Тени исчезают в полночь

Страх – яд, отравляющий само существование. Стоит ему попасть в кровь только раз, как избавиться от него становится почти невозможно. Он въедается в тело, грызёт душу острыми зубами и не желает отпускать. Ни за что. Редкостная тварь. Страх – хитрая тропинка через болото, полное мрачных теней с горящими глазами: один, всего лишь один неверный шаг, даже полшага – и жадная, едкая топь без жалости сомкнется над тобой. Звать на помощь – бесполезно. И потому остаётся лишь тщательно продумывать каждый свой ход и каждое слово; иного выхода нет. Страх – горький, обжигающий нутро коктейль из бессилия и одиночества, щедро сдобренный знанием того, что каждый твой шаг контролируют. Словно мифический рог, наполненный водами всех океанов и морей мира, он никогда не опустеет. Страх – это не сон; он неосязаем, но прекрасно ощущаем. И днем, и ночью. Лиза уже давно перестала спать спокойно; впрочем, быть может, и совсем недавно. Граница времени стёрлась так же легко, как граница между реальностью и сюрреальным кошмаром, сбежавшим откуда-то с задворков сознания — словно ластиком в руке жестокого художника, который обходился со своими героями так вольно, как ему хотелось. Теперь Лиза задерживалась на работе допоздна, и не только потому, что у личной помощницы главы Аместриса было действительно много дел. Причина крылась еще и в том, что теперь она боялась одиночества, которое обступало ее со всех сторон, а в штабе люди есть всегда, даже глубоким вечером. И еще штаб всегда полон света многочисленных ламп, а даже дети знают, что свет – главный враг теней. С учетом того, что главная опасность для Лизы теперь крылась именно в жирных мазках мрака на стенах и в подворотнях, это обстоятельство было для нее едва ли не ключевым. Ей нужен был свет, нужен был спасительный огонь, чтобы стать гомункулам противником, а не пленницей. И всё-таки тени были везде. Селим Брэдли был жестоко прав, когда говорил, что ей не скрыться, что он будет вечно следить за ней. Его щупальца тянулись отовсюду. Тени скрывались в углах, плясали на стенах, подступали со всех сторон. Фиолетовыми полукружьями залегли они даже на ее осунувшемся, усталом лице, и со стороны это смотрелось беспримерно несмешной шуткой. Такой же шуткой было и ее назначение личной помощницей фюрера. Расчет был превосходен. Безупречен. Разбить мятежников поодиночке исключительно просто. Что будет делать король, лишенный своих пешек, связанный по рукам и ногам, со златокудрым ферзем в качестве идеальной заложницы? Лизе хотелось верить, что выход найдется, что они смогут выкрутиться. Но мерзкий червячок сомнения все же подтачивал ее душу, разбуженный страхом, бессилием и одиночеством: а что, если не получится? Ты готова умереть? Да, говорила она себе потом, закрывая глаза, сжимая кулаки до впившихся в мягкую плоть ногтей, чтобы боль вытряхнула из головы все колебания, и вспоминая полные веры глаза полковника, готова. Готова принести свою жизнь на алтарь победы над гомункулами. Ведь, в конце концов, это не слишком большая цена за мир для целого народа. Или всё же слишком большая? -Старший лейтенант Хоукай, вы закончили подготовку документов для Его Высокопревосходительства? – раздался над Лизой требовательный рык. Она быстро подняла глаза на его обладателя, постаравшись вложить во взгляд всё расчётливое равнодушие, на которое только была способна. -Да, майор Сторк, — звонкий и льдисто холодный голос крупицами бисера рассыпался по полу кабинета. -Так не сидите же сиднем и не тратьте его драгоценное время, передайте их скорее, — скорчив презрительную гримасу, процедил личный помощник фюрера, сверкнув глазами. «Шевелись, бесполезная шавка Мустанга!» — вот что, очевидно, хотелось ему сказать, но он сдержался, оставшись верным остаткам армейского этикета, ещё имевшим некоторое влияние в стенах Генштаба, и Лиза была благодарна ему хотя бы за это. -Сию минуту, сэр, — спокойно ответила она, смотря завуалированному врагу в лицо. Под взглядами многочисленных телохранителей фюрера Лиза чувствовала себя исключительно неуютно. Они просвечивали не хуже рентгеновских лучей, заглядывая, казалось, не только в тело, но и в