроенной стены начиналась ведущая вниз лестница – достаточно слезть, и они уже окажутся у переулка, за которым начинается оживленная улица, где располагался нужный клуб. Теперь Тсузуку был уверен, что времени хватает, поэтому красного и пыхтящего Сатоши он дожидался во взбудораженном веселье. Когда друг все-таки оказался рядом, обливаясь потом, подросток удовлетворенно кивнул и махнул рукой в сторону лестницы: – Тут нужно только допрыгнуть до ступеней, а потом легко слезем вниз. – Тсу, я не смогу! – Сатоши в ужасе покосился на расстояние, отделяющее лестницу от места, где они стояли. – Слишком высоко! – Да все ты сможешь, не глупи. Весело подмигнув другу, Тсузуку показал ему язык и с разбегу соскочил на первую ступень – для худощавого юркого подростка прыжок составил лишь мгновение, и уже в следующую секунду он судорожно хватал ртом теплый летний воздух, сидя на верху металлической лестницы. Даже не отдохнув, Тсузуку принялся быстро спускаться вниз – пока ноги не коснулись ровного асфальта, мальчик даже не оборачивался. – Хватит трусить! – подросток задрал голову вверх, но с такой высоты Сатоши казался лишь размазанным контуром. – Мы еще успеем занять места у сцены! Было видно, что мальчик сомневается, и Тсузуку опять нервно проверил время – стрелки нарезали круги с космической скоростью, увеличивая пропасть между ним и любимым вокалистом. Когда Тсузуку снова посмотрел вверх, намереваясь грубо поторопить Сатоши, тот вдруг разбежался и прыгнул в сторону лестницы, из-за чего подросток с облегчением вздохнул: теперь они точно не опоздают. Однако что-то вдруг пошло не так, и Сатоши, не долетая до лестницы, принялся стремительно падать вниз – в последний момент ему каким-то чудом удалость ухватиться за выступающий карниз. Словно сообразив, что произошло, мальчик испуганно вскрикнул и принялся дергать болтающимися в воздухе ногами. – Тсу, помоги! – Сатоши жалобно висел на шатком выступе, понимая, что все пути к отступлению отрезаны: подтянуться он не сможет, а спрыгнуть с пятого этажа – значит самому подписать себе смертный приговор. Мальчик молил о помощи, но Тсузуку в панике замер на земле и, растерянно глядя на друга округлившимися от ужаса глазами, только беззвучно открывал рот, не до конца осознавая произошедшее. Только когда Сатоши снова испуганно позвал его, подросток резво скинул с себя путы оцепенения и принялся нелепо метаться на месте, то кидаясь в сторону строящегося дома, то в сторону улицы, где уже слышался гул людей и жужжание машин. Тсузуку еще не понял, что все это происходило в реальности и не было дурацкой шуткой – ведь они с Сатоши еще пять минут назад бежали совсем рядом, почему сейчас он так далеко? От осознания своей беспомощности Тсузуку била крупная дрожь, и он никак не мог придумать дальнейших план действий: подросток просто бегал под строящейся громадой и судорожно оглядывался в поисках помощи. – Я больше не могу! – по голосу Сатоши казалось, что он перешел на отчаянный плач. – Я сейчас упаду! – Потерпи! Я сейчас позову помощь! Тсузуку круто развернулся, намереваясь броситься на оживленную улицу – конечно, ведь там будут умные взрослые, и они обязательно помогут: взрослые ведь всегда и во всем разбираются. Вслушиваясь в суматошное биение собственного сердца, которое по ощущениям уже жалобно трепыхалось где-то в желудке в предсмертной агонии, подросток только оторвал ногу от земли, как вдруг позади него раздался глухой шлепок – даже сквозь одежду Тсузуку почувствовал, как на его спину брызнуло что-то теплое. Около минуты мальчик просто неподвижно стоял, бессмысленно глядя туда, где деловито сновали люди, погруженные в свои дела и проблемы. Как они могут быть такими безразличными, как они могут смеяться и говорить по телефону, когда по его, Тсузуку, дрожащим пальцам и даже шее стекают капли чужой крови? Медленно, будто это могло что-то исправить, подросток обернулся и опустил плавающий взгляд вниз – сразу после этого мальчик рывком осел на холодный асфальт. Прямо перед ним, нелепо изогнувшись, лежало то, что еще мгновение назад было его веселым, преданным другом. Кучу переломанных костей и месиво из органов когда-то звали Сатоши, и