Натуралистическая смерть

      В тот день от Франциска пахло солью, рыбой и гнилым деревом. Даже масляные краски, из-за которых небольшая комната, служившая ему мастерской, становилась еще более душной, не могли перебить стойкий запах порта. Его одежда пропахла им насквозь, но Франциск, тем не менее, не спешил переодеваться.       Он молча рассматривал собственную картину уже несколько минут. Пришлось убить на нее немало времени, но теперь он смотрел на полотно с некоторым скепсисом, словно спрашивал себя: «Стоило ли это потраченных усилий?» Франциск вглядывался в детали на заднем плане, раз за разом проверял тени, все казалось ему правильным: каждая балка и каждый разбитый кусок брусчатки находился на том месте, где должен был быть. Но, в конце концов, не выглядят ли позы рабочих постановочными? Он так долго на них смотрел, что ему уже начинало так казаться, хотя если бы так сказал кто-нибудь другой, он наверняка разбил бы ему нос.       В дверь постучали, но Франциск не сдвинулся с места, ожидая, пока Вивьен откроет. Он прекрасно слышал звонкий голос итальянца через тонкие стены, и ему было даже приятно знать, что он до сих пор полон жизни и энергии.       — Братик Франция! — Варгас кинулся к Франциску, только завидев его. — Угораздило же вас поселиться так высоко. Я думал, что не доживу до конца этих ступенек.       — Как уж получилось, — Бонфуа едва улыбнулся. – Рад, что ты все-таки нашел время, чтобы навестить меня.       Феличиано оставался все тем же мальчиком, которого Франциск всегда знал. Года почти никак не сказывались на нем, и пусть как он вытянулся и окреп, его круглое лицо по-прежнему выражало только его детскую наивность. Он заметил картину и на какой-то миг даже замолчал. В его взгляде не было критицизма, но к искусству Феличиано всегда относился очень трепетно.       — Ты так красиво писал обо всем, что я не мог не навестить, — он перевел взгляд на Франциска. — А это то, над чем ты сейчас работаешь?       — Я закончил ее этим утром, — Бонфуа сложно было скрыть гордость. — Если время позволит, я могу отвести тебя туда завтра, и ты увидишь, что все точно также.       — То есть?       — Изо дня в день почти ничего не меняется. Иногда приходят новые корабли, но они все похожи друг на друга. И разгружают их удивительно похожие друг на друга люди, и ставят такие же похожие ящики на одни и те же места.       — Я думал, ты говоришь о домах.       Франциск улыбнулся и ничего не ответил. Феличиано тем временем обратил внимание на остальные картины. На первый взгляд, на них были всего лишь неприметные здания, построенные просто, без намека на какой-либо стиль, но стоило только заметить железный скелет копра на заднем плане, как Варгаса осенило — это шахта. Все остальные картины Франциска были посвящены исключительно шахтам и их работникам.       — Это, как ты мог догадаться, результаты нашей с Вивьен поездки на Север. Ох, она до сих пор ненавидит меня за то, что нам пришлось там пережить. Но, согласись, все стоило того. В конце концов, если художник засиживается в студии, он начинает забывать, как выглядит жизнь.       Итальянец остановился возле портрета девушки в шахтерской одежде. Ее волосы были убраны, а свободная бесформенная рубашка, покрытая угольной пылью, не имела ничего общего с женственностью. Быть может, Варгас принял бы ее за юношу, если бы не ее, пожалуй, слишком пышные формы.       — Она красивая, — наконец, сказал Феличиано. — Ей бы пошло какое-нибудь платье.       — Но ведь она не была в платье, дорогой мой Италия, и в этом вся суть. Дал бы я ей другую одежду, я бы искривил правду, но ведь не в этом предназначение искусства.       — Кажется, я понял, к чему ты. Решил совсем податься в реализм?       — Не просто в реализм, в самый реалистический реализм! Реализм над реализмом! — Франциск сказал это с таким неожиданным воодушевлением, что Варгасу на миг стало не по себе. — Я хочу, наконец, добиться от искусства максимальной естественности.       Варгас лишь вздохнул, не отрывая глаз от портрета. Сложно было объяснить, но все это навевало на него только какую-то меланхоличную грусть.       — Жаль, у меня сейчас нет времени думать об искусстве. Быть может, я бы немного подумал и понял тебя правильно.       Франциск только рассмеялся. Феличиано оставался все тем же мальчиком, которого Франциск всегда знал. Даже в период, когда решается его будущее, он находил время приехать в другую страну, но готов был сбежать в первый день, узнав, что и там ему придется думать. Француз прекрасно знал, что Феличиано всегда тосковал по старым временам и готов был отдать все, лишь бы снова беззаботно рисовать. То, к чему он привык. Так, как он привык.       Тем не менее, Варгас тогда не сказал ни слова против, тогда Франциск казался целиком и полностью правым. Теперь же Бонфуа сомневался во всем, и рад был бы вспомнить хоть одно утешительное слово, которое бы смогло вернуть его на истинный путь искусства.       