саму душу. Это была комбинация льдистой беспристрастности и горячечного недоверия, которая говорила лишь об одном: мы видим тебя, мы знаем тебя, мы слышим все, о чем ты только мыслишь… И – вот парадокс – только в такой толпе людей можно было почувствовать себя действительно одинокой песчинкой, заброшенной на незнакомые, холодные и серые берега. В коридоре, ведущем к кабинету Кинга Брэдли – слишком мягкий ковер; шаги в нем тонут, как в тине. Ничего общего с чеканной поступью, которая звучала на нижних этажах штаба, где сновали младшие офицеры, и это пугало. Если считать свои шаги, можно отвлечься от собственных тяжких раздумий, но как заняться подсчетом, если у тела нет даже самого ощущения ходьбы – только чувство того, что что-то против воли несет ноги вперед? Как перестать думать, если вязкая, аристократичная тишина, которой пропитана сама атмосфера, является превосходным катализатором поднимающейся в душе тугой гнетущей волны? -Разрешите войти, Ваше Высокопревосходительство? – произнесла Лиза машинально, на мгновение замерев перед тяжелой дверью с золочёными ручками, выполненными в виде львов с разверзнутыми пастями. Казалось, стоит коснуться их, и они жадно вцепятся в пальцы – хитрые, опасные хищники, подобные тому, кто сейчас находился в кабинете. -Проходите, — сухим переливом послышался ответ. Вот только входить в оплот могущественного противника Лизе отчаянно не хотелось; всё ее существо бастовало против этого, но ничего иного не оставалось. В золотом от падающих солнечных лучей воздухе не дрожало ни пылинки, все бумаги на столе были разложены идеально ровно – в кабинете царила чистота, такая же абсолютная, как и тот, что сидел в кресле. Пальцы фюрера, крепкие и узловатые, были сложены под подбородком, а здоровый правый глаз закрыт, словно он решил вздремнуть немного. О том же, что скрывает собой черная повязка на другом глазу, Лиза старалась не думать, только получалось плохо. -Это информация из Восточного округа. Вы просили принести данные документы, — сказала она, опуская тяжелую папку на стол и пытаясь быть по возможности спокойной и невозмутимой. Но это было притворство – а именно его Абсолютное Око изобличало с изумительной лёгкостью. -Благодарю за работу, — усмехнулся Кинг Брэдли в усы, побарабанив костяшками пальцев по дереву и проигнорировав бумаги, оставшиеся сиротливо лежать на углу стола, а потом, приоткрыв правый глаз, в упор посмотрел на Лизу, — Скажите мне, старший лейтенант, вам страшно? Этот вопрос застал Хоукай врасплох, и, пожалуй, впервые она не знала, что ответить. Согласиться значит признать свое поражение, свое эмоциональное падение; утверждать обратное равносильно лжи, а изворотливо лгать она никогда не умела. Если же продолжить молчать, то он, скорее всего, сочтёт это как признание в ее слабости, и… -Что ж, по всей видимости, да, — разомкнул губы фюрер, не дождавшись ответа и прервав лихорадочный поток мыслей, и продолжил, равнодушно поведя плечами, — Впрочем, не могу ставить это вам в вину. Вы же всего лишь человек. Маленький человек… Лиза не отвела глаз. Что-то не отпускало и заставляло смотреть в черноту зрачка, похожего на дуло наставленного на нее пистолета. Говорят, именно так ведут себя кролики, загипнотизированные взглядом охотящейся на них змеи, и в данный момент она чувствовала себя этим зверьком. -Но даже в такой ситуации, когда вы поставлены на колени, вы всё равно пытаетесь поднять голову. Пытаетесь разорвать путы, которыми связаны. Несмотря на страх, который заставляет ваше сердце биться так быстро, несмотря на то, что все, кому вы доверяли, разбросаны по разным углам, как игрушки в комнате нерадивого ребёнка, несмотря на то, что вы сами в смертельной опасности… Знаете, не могу не признать – это интересно, — вновь разомкнул губы Брэдли, — Вы так хотите выжить? -Нет, не выжить, — наконец рискнула ответить Лиза, чувствуя, как слова, словно ворох ножей, царапают горло острым комом. -А что же тогда? -Победить, — твёрдо сказала она, внутренне напрягшись, но ни капли не сожалея о сказанном. В крови закипело что-то странное, огненное, лихорадочное; возможно, этими словами она нарушала единственный данный ей