они дружили с самого детства. Тсузуку закрыл лицо руками, впутывая непослушные пальцы в черные волосы, и принялся судорожно вертеть головой в нелепой попытке перемешать все скачущие мысли так, чтобы все происходящее оказалось лишь расшалившимся перед горячим концертом воображением. Но когда Тсузуку открыл глаза, он по-прежнему видел разметавшееся тело Сатоши и расплывающееся кровавое пятно. Только что лучший друг умер из-за его дурацкой спешки. – Во всем виноват только я, – Тсузуку в легком недоумении, забыв, где он находится, посмотрел на замершего в его руках Таканори. – Я торопил его, я просил его быть быстрее из-за тупого эгоизма. Я предал лучшего друга. Я убил его. С хрипами втягивая в себя воздух, Руки потратил последние силы на то, чтобы снова запрокинуть голову и попытаться заглянуть в глаза вокалиста Mejibray, однако тот морщил лоб и сдавленно смотрел куда-то в сторону – по напряженной шее мужчины и его выступающим ключицам было понятно, что он все еще пытается выбраться из-под бетонных плит прошлого. Таканори чувствовал, что только что стал свидетелем не то сокровенной тайны, не то чистосердечного признания, но боль в его плече была такой сильной, что для Руки все слова приобретали какие-то туманные очертания и расплывались где-то на подступах к сознанию. Держать голову прямо становилось все труднее: она так и норовила предательски свеситься вбок. – Зачем ты поперся меня спасать? Кто тебя просил? – Тсузуку продолжал осторожно придерживать своего спутника за талию, чтобы тот совсем не сполз на пол, но в голосе вокалиста Mejibray звучало натянутое раздражение. – Когда родители Сатоши спросили, что произошло, я соврал, что мы убегали от бродячих собак, а они мне поверили. Таканори, я тебя ненавижу, ты просто отвратителен. Но я не позволю тебе умереть по моей вине, понял? Я не хочу переживать все это еще раз. – Не спасал я тебя, – Руки упрямо мотнул головой, что далось ему с большим трудом, и подчеркнуто надменно процедил. – Просто оступился и… случайно упал не в ту сторону. Собственные слова прозвучали так неправдоподобно, что Таканори и сам болезненно ухмыльнулся, на что вокалист Mejibray только тяжело вздохнул, пытаясь рассмотреть небо за крошечным окном – черное и очень зловещее. Руки казалось, что ночь тянется бесконечно, и весь ее мрак сосредоточился в тупой, пульсирующей боли в его плече и медленно расходился оттуда по всему телу, вытесняя кровь. Возможно, Тсузуку говорил еще что-то своим хриплым, задумчивым голосом, но все большие куски реальности ускользали от Таканори, тогда как на их место приходило пустое забвение: кажется, сладковатый запах становится все ощутимее. Руки не ощущал ничего, кроме боли: жизнь не проносилась перед глазами, в голове не было никаких сожалений. Но неожиданно мужчина резко открыл глаза и даже сумел чуть подтянуться вверх, из полулежащего положения переходя практически в сидящее. – Ты рассказал мне свои секреты, можно я тоже поделюсь своими? – Таканори вдруг устало улыбнулся, как человек, который после выматывающего и длительного путешествия наконец вернулся домой. – Не хочу умирать с этим, а кроме тебя тут никого нет. Тсузуку удивленно нахмурился, попытавшись возмутиться последним словам его спутника, но Таканори уже забыл о его существовании – и без того мутный взгляд мужчины совсем затуманился. Вокалист Mejibray заметил, сколько невыраженной боли, сколько обиды, сколько глухого отчаяния замерло на приоткрытых губах Руки – чувств было так много, что Таканори даже не мог заговорить и только со щемящей тоской смотрел на небо в поисках маломальской подсказки. Тсузуку был слишком хорошо знаком с этим блуждающим взглядом, не знающим за что зацепиться, усталыми глазами, дрожащими пальцами – все это вокалист Mejibray видел в зеркале в течение долгого времени. С момента смерти Сатоши прошло больше десяти лет, но каждую ночь Тсузуку видел его тень, соскальзывающую с рокового пятого этажа: эти сны терзали его тело и ломали душу. Но Таканори это уже совсем не волновало… – Этот идиот еще и пишет стихи! Таканори, когда начнешь носить женские юбки? Толпа хохочущих школьников швырнула в лицо невысокого сжавшегося