Он лежал на кушетке неподвижно, вдыхая резкий запах краски. В комнате было темно и душно, но Франциск не открывал окон. Возможно, ему просто хотелось узнать, сможет ли он задохнуться. Вивьен однажды говорила, что такие, как они, не умирают так просто, но он в этом сомневался.       Он посмотрел на небольшую черно-белую карточку в своих руках. Из серых пятен на белом фоне неба четко складывалось надшахтное здание. Франциск перевел взгляд на свою картину — все было точно так же. Тот же унылый каркас копра на заднем плане, те же облака на почти ясном небе, и похожие друг на друга шахтеры занимались своей обычной работой.       Бонфуа опустил руки и закрыл глаза. Он в очередной раз чувствовал, что ошибался. Ему не раз приходилось натыкаться на непонимание и трудности, но эта маленькая черно-белая карточка вконец сломила его. Впервые он чувствовал острую потребность в совете, но рядом не было никого, кто мог бы помочь.       — Вивьен! — крикнул он измучено, но ответа не было.       Он помнил, как они шли грязной деревенской дороге под одним плащом. Она не раз шутила про их близость, мол, единственная женщина, с которой у него были долгие отношения, — его сестра. Франциск отвечал, что она не лучше его, и они вместе над этим смеялись. В конце концов, правильность такой любви — последняя вещь, которая должна волновать таких, как они.       Даже тогда, одетая в простую одежду, Вивьен умудрялась вести себя как знатная дама. Она держала спину ровно и ступала аккуратно и неспешно, он держал ее под руку и старался выглядеть соответственно. Пахло грозой.       Вдруг идиллию вечерней прохлады разрушила вонь разложения. Смешанная с приятным влажным воздухом, она становилась только еще более невыносимой. Почти у их ног, при дороге лежал труп лошади. Она умерла уже довольно давно, следы тления были видны невооружённым глазом. Живот был разодран собаками, из-за чего еще уцелевшие внутренности были разбросаны вокруг тела. Задние ноги были обглоданы и почти оторваны от тела, но вот передние сохранились вполне неплохо. Хотя наверняка и под их кожей мухи успели отложить яйца. Голова, вывернутая неестественным образом, скалилась на них, оголяя свои чисто-белые зубы. Франциск заметил червя, в остекленевшем глазе, который будто бы пристально смотрел на него.       Вивьен отвернулась, прикрыла нос рукой и инстинктивно попыталась прибавить шагу, но Франциск не позволил ей. Несколько секунд он смотрел на тело молча, не в силах объяснить, почему он не может отвести глаз.       — Жалеешь, что не взял с собой ничего, чтобы зарисовать? — спросила она с явной издевкой.       — Да нет, просто задумался, — Франциск снова взял ее под руку и они быстрым шагом ушли прочь. — Мы с тобой ведь тоже когда-нибудь можем умереть и превратиться в корм для червей.       — Такие, как мы, не умирают так просто. А уж тем более настолько… натуралистично.       — Я бы принял и натуралистическую смерть, — Бонфуа едва заметно вздохнул и обнял ее за талию. — В конце концов, ты бы смогла остаться прекрасной даже при такой ужасной участи.       Вивьен засмеялась, и Франциск невольно засмеялся вместе с ней.       — Твои картины портят тебя, потому что только это был худший комплимент, который мне когда-либо доводилось слышать.       Они тогда смеялись, говорили, шли под руку, живые и почти бессмертные. Возможно, именно в этом все и дело? Франциск, не-человек по своей сути, просто не мог понимать вещи по-человечески. Возможно, ему нужна была возможность умереть, сгнить в земле и исчезнуть из памяти потомков, и тогда бы истина открылась ему. Ведь если красота в правде, почему же тогда от этой правды так сильно хочется сбежать?       Революции, страйки, рабочие движения. Шахты, фабрики, села, бордели. Свобода, равенство, братство. И искусство — неизменное зеркало вдоль дороги. Он долго вглядывался в него, но не видел никого, кроме себя. Франция в зеркале — все та же Франция. Если изменить себя, придется изменить все. Гораздо проще было разбить зеркало и гадать о своей будущей судьбе по трещинам. Но глядеть в разбитое зеркальце служанки, накликая на себя несчастья, он не хотел.       Франциск даже сразу и не заметил возвращение Вивьен. Она первым делом распахнула окна настежь, впустив хоть какой-то воздух, а после тихо подошла к брату и спросила с привычным тоном:       — Ну и чем же ты, по-твоему, занимаешься?       — Пытаюсь умереть.       — Так и знала, что какой-нибудь глупостью.       Вивьен села рядом с ним, и он положил голову ей на колени. Она умела быстро приводить его в себя, но порой понимала, что он может прекрасно справиться и сам.       — Мне нужен твой совет.       — Советы давать не так уж и просто, — сказала она с сочувствием.       — Мне хватит одного слова, лишь бы оно вернуло меня на путь искусства.       Франциск сел рядом, глядя на нее совершенно отстранено. Вивьен провела рукой по его заросшей щетиной щеке и прошептала:       — Impression.       В какой-то момент ей показалось, что его глаза действительно заблестели. Красота в правде. Нужно просто правильно ее чувствовать.