приказ – приказ выжить, но это ее лишь подстегнуло. Однако ни удара, ни боли не последовало – Кинг Брэдли превосходно умел держать себя в руках, запирая свои эмоции глубоко внутри, и даже если предположить, что ее слова задели его, внешне он остался спокойным. Взгляд его тоже был непроницаем. Прочесть в нем эмоции было невозможно, и потому о том, что он чувствовал в данный момент – торжество, удовлетворенность, смятение или же нечто еще, да и чувствовал ли вообще – Лиза могла только догадываться. Но как знать; возможно, оно и к лучшему? -Ваши слова достойны офицера, верного убеждениям своего командира. Полковник Мустанг окружил себя неплохими подчинёнными. Однако не тешьте себя пустыми надеждами. Это бессмысленно. Вы свободны, старший лейтенант Хоукай. Можете идти, — голос Кинга Брэдли оказался на сотую долю градуса теплее, чем она предполагала, но легче от этого ей не стало. -Есть, сэр, — механически ответила она и, отдав честь и повернувшись на каблуках, вышла, осознав, что как объект беседы более его не интересует. Взгляд фюрера чем-то напоминал жалящее прикосновение теней Прайда. Лиза помнила, как было больно – тысяча раскалённых игл, загнанных под кожу и ногти, впившихся в тело жадными челюстями плотоядного хищника. А еще Лиза помнила жажду крови, в которой утонуло само беззвездное небо; на бесконечно долгое мгновение ей почудилось, что она поглотила и ее саму. И также помнила она мрачный, тяжелый взор вкупе с радостной детской улыбкой – это жуткое несочетание, дьявола в теле мальчика. Тогда ей тоже нужно было пламя, чтобы разогнать тени по разным углам, чтобы огородить себя огненной пеленой от страха и бессилия. Вот только его не оказалось… «А вы такая храбрая», — и голос, еще несколько минут назад звеневший ребячьей радостью идеального сына, теперь кололся льдом и обжигал издевательским тоном. Храбрость? Или, быть может, безрассудство? Этого Лиза понять не могла; граница была стёрта. «Вы отчаянный человек, старший лейтенант Хоукай», — звенел шипящий шепоток, заковывавший ее тело в кокон недвижимости, из которого было не выбраться. Как тогда, несколько дней, а может, недель, назад… Тогда ей даже на секунду показалось, что она вновь ощущает на своей шее жестоко мощные пальцы Глаттони: грудь сдавили стальные тиски, из лёгких выкачали весь воздух, горло исторгало только хрипы… Тяжко защемило где-то в груди. Вспоминать было больно, и боль эта была не только душевной. Хотя по календарю на улице все еще была зима, она уже сдавала весне свои позиции. Она умирала. Тихо, постепенно, но не останавливаясь ни на секунду, она умирала, заливая улицы и проспекты города мутной кровью талого снега, разрывая воздух судорожным кашлем ветра. Умирала, оплакивая саму себя невинными слезами сосулек на крышах домов. А весна в пику ей была полна торжества. Ведь так уж заведено природой, что победа одного сопряжена со смертью другого. Жестокий дуализм. И ни люди, спешившие по делам, ни механические чудища автомобилей, ни вены ручьев не знали, что совсем скоро вечное движение прекратится, убитое дьявольским планом, что даже кровоточащий закат потонет в кошмарном мраке. Блаженное, трепетное, бесценное неведение!.. После встреч с фюрером усталой Лизе порой тоже хотелось стать одной из этих людей, деловито снующих по улицам Централа. И ведь она могла бы быть такой – если бы несколько лет назад не пришла в военную академию, если бы не встретила Мустанга, если бы… Вот только что было бы тогда? Прежняя слабость, безволие, такие же, как и сейчас, одинокие вечера, жизнь без вкуса и цели. Пусть без ночных кошмаров, без ползущих со всех сторон теней, без страха… но всё же такая ненастоящая. И смерть – столь же бесцветная, как и жизнь, смерть, которая настигла бы ее в первый день весны. «Так было бы лучше?» — безмолвно спросила Лиза у самой себя, подняв глаза к небу, покрытому мрачными тучами, которые свидетельствовали о том, что, возможно, зима еще сможет нанести последний удар. Стоило ли это вымышленное спокойствие и незнание кровавого ада Ишвара, ледяных прикосновений металла к огрубевшей коже рук, бюрократических интриг и всей страны, погрязшей в дрязгах армейской верхушки и