юноши растрепанную тетрадь, но, не успел он поднять ее с земли, как вещь оказалась в руках другого крупного подростка. Проклиная свой рост, Таканори задрал голову и требовательно посмотрел на одноклассника, пугаясь собственной отчаянной смелости. – Ну и названия, – парень расхохотался и наигранно перелистал страницы, избирательно вчитываясь в аккуратно выведенные буквы. – Тебе уже семнадцать лет, пора взрослеть. – Не смей! Вскрикнув, Таканори бросился вперед, но было поздно: тетрадь с его самыми сокровенными, самыми искренними мыслями и мечтаниями разлеталась на клочья под хохот тупых одноклассников. Довольный своей шуткой, парень смял получившийся ворох бумаг и высыпал его на голову оцепеневшего Таканори – после этого школьники просто развернулись и ушли в сторону спортзала, весело о чем-то переговариваясь. Это было обычное утро вторника: осень только вступила в свои права, и солнечные лучи ласково переплетались с пожелтевшей листвой, создавая почти мистическое золотое свечение – даже не верится, что в такие теплые дни могут рушиться чьи-то жизни. Сидя прямо на асфальте, Таканори пытался собрать разлетевшиеся обрывки бумаги, но ветер насмешливо вырывал их из непослушных пальцев юноши, унося чужую чуткость в бесконечное никуда. В тот день Таканори показалось, что над его сердцем надругались так же несправедливо, как над ни в чем не виновной тетрадкой. Поток издевательств не был бы таким болезненным, если бы не повторялся изо дня в день, с ювелирной точностью, будто по расписанию. Во вторник на Таканори выльют ведро ледяной воды, как только он войдет в школу. В среду его завтрак, старательно приготовленный любящей мамой, швырнут ему в лицо. В четверг юношу запрут в спортивной раздевалке, где он просидит до глубокой ночи, пока местный сторож случайно не обнаружит его. В пятницу отберут новый телефон и будут пинать ногами, пока не превратят в груду обломков. Недели отличались друг от друга только насмешками и извращенными издевательствами, но твердили одноклассники всегда одно и то же: – Ты жалкий, тебе здесь не место! Сдохни поскорее со своими стихами и музыкой, такое убожество не должно мешать остальным! Ты никогда ничего не добьешься! В тот день издевки достигли своего пика: заперев Таканори в туалете, одноклассники пинали его до тех пор, пока юноша и вовсе не перестал шевелиться: его швыряли из угла в угол, как ненужную половую тряпку, а затем били об угол раковины, пока Таканори не стал захлебываться в собственной крови. Школьники пинали парня ногами, а затем все вместе втаптывали его в грязный пол, оставляя на белой школьной рубашке отпечатки ботинок. Таканори кричал, умолял их остановиться, звал на помощь, но остальные подростки только, хихикая, проходили мимо туалета, многозначительно переглядываясь: избивают того, который пишет стихи. Домой Таканори вернулся, пока родители еще были на работе. Заперевшись в ванне, он достал раскладной нож для бумаги и, застыв прямо напротив зеркала, с тоской вгляделся в собственное зареванное отражение: он не понимал, чем он хуже всех остальных. Теплой осенью солнце светило всем, кроме него, и этот пробирающий до костей холод затаился внутри, разлагая все внутренние органы. Оставшись совсем один, Таканори взывал к чему-то, что не мог различить, но оставался без ответа и только снова и снова хватался за края раковины, отплевываясь от крови. Он искал повод, чтобы поверить завтрашнему дню, но что-то важное внутри уже давно было сломано: первый порез, второй, третий. Когда рука стала алой, Таканори перешел ко второму запястью – с каждым прикосновением холодного ножа к бесчувственной коже в нем лопались натянутые струны, после чего наступало долгожданное спокойствие. Оседая на пол, Таканори растворялся в сладком, таком нежном, почти трепещущем запахе и не сразу заметил, как в углу ванны затаилась темная тень. Нужно только подставить губы для последнего поцелуя, и вся боль мигом станет недосягаемой… – Мама вернулась с работы раньше и спасла меня, – голос Руки увядал, и он почти выдавливал из себя слова, цепляясь за колено Тсузуку так, будто без этого снова мог куда-то исчезнуть. – Знаешь, истинная ценность жизни