ожидавшей безжалостной казни населения теми, кто называл себя гомункулами? Она замерла на ступеньках штаба, обитых тысячами обутых в армейские сапоги ног, и, закрыв глаза, мерно и глубоко дышала, стараясь успокоить гулко бухающее в груди сердце. Прошлого не изменить, так стоит ли терзать себя напрасными сомнениями и предположениями? Открыв глаза, Лиза сделала всего лишь один шаг – и застыла, не в силах сдвинуться с места. Облака были черные, тяжелые, словно копотью покрытые. Солнце сально блестело, уходя за горизонт, чтобы больше никогда не подняться над политой кровью землей. Небо не родило снежный буран – оно было объято огнем, оно хотело упасть. Языки пламени лизали ноги и руки, норовя откусить их совсем – без пяти минут трупу конечности ни к чему. Сизый удушливый дым поднимался вверх, унося с собой облака пыли. А если сдаться на волю огня и вспыхнуть, словно факелу, можно унестись прочь вместе с ним – далеко, к разорвавшим небо осколками от снарядов звёздам. И само пламя отчего-то тоже черное, липкое, как мазут, но нещадно обжигающее. Не спасающее, а губящее своей чернотой, до боли напоминающей тьму. Оно приклеивалось к волосам и коже, клеймя слабое тело нестерпимой болью, очень похожей на испытанную в покрытом мутным туманом прошлом. Только сейчас горела не одна только девичья спина – плавились волосы, иссушалась слизистая, обгорали пальцы. -Ими я больше никогда не смогу нажать на курок… никого не убью… — задыхалась Лиза, почти потонув в черном огне. -Старший лейтенант! Лейтенант! Чей-то голос отчаянно пытался вытащить ее из цепких лап дурноты, но она не желала отпускать свою жертву так просто. -Врача ей! Лиза с усилием приоткрыла глаза. Суетным калейдоскопом проносились мимо незнакомые, но заинтересованные чужой болью лица. -Не надо… врача, — пробормотала она, пытаясь ухватиться дрожащей рукой за мраморно гладкую ступень; содранная от падения кожа на ладони горела, и после пережитого это было кошмарным каламбуром, — Всё в порядке… -Подняться можете? – голос грохотал над головой страшным набатом. Лиза поморщилась, а потом благодарно ухватилась за протянутую руку. -Да, спасибо. Скажите, что со мной случилось? — тихо спросила она, бросив быстрый и косой взгляд на своего спасителя. Это был совсем еще молоденький солдат – белокурый, шустрый и, уж конечно, свято верующий в идеалы армии. Очевидно, благородный – другой и не бросился бы ей на помощь. И, наверное, убежденный, что армия поможет ему творить добро. На вид ему было едва ли восемнадцать лет. Значит, он вряд ли видел Ишварскую войну; значит, разумеется, вряд ли знал о заговоре, протянувшем свои сети через весь Аместрис. «Беги из этой страны! Беги, пока не поздно!» — захотелось Лизе сказать ему, но она промолчала. Слишком жив в памяти был издевательски ласковый шантаж самого старшего из гомункулов, в котором он озвучил простую истину: сунешь нос не в своё дело – плохо придётся тем, кто тебе дорог. -Ну, вы покачнулись и потеряли сознание, упали… Вы точно уверены, что вам не нужен врач, мэм? – вытащил её из омута размышлений молодой солдат, пытливо глядя на нее. -Уверена. Благодарю вас за помощь, — медленно кивнула Лиза, едва заметно скривив губы от колоколом ноющей в затылке тупой боли; оставшаяся позади война приучила скрывать душевные проявления телесных ран, — Идите скорее, вы, наверное, торопитесь. -Как прикажете, мэм! – всё ещё недоверчиво смотря на неё, сбивчиво отдал честь юнец, а потом нерешительно двинулся в штаб, периодически оглядываясь на девушку. Лиза слабо улыбнулась, осторожно разминая шею и оглядывая ладони – содранная кожа, грязь и пыль. Ничего страшного; пугаться следовало бы другой вещи – осознания того, что именно только что случилось с ней. Усталость сыграла с ней злую шутку, но от жизни в постоянном напряжении и сосредоточенности не стоило ожидать чего-то иного. А это значит, что теперь ей следовало бы бояться не только ночей, но и полных света дней.

* * *

Да будет Тень, да будет Свет… Я проживу эоны лет, Пока пойму, что у меня Есть только ты и только я, Что мир лишь сон, где мы не спим, Познаем страх и вместе с ним Шагнем в огонь, напьемся слёз И повернём земную ось.

Медленно уходящее за горизонт солнце опалило улицы длинными алыми лучами. Растущие вдоль дорог тополя протягивали голые ветви к небу, словно тщась поймать их, но они ускользали из сучковатых объятий, просачиваясь, как вода сквозь пальцы. Вместо света деревья получали только тени, пятнами чёрной краски разрисовавшие весь Централ, все его дома, проспекты и магазины. Вольготно расположились они и в квартирах, ожидавших прихода своих хозяев, которые смогут разогнать тягучий, словно мёд, мрак. Лиза уже успела приучить себя к тому, чтобы открывать замок на двери и не пугаться давящей на плечи тишины, слепящей темноты и двух маленьких светящихся кружков, смотрящих на нее, не желать подспудно того, чтобы в руке оказался факел или лампа. В последнее время этот акт самоубеждения стал удаваться ей всё более успешно. Может, Прайд просто решил дать своей заложнице немного свободы и ослабить контроль над ней? -Смотрите, как бы это не сыграло против вас, — рассеянно пробормотала Лиза, поглаживая своего верного пса по мягкой шёрстке, — Вы можете следить за мной, можете заставить молчать, но не можете заставить перестать думать. Но ей ли было не знать, что мысли могут стать как оплотом спасения, так и предпосылкой для гибели? Возможно, на данный момент лучше всего было бы не думать вовсе, только, к счастью или нет, это было неосуществимо. Да и плюс ко всему в таком случае она бы предала один из главных, пусть и незамысловатых, заветов, оставленных ей полковником, который гласил одно: никогда не переставай думать. Ведь поодиночке силу применить невозможно, а это значит, что надеяться остаётся лишь на свой ум. Даже ей – подчинённому, которому в обычной ситуации полагается исполнять приказ начальника, не осмысливая и не оспаривая его. Впрочем, сейчас они – группка мятежников, оспорившая уже всё, что только возможно; значит ли это, что пути назад нет? Очевидно, так оно и есть. Тревожная трель телефона метким выстрелом прорезала грудину тишины; сорвавшись с неустойчивого табурета, на котором она коротала последние полчаса, Лиза подбежала к чёрному аппарату, задержавшись возле него и не решаясь поднять трубку. Никто не знал, что принесёт ей этот звонок, радостные известия или же печальные, но если не ответить на него, так никогда и не узнаешь… -Алло, — выдохнула она, моля услышать на другом конце провода знакомый и родной голос. И была сполна вознаграждена за всё. -Здравствуй, Лиза, — ответил ей Мустанг, и хотя говорил он беспечно, она безошибочно угадала старательно маскируемые нотки беспокойства, — Рад слышать тебя. -Взаимно, сэр, — усмехнулась она уголками губ, убирая со лба наползшую на глаза золотую прядь. -Как ты? С тобой всё в порядке? До меня дошли слухи, что ты сегодня потеряла сознание на лестнице в штаб, — посерьезнел Рой. -Простое переутомление. Пожалуйста, прошу вас, не беспокойтесь обо мне. Я в порядке, — поспешно – слишком поспешно – возразила Хоукай, переведя взгляд на полоску бинта, поселившуюся на ладони, и осознавая, что полковник, скорее всего, ни на грош не поверил ей. -Что ж… — голос на другом конце провода прозвучал немного натянуто, но потом вновь потеплел, — В таком случае, береги себя. -И вы, сэр. -До свидания, Лиза. Бережно опустив трубку на аппарат, Хоукай зажмурила глаза. «Простите, что не говорю вам всего, полковник. Простите, что почти обманываю. Простите. Так лучше, так безопаснее…» — убеждала она себя, запустив руки в волосы, золотым водопадом заструившиеся по округлым плечам. Глаза Роя за сетью чёрных ресниц прищурены; он стоит, изогнув губы в доброй, бесконечно знакомой улыбке. Незнакомая комната дешёвой гостиницы – в ней всё чужое, кроме него и свечки, трепещущей на столике. В её дрожащих отсветах его лицо дрожит, словно трескающаяся, расползающаяся на куски восковая маска. Лиза не помнит, как она оказалась здесь. Прошлое почему-то заволокло серым туманом – правда, равно как и будущее. Осталось только «здесь» и только «сейчас», позолоченное огнём. Только долгожданная встреча, которая не должна была случиться, но почему-то произошла. -Лиза… — тихо говорит он, протягивая ей шершавую ладонь. Она касается её нерешительно: кожа странно холодна, но всё же это его пальцы – вот даже маленький, но абсолютно точно узнаваемый