ощущается только тогда, когда ты находишься на грани потери всего, что имеешь. Именно в тот момент, я понял, что не хочу умирать – это очень страшно и больно. Буду жить назло всем остальным. Вокалист Mejibray тревожно вслушивался в чужую речь: чем тише шептал Таканори, тем реже поднималась его грудь. Руки совсем слился со своей размытой тенью, становясь все бледнее, и Тсузуку, глядя на подобие улыбки, застывшее на искривленных губах его спутника, вдруг все понял: за уверенными глазами Таканори, за его надменным голосом и высокомерными взглядами скрывался только страх – страх снова потерять свою жизнь. Мужчина побывал на дне пропасти, но умудрился вернуться обратно, будучи искромсанным внутри и безразличным снаружи – теперь он был готов на все, чтобы не сорваться с крутого обрыва снова. Несмотря на вялый протест Таканори, Тсузуку перехватил его здоровую руку и, закатив рукав чужого кардигана, скользнул указательным пальцем по запястью своего спутника – целый ряд шероховатых шрамов, спрятанных татуировками. – Вот оно что, – вокалист Mejibray поджал губы, с трудом сдерживая неожиданный взрыв истерического хохота. – Пока мы с Йо-кой сражались друг с другом за ненужное лидерство и бездумно тратили силы, ты эгоистично беспокоился только о собственной жизни. Мы хотели показать свою крутость, а ты – просто выжить, а потому всегда оказывался впереди. Таканори устало откинулся на грудь Тсузуку и, ощущая, как на лбу выступила испарина, в очередной раз прикрыл глаза: кажется, в этот раз уже до конца – размышления вокалиста Mejibray его совсем не интересовали. Заметив это, тот встрепенулся и пихнул Руки острым локтем в бок, из-за чего он болезненно дернулся. – Ты же сказал, что будешь жить всем назло, – в вымотанном шипении Тсузуку звучал откровенный вызов. – Так какого черта ты разлегся у меня на животе и готовишься сдыхать? – Был готов жить, – Таканори попытался пошевелить раненой рукой, но все тело онемело, отказываясь подчиняться, и только сердце пыталось выпутаться из этой ажурной вуали оцепенения. – Но если бы мне позволили сделать выбор, я бы хотел умереть тогда, в семнадцать. Наверное, мне все-таки дали второй шанс… Очень больно жить, когда никто тебя не ждет. Тсузуку непонимающе опустил голову, пытаясь разглядеть своего невольного спутника, но смотреть там было не на что – лицо Руки не выражало ничего и больше напоминало застывшую фотографию – глаза закрыты, а с губ исчезла привычная насмешливая ухмылка. Прижимая к себе слабеющего Таканори, вокалист Mejibray понимал, что в этот момент они вопреки собственному желанию стали особенно близки – их путаные, совсем не похожие друг на друга дороги все равно привели в одно место. Тсузуку презирал Руки, но в его бледном лице и поникших уголках губ видел себя, свою потерю, свои страхи – он, Тсузуку, убил другого человека, пока Таканори убивал самого себя: оба они были перепачканы в крови по локти. Вокалист Mejibray понимал, что прямо сейчас происходит что-то значимое, особенно важное, но он слишком устал, чтобы уловить этот момент и повернуть все так, как надо. – Я видел, как Рёга смотрит на тебя. Когда он говорит с тобой, любви в его голосе больше, чем я получал за всю свою жизнь, – Руки терял последние нити самоконтроля, и картина перед его глазами начала предательски раздваиваться. – Ты должен спастись, потому что он ждет тебя, ты нужен ему. А я не нужен никому. Койю клялся мне в верности и обещал никогда не бросать, но он первым всадил нож в мою спину, когда понял, что я не тот, каким он хочет меня видеть. Тсузуку, я никогда никого не любил, и никто никогда не любил меня – мой чертов кардиган стоит больше, чем вся моя жизнь. Вокалист Mejibray ловил каждое слово Таканори, но видел в его глазах только вселенскую тоску, источающую радиацию бесконечности. Говорить что-либо было бессмысленно, и мужчина только крепче держал Руки, не давая ему свалиться на пол – сейчас Тсузуку казалось, что он прижимает к себе не надоевшего Таканори, а собственные дрожащие страхи, навалившиеся со всех сторон. В кладовке было тесно, темно и душно, а ночь за толстыми бетонными стенами только начинала растекаться по небу, бездумно