на ощупь шрам от пореза ножом, оставшийся ещё с тех пор, как он обучался у ее отца. -Всё в порядке? – спрашивает Лиза негромко, впервые за долгое время позволяя себе эту слабость и не смея до конца поверить, что в этой комнате кроме них двоих нет никого, что тени Прайда остались за закрытой дверью, не в силах преодолеть защиту плачущей свечи. Кивок в знак согласия и прикосновение губ к запястью – как поцелуй ледышки. -Лиза, Лиза, Лиза, Лиза… — шепчет Мустанг, и ей кажется, что вместе с ним её имя шепчут десятки чужих голосов. Он широко распахивает глаза, вперив в наперсницу немигающий взгляд, и слова застревают у нее в горле тошнотворным комом. Вместо родной черноты с ласковой искоркой – серо-зеленый цвет и печать Уробороса. Лизе хочется дико, безудержно кричать. Очнувшись от кошмара, Хоукай задрожала. Сны, слишком похожие на явь и в то же время опасно приблизившиеся к призрачной границе с галлюцинациями, отнимали все силы. Ночь, призванная дарить отдохновение уставшему телу во сне, напротив, лишала её покоя. Утомление, истощение, одиночество и постоянный страх, маскируемый фарфором равнодушия, стали главными врагами Лизы на этой войне, и они не переставали терзать её, словно готовясь к последнему рывку. Это было пыткой и это было даже хуже пытки. Потому что не существовало никого, к кому можно было бы обратиться за помощью без риска для его и её жизней. Лиза долго сидела на кровати, вперив отсутствующий взгляд в стену; рядом прорезью, провалом глазниц, чернело окно, где виднелся кусочек тёмно-синего неба – пейзаж, достаточный для того, чтобы чувствовать себя условно свободной. А из темноты на неё смотрело что-то странное, чужое и, скорее всего, таящее в себе иррациональную угрозу. Нечто, что может быть побеждено только очищающим, обжигающим светом. С ветки дерева, злобно и хрипло каркнув, сорвалась ворона и, тяжело хлопая крыльями, унеслась прочь.

* * *

Хаят, несмотря на всю его вышколенность, требовал определённого внимания – в частности, выгула. И потому по вечерам Лизе не оставалось ничего иного, кроме как прицепить поводок к ошейнику и отправиться в густой сумрак, поглотивший город. Однако Лизе была привычна темнота улиц. Она не так страшна, как кажется на первый взгляд, когда у тебя на поводке умный и верный пёс, в кобуре – столь же верные пистолеты, а в качестве особого оборудования – молниеносная реакция. Преступников человеческого рода ей бояться не стоило. С людьми она бы справилась. Другое дело, что она так и не смогла избавиться от безотчётного страха перед порождениями человеческих грехов, а это было куда хуже. -Хаят! Стой! Куда ты меня тащишь? – строго спросила она, когда питомец потянул её прочь с дороги. В ответ он тявкнул, но не остановился, упорно пытаясь свести Лизу с более-менее освещённого и знакомого пути, и как бы старший лейтенант ни старалась, пересилить упорного пса, ставшего, несмотря на небольшой рост, уже довольно мощным, ей не удалось. Переулки Централа – таинственная система, разобраться в которой порой невозможно. И если крупные проспекты отходят от центра города аккуратными, ровными радиусами, то переулки, напротив, словно сосредотачивают в себе всю извилистость, становятся лабиринтами Минотавра. Спасительного клубка у Лизы не было, и потому рассчитывать ей пришлось только на то, что Хаят не заведёт её туда, где поиски выхода обернутся новыми проблемами. «Так он бежит только в том случае, если учует знакомого… на таком расстоянии? Абсурд или хороший нюх? А если да, то кто?» — перемежались в голове Хоукай разношёрстные мысли, пока пёс торопливо двигался по закоулкам. Но уже пару мгновений спустя он замер, приведя свою хозяйку к небольшому дворику, и сел на землю, довольно урча, а потом завозился, обнюхивая стены дома и словно ища что-то или кого-то. Лиза его энтузиазма не разделила. Густой гуашью по кирпичной кладке были размазаны чёрные силуэты, старый фонарь отбрасывал на неё дрожащие отсветы, трава в темноте тоже почему-то казалась практически чёрной – одним словом, впечатление от всего этого было далеко не самое позитивное. «Если ты притащил меня к мусорке – получишь по ушам!» — мстительно подумала она, подавив в груди вздох и уже готовясь уходить с чужого двора. Но следующие несколько секунд