раскидывая повсюду звезды, как ненужный мусор – Тсузуку хотелось, чтобы и для него сейчас кто-нибудь зажег звезду: он слишком устал бороться в одиночку. Таканори в его руках судорожно закашлялся, вздрагивая в терзающей тело ломке, и на губах мужчины выступила густая кровь. Скользнув по его подбородку, темная капля на секунду повисла в воздухе, а затем упала на ладонь Тсузуку – дурной знак. – Не смей! – вокалист Mejibray повысил голос, в очередной раз встряхивая Таканори. – Не вздумай засыпать, говори со мной! О чем угодно, только не замолкай. – Слишком больно, – Руки сплюнул кровь куда-то в сторону и повернул голову набок, прижимаясь пылающей щекой к шее спутника. – Спой мне. Спой своим отвратительным скачущим голосом. Таканори будто становился все прозрачнее, и Тсузуку уже совсем не ощущал на себе ни его тяжести, ни его сбивчивого дыхания – только теплая кровь мужчины еще казалось реальной. На подсознательном уровне вокалист Mejibray знал, что нужно просто пережить одну ночь – бесконечно длинную ночь, слившуюся с парадигмой бесконечности и спертым сладким воздухом. С рассветом обязательно придет спасение: в первых лучах солнца боль вспыхнет, словно феникс, но уже никогда не возродится из пепла – Тсузуку был уверен, что утро обязательно будет солнечным. Он должен продержаться до рассвета, он должен держать Руки, не позволяя ему закрыть глаза, до тех пор, пока первый солнечный луч не опустится на его лоб, принося успокоение. – Kotodama to kiete iku kokoro ga Owari o mite mo*… Вокалист Mejibray тихо пел единственные слова, оставшиеся в его памяти, будто вырезанные где-то на дне воспоминаний, и обессиленно гладил Руки по здоровому плечу, стараясь не обращать внимания на слабость чужого тела. Приоткрыв рот, Таканори вслушивался в чужой подрагивающий, неровный голос, то подскакивающий вверх, то вдруг резко бухающийся вниз, а затем вдруг открыл глаза и насмешливо нащупал Тсузуку скользящим взглядом: – Это моя UNDYING… Ты украл даже мою музыку. Вокалист Mejibray только хмыкнул и продолжил петь надрывным шепотом. В темноте коварной ночи они с Таканори остались совсем одни и, будучи максимально далеко друг от друга, вдруг оказались предательски близко – так близко, что даже их дыхания слились в жалобное подрагивание воздуха. Два человека, безумными волнами наскакивающие друг на друга, вдруг попали в одну частоту колебаний и, потеряв все ориентиры, столкнулись в резонансе. Оттолкнувшись от рассыпающегося прошлого, они оказались в открытом океане, и случайные течения против воли прибили их друг к другу – Тсузуку знал, что, спасая Таканори, он спасал и самого себя: если они не доберутся до берега прежде, чем груда воспоминаний рухнет в воду, поднимая самую страшную волну, они навсегда останутся на дне. Нужно только дождаться утра. * * * Первый солнечный луч, недоверчиво проскользнув в замызганное окно, остановился на носу Тсузуку, выдергивая его из тревожного сна. Дернувшись, мужчина судорожно распахнул глаза и сразу перевел сонный взгляд вниз: первым, что царапнуло не до конца пробудившееся сознание, было дыхание Руки: оно отсутствовало. Вокалист Mejibray рывком сел и осмотрелся – в нежном утреннем свете бурая кровь, забрызгавшая всю кладовку, смотрелась особенно чуждо и нелепо. Ощущая, как собственное сердце сдавленно забилось в груди, Тсузуку нащупал руку Таканори и осторожно сжал его пальцы – холодные и непривычно послушные. – Нет, – глаза после короткого обрывистого сна остекленели, и мужчина принялся быстро моргать, прогоняя наваждение. – Ты не посмеешь… Нет, нет, нет. Собственные руки не желали слушаться, но Тсузуку сумел перегнуться через холодное тело Таканори и прижаться щекой к его посиневшим губам, в уголках которых застыла кровь. Сначала вокалист Mejibray подумал, что все это ему только кажется, но затем слабое, едва ощутимое дыхание царапнуло его кожу. Когда Тсузуку обернулся к Руки, тот уже сонно смотрел на него из-под полуопущенных век и недовольно морщил нос: – Если ты не дал мне нормально сдохнуть, то дай хотя бы поспать, – пробормотав эти слова, Таканори снова закрыл глаза и задышал чаще, хотя все еще достаточно тяжело. Они дождались утра.