запомнились ей оглушительным треском, звоном стекла, обжигающим светом, а затем – непроницаемой темнотой, в которой даже глаза, принёсшие ей славу первоклассного снайпера, могли ориентироваться с трудом. Фонарь разбился, спасительный и одновременно губительный источник тепла исчез, а вместе с ним... Хаят не мог ошибаться. Он привёл её ровно туда, куда было нужно. -Какой странный парадокс, Лиза. Свет убивает тени, но он же и рождает их… а если нет света, то и теней нет. Я прав? – раздался из темноты негромкий голос. Безмерно знакомый голос… Лиза молниеносно обернулась, и сердце в груди забилось пойманной птицей, а поводок выпал из внезапно обмякших пальцев: -Полковник… — успела прошептать она, прежде чем сильные руки поймали её и крепко прижали к телу, пряно пахнущему одеколоном. Все объяснения, все вопросы о том, откуда он знает её страшный секрет, будут позже; пока же… Безмолвие и темнота – плата за подобие рая на полчаса. Блаженное безмыслие, едва ли не самый главный подарок этого жаркого вечера, разукрашенного всполохами уже почти умершей лампы – на секунду, на вторую, на третью, а потом – падение в ослепительный, всеобъемлющий огонь. Жесткий шорох платья, соскользнувшего с податливого и истосковавшегося по ласке тела, почти кошачья плавность шагов, терпкие поцелуи и неизменно теплые изгибы тела. Пальцы то быстро, то медленно бежали по молочно-белой коже: от ключиц к бедрам, проводя дорожку через плоский живот, рисуя замысловатый узор и тут же покрывая его поцелуями, словно разукрашивая контур обжигающе яркими красками. Старая кровать перестала быть кроватью, становясь роскошным ложем; тихие стоны тонули в мягком касании сухих, обветренных губ. Сегодня они не будут говорить, но никто не отменял языка жестов и прикосновений, и еще неизвестно, что нужнее, когда между ними – беспроглядная чернота, заволакивающая разум спасительной пеленой. Это безумие с привкусом чего-то бесконечно родного и близкого, и этот привкус отгораживает его от сумасшествия и мании, прочно вошедшей в ее жизнь. Это спасение – ненадолго, на несколько острых, слишком коротких и мучительно длинных минут, но всё-таки спасение, опустошение и одновременно глоток необходимого ей ощущения того, что она жива. И пусть порой быть рядом не значит быть близко, ровно как и быть близко не значит быть рядом. Но сегодня – момент, когда оба условия выполнены. Они есть друг у друга, и они вместе, как две половинки разделённого целого. Заговор по уничтожению страны, страх и смертельная опасность, в которой они посекундно находились, вместе с обрывками теней трусливо расползлись по дальним углам. На краткий миг перестали существовать мятежный полковник и личная помощница фюрера; остались только мужчина и женщина, искавшие в объятиях друг друга лихорадочного тепла.

Не хочу другой судьбы, Где есть не я, где есть не ты. Благодарю сейчас и здесь За всё, что нет и всё, что есть…

Ночной ветер осторожно ласкал влажную кожу, слишком белую в лунном свете; Лиза сидела на кровати, смотря на лежащего рядом с ней полковника, и молчала. Глаза его были закрыты, но это не могло обмануть ее, знавшую его едва ли не лучше кого-либо другого: он не спал. -Ва… твоя реплика о тенях – это просто предположение? – рискнула она разбить хрустально трепетную тишину, задав вопрос, мучивший её весь вечер и переходя на «ты» — впервые за долгое, очень долгое время, осторожно пробуя слова на вкус. -Это просто проявление моих незаурядных умственных способностей и великолепной дедукции, — усмехнулся Мустанг, ловко уходя от ответа. Но поскольку прозвучало это скорее как отговорка, то и любопытства Хоукай не удовлетворило. -А если серьёзно? -Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы не догадаться. Ты допоздна засиживаешься в штабе. Хаят стал тревожным, — словно в подтверждение его слов, пёс заскрёбся в закрытую дверь, — И, в конце концов, ты даже в детстве никогда не спала с включённым ночником. -Откуда тебе всё это известно? – облизнула Лиза сухие губы, вопросительно глядя на полковника. -Довелось пару ночей гулять недалеко от твоей квартиры, — пальцы его, требовательные и в то же время мягкие, осторожно коснулись маленького шрама на нежной коже, оставленного Прайдом, — Не надо бояться темноты. Потому что в темноте теней нет, как и на жарком свету. Да и вообще, если показать им, — это слово, им, он произнёс как-то особенно веско, — свой страх, они не преминут им воспользоваться. Лизе тут же вспомнилось мерзкое, травящее изнутри чувство слежки, которое не покидало её практически никогда, а особенно обострялось именно по ночам, когда она просыпалась от слишком реальных кошмаров и ощущения, что из темноты за ней следит пара бездонных глаз, и поёжилась, как от холода. -Тени исчезают в полдень, Рой… -Но и в полночь тоже. Кусочки разорванной картины наконец-то сложились в оригинал. Решение оказалось слишком простым и, как и всё очевидное, лежало на поверхности. И ей даже захотелось рассмеяться – разве не удивительно, как она не додумалась до этого сама? Зачем нужно было истерично искать огонь, разгоняющий мрак, когда мрак сам уничтожал тени?.. Но хотя Рой прекрасно умел уходить от темы, секунду спустя она взяла себя в руки: -И всё же ты не ответил на мой изначальный вопрос. -Ответ в духе «я попал пальцем в небо» тебя устроит? – сказал Мустанг весьма саркастично. Лиза чуть слышно фыркнула. -Ты прекрасно знаешь, что нет. -Жаль. Потому что он, тем не менее, на редкость правдив, — притворно вздохнул он, маскируя расслабленностью внутреннюю сосредоточенность, с которой ни он, ни она не могли расстаться даже в такие минуты. Он замолчал, и это означало лишь одно: он сказал всё, что хотел и мог. -И кстати, Рой… что это за дом? Ты ведь живёшь в другом районе, – не отступила от своего Хоукай, продолжив допрос с пристрастием. -Великолепная и небезызвестная тебе мадам посодействовала. Её старая квартира, — отозвался полковник, — А ещё она передаёт тебе привет. -Крайне любезно с её стороны, — улыбнулась Лиза, в первый раз за бесконечно тягучие недели, проведённые в плену у одиночества и страха, ощущая в душе приятную облегчённость, сравнимую почти что со счастьем. Ночная прохлада укутывала, обнимала нежную спину, текла свежей рекой. Лиза зябко повела плечами, прислушиваясь к тишине, нарушаемой мерным дыханием спящего полковника и какой-то тихой, незамеченной доселе мелодией. Со старенького радио, стоявшего на низкой прикроватной тумбочке, лилась тихая песня. Вслушавшись в слова, она потянулась к нему и сделала звук чуть громче. Мы — как вода в море, Кровь в жилах. Боль в сердце, Нож в спину. Двое как крылья… Сон в руку. Миг счастья, Жизнь в муках… Что-то внутри отзывалось на эту канву, вытканную из слов и звуков, слишком остро. «Миг счастья, жизнь в муках – кажется, это про нас?» — хотелось ей сказать, немного грустно усмехнувшись, но что-то подсказывало, что Мустанг не оценил бы этих слов. Было ли произошедшее между ними сиюминутным счастьем или же всего лишь попыткой убежать от слишком страшной реальности? Для неё это стало бы медальоном на память – подарком, который трепетно хранят, вспоминая и открывая в самые тяжёлые минуты. Чем же это было для полковника, она не знала, хотя и очень хотела бы знать. -Лиза, — сказал он хрипло, словно забывая тяжёлые разговоры, горькие раздумья, отзываясь на ее мысли и накрывая ее ладонь своей, — Можешь спрашивать о чём угодно. Только не уходи. Побудь со мной. Хоукай улыбнулась уголками губ. Он звал её по имени слишком редко – впрочем, как и она его — но в этом, наверное, и была особенная, почти романтическая прелесть. В ней можно было найти и своеобразное счастье – как в праздничном фейерверке, озарившем тёмное небо в будний день. -Я останусь, полковник, — прошептала она, позволив себе потонуть в тёмном, пленительном омуте глаз. Он приподнялся с постели, прижав её к себе и уткнувшись носом в плечо. -Пожалуйста, умоляю тебя, забудь про звания. Хотя бы сегодня. Это было согревающей лаской, в которой она так нуждалась. Обжигающим огнём, которого она искала, в котором сгорала тысячи раз, прежде чем наконец нашла, спасительным светом, убивающим не только тени, но и самый страх, порождаемый ими, теплом, заполняющим изнутри… Если ударять огнивом и кресалом друг об друга, подумалось ей как-то расслабленно, отвлечённо, можно добыть пламя. Жизнь сталкивала их между собой такое множество раз, что огня не могло не получиться. А раз уж огонь способен разгонять тьму, то это именно то, что нужно не